2. Среди ночи Тамару разбудила старшая дочь и сказала испуганно:
— Мама, там дядя стучится, неужели ты не слышишь.
Спросонья Тамара еле подняла тяжёлую голову. Действительно стучали. «А дверь-то не заперта…» — первым делом подумала она, но тут же отбросила лихую мысль — не от кого здесь закрываться, все свои. Дочь стояла перед ней сгорбившись, в ночной сорочке.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
— Доктор! Докторша! — звучал приглушённый голос с крыльца. — Тамара как вас там по отчеству, матушка вы наша сердечная! Просыпайтесь, спасительница.
Тамара отогнала от себя дочь, потянулась к стулу за тёплым платком.
— Вернись в кровать. Давай, давай… — сказала она Ире.
— Мне страшно…
— Тихо! — приложила она палец к губам, а в сторону двери сдавленно крикнула: — Иду! Секундочку!
На крыльце её дожидался мужчина, из местных. Он неловко переступил с ноги на ногу, поправил кепку. Было сумрачно среди ночи, не черно, как на юге. Тамара хорошо видела его по-детски простое и честное лицо.
— Разбудил вас, да? Ненарочно я, ну то есть… Там женщине плохо. Прибежала ко мне внучка её, соседка, вся в слезах девчонка — говорит: плохо бабушке, помирает.
У Тамары вмиг сон рукой сняло. Она впустила мужчину в избу, спросила имя — Андрей его звали, — и велела рассказать поподробнее, а сама бегом одеваться. Мужчина гудел, покорно стоя у занавески, отделяющей комнату от прихожей.
— Так-то бабушке уже, наверное, лет сто — пора ей. Да вот беда — внучки у неё, точнее правнучки. Испускать дух никак нельзя. Мамка у девочек померла года три назад, сиротой она была, так что с той стороны и нет никого. А бабка этих девочек, ну то есть именно бабка, а не прабабка, — толковал путано Андрей, — я имею ввиду мать отца их, тоже молодой сгинула вместе с мужем — угорели. Страшное дело… Я мальцом был, запомнил… Так что бабушка эта, дай ей Бог здоровья, и внука вынянькала, и теперь правнучек.
Тамара уже вконец запуталась кто там кому приходится. Уточнила:
— А отец девочек где?
— В рейсах он. Моряк то бишь. Механиком на судне трудится.
— Понятно.
Тамара осуждающе поджала губы, но промолчала. Хорош отец! Скинул детей на старушку! Ох, мужики… Она резко вышла из-за занавески, так что мужчина оступился и чуть не упал, и взяла с буфетной полки свой тревожный чемодан фельдшера.
— Идёмте. Теперь о бабушке поподробнее. Вы её видели? На что жалуется?
— С температурой четвёртый день, пожелтела вся. В боку, говорит, болит, — объяснял мужчина, дыша Тамаре в спину.
— Как?! Что же не обращалась?!
— Да она всё травками… В медицину не верит. Нам в конец посёлка, — махнул Андрей в сторону леса. — Самая последняя изба у них. Знаете как солдатиков в армии расставляют по росту от высокого к малому? Вот и у них изба такая же — самая маленькая. Как отстроили им после пожара, так и живут. Думали, бабке с внуком много не надо. Кто ж знал, что внучок потом расплодится…
— Действительно.
Шли долго. Посёлок спал. В сумраке стояли оцепенелые избы, фонари обозначали путь. Тишина стояла сонная и только какая-нибудь собака могла подойти к воротам для проверки и погреметь цепью, но не лаяла. Их встретил покосившийся забор и небольшая серая избушка в три оконца. В двух оконцах горел свет, из трубы тянулся дымок. Андрей отпер калитку, пропустил Тамару вперёд. Сказал, извиняясь за хозяина, виновато глядя на забор:
— Вы не подумайте на Володю, на отца девочек то бишь. Он человек хороший, только дома бывает редко. Как приедет, так всё стук-постук, возится тут, шуршит по хозяйству. Забор-то ветром на днях снесло, помните тот ветрюганище в первый день октября? Я сам хотел починить, да заработался, всё никак.
Дверь Тамаре открыли девочки: одна уже большая, подросток, а вторую она узнала — Нюрка то была, училась с её дочкой Сашей в первом классе. Саша с нею дружила. Всего-то и набралось пять первоклассников на этот год: трое из посёлка и двое мальчишек из ближайшей деревни.
— Жива ещё наша Пантелевна? — поинтересовался Андрей.
— Жива, — ответила старшая и посторонилась, указывая, — туда проходите, тётенька.
Пантелевна лежала навзничь на кровати с железным изголовьем и стонала.
— Спасительницу вам привёл, Пантелевна, дочку нашего Семёна, щас она вас мигом на ноги поставит.
Тамара улыбнулась сдержанно — почти два месяца прошло, как она приехала в посёлок, а так и осталась для всех Семёновой дочкой. Никто подробностей не расспрашивал, а сам Семён пропадал в лесу, изредка принося им то картошки, то куропаток ощипанных. Взамен Тамара потчевала его домашней выпечкой, особенно полюбил Семён «булочки сердечком», присыпанные сахарком. Вывалит Семён картошку перед Тамарой столько, сколько смог принести в руках, а сам на печь поглядывает — не печётся ли там чего интересного. Тамара улыбнётся ласково, возьмёт с окна миску, наполненную пирожками — любила она выпекать всякое, — и откинет с них полотенечко перед Семёном. Семён нагребёт себе по карманам скромную порцию, один пирожок в рот засунет. Жуёт и говорит, прижмурившись:
— С нашою-то картошкою?
— Ага.
— Вот что ни говори, дочка, а картошечку я люблю. Много в ней смысла.
— И какой же там смысл? Картошка и картошка, всё на этом.
— Эээ, не… Ничего ты, золотая моя, не понимаешь. Поставишь в печку котелок с ней, а она ароматом в ноздри как забьёт, пока готовится! Сразу жить веселее становится. В том-то и смысл её — картофельный.
Тамара поставила чемодан на пол около кровати, хотела стульчик найти.
— О-ох… — простонала бабулька. Тамара склонилась над ней. Первое, что бросилось в глаза — жёлтые склеры и в целом желтушность кожных покровов.
— В правом боку болит?
Пантелевна кивнула.
— Температура?
— Ровно тридцать восемь, — ответила старшая девочка. Они обе, взлохмаченные, испуганные, стояли, прижавшись к противоположной стене. Старшая обнимала младшую.
Тамара пальпировала область подреберья, измерила давление, послушала женщину стетоскопом.
— Сколько вам лет?
— Семьдесят… пять… — простонала бабулька.
Тамара обвинительно посмотрела на Андрея, тот глаза опустил, устыдившись. Накинул женщине сверху четверть века, а Тамара ещё удивилась, увидев её — вроде бы и не древняя, может от мороза здесь не стареют?
— В больницу вам надо. Желчный пузырь у вас воспалён, скорее всего застрял камень, — сказала Тамара, вынимая из ушей стетоскоп. — Боюсь не обойтись без операции.
— И что делать, матушка-доктор? — подкрался к ней сзади Андрей.
— Вызывать машину скорой помощи, что же ещё.
— А как? Сельсовет-то закрыт, телефон только там.
— Значит надо открывать. Можете попросить кого? Я ещё плохо знаю кто где живёт…
Так и пробегал бедный мужик полночи, спасая Пантелевну-соседку. Ждали машину два часа, Тамара не уходила, следила за состояниям больной. Разок подкинула в печку дров. Девочек она успокоила, уложила назад в постели. Те уже испугались, расплакалась младшая Нюрка — как без бабки-то…
— А папа наш только через два месяца. Как же одни мы?
Увезли Пантелевну. Тамара смотрит на спящую Нюрку, потом на старшую, которая лежит с глазами открытыми. Как оставить детей? И свои ведь дома одни… Душа разрывается. Андрей её успокоил, зевая во весь рот:
— А чего там? Дашка большая уже. Бабы деревенские будут приходить, помогать. Слышь, Дашка? За сестрой углядишь ведь?
— Угляжу. Я и так всегда с ней, — отозвалась девочка расстроенным голосом.
— Вот и всё. Утром жену попрошу, чтоб зашла к ним, проверила как в школу собрались. А вы, доктор, идите уже домой, поспите хоть.
Не приходилось скучать Тамаре. Пациентов не много, но разбросаны они на три населённых пункта. Четыре дня у себя в посёлке, и день уходит на те две деревеньки, что шли друг за другом бок о бок. А в те, другие, ещё дойти надо: четыре километра и в основном пешком, хорошо если колхозники подкинут. Старалась по дороге не думать, что волк может выйти из леса или медведь, но на всякий случай держала при себе нож, хоть какое-то успокоение. Близких морозов она не так боялась, как встречи со зверем.
Но какие же были благодарные и простые те пациенты! Редко кто с пустыми руками приходил: то рыбку принесут свежую, то варенья баночку, грибов солёных, огурцов, лука, ведро картошки. Кто что мог. У Тамары ведь погреб пустой был — приехали они сюда в августе, ничего не успела вырастить. Даже кур-несушек ей дарили, накопилось к октябрю целых пять. Для этого дела Семён обустроил для них курятник. Фельдшер на селе первый человек, его все уважают. Пригласят в гости — сажают во главе стола, предлагают лучшие разносолы.
Пантелевна после операции шла на поправку. Пару раз, Тамара точно знала, мотались к ней деревенские, чтобы проведать. Жили дружно, как одна семья. Дочки Тамары сдружились крепко с её внучками, приглашали после уроков к себе домой. Тамара жалела девочек. Были они какими-то неухоженными, вроде бы и одежонка хорошая, но грязноватая, да и сами не очень чисты стали: не было у Пантелевны сил затапливать баню.
Пригласил их как-то Емельян, тот самый, который помог в первый день сумки донести, к себе в баньку. Он всегда приглашал. Бывало, идёт Тамара вечером мимо его дома с вызова, а Емельян, носясь от бани до избы, орёт сынкам своим:
— Стопилась! Выстоялась! Давайте скорее шевелитесь, а то весь жар упустим!
Мальчишки рассказывали, что папка парился в шинели, быстро, как колобок, закатывался в парилку и там ругал их: «Упустили! Самый жар уже стих!». Мальчишки на полу через веники дышат, потому что жар на самом деле чудовищный, а Емельян сидит, кутаясь в шинель, на верхней полке и жалуется: «Холодно… Упустили…»
В этот-то упущенный жар и пошла Тамара париться с дочками, пригласив с собой внучек Пантелевны. Начала она девочек расчёсывать и выяснилось, что у обеих полные головы вшей… Второй этап мытья прошёл уже в доме, Тамара занялась уничтожением этих вшей. Вся изба провонялась керосином, одолженным у Емельяна. Вымыла она девочек, перестирала их одежду и развесила сушиться около печки. Оставила она их у себя ночевать, заслав свою старшую к Пантелевне, чтобы предупредить.
Мест было мало. Нюрку Тамара положила около себя. И вроде бы ничего такого Тамара не сделала, обращалась также, как со своими детьми… А Нюрка лежит тихонько, как мышка, а сама нет-нет, да придвинется к Тамаре.
— А можно я буду называть вас мамой? — вдруг спросила она.
Тамара опешила, но сразу сообразила, что девочка с четырёх лет о материнской ласке не ведала, никто за ней толком не ухаживал, не следил. Что могла та Пантелевна? У неё уже ни сил, ни желания особого нет, устала женщина. Растут сами по себе полусироты.
— Конечно называй, Анютка.
Зачастили к Тамаре девчонки, привязались к ней всей душой. Уже не столько к подругам приходят, сколько к ней. Сидят, в глаза заглядывают, во всём помочь готовы, лишь бы не прогоняли. Бедные дети. Так и стала Тамара мамой для четверых, старшая тоже повадилась её так называть.
Уж декабрь вовсю. Тамара идёт на работу, а мороз так и шпарит по щекам! А на ресницах иней! Нос изнутри слипается, слёзы наворачиваются на глаза… А Тамаре хорошо! А ей, как сумасшедшей, радостно! Посёлок укутался в белую шубу, из всех труб печных завивался в небо дымок… Удивительная, суровая в своей красоте природа окружала Тамару со всех сторон. Холод, конечно, собачий, но тепло было в душе оттого, что люди вокруг золотые, добрые, не знающие, что такое предательство, сплетни, ложь.
В один из таких морозных вечеров, когда снег так и скрипит под ногами, пришли к Тамаре девчонки Пантелевны, да не одни, а с отцом. Так и облепили его обе. Увидев Тамару, «перелепились» к ней.
— Здравствуйте, — улыбался мужчина, один в один он был на лицо с Нюркой (если сбрить покрытые инеем усы), — вот пришёл посмотреть что это за мама новая появилась у моих дочек.
— Какая есть! — ответила приятно удивлённая Тамара, поглаживая Нюркину голову, — Вы проходите, здесь недолго и навсегда к крыльцу приморозиться.
Мужчина был симпатичным, даже видным, только в глазах его сидела печаль, тающая, как льдинка.
— Владимир, — представился он, — можно просто Володя.
— Знаем уже, — отвечала Тамара, хлопоча, разрываясь между девочками и думами о том, чем же угостить гостя. — А я Тамара.
— Тоже знаем, — ответил со смехом Володя.
Вручил он Тамаре набор конфет, извинился, что без стоящего подарка.
— Не знал ведь, что теперь мама у нас… В следующий раз привезу нечто особенное.
— В следующий? — со стальной ноткой переспросила Тамара. — Значит, опять вскорости девочек бросите?
— Что поделать! — отвечал Володя, садясь за стол на табурет. — Работа!
— Работа, работа, иди на Федота… — проворчала Тамара, включая электрический самовар.
Девчонки сгрудились вместе в комнате. Сидят на кровати, перешёптываются и поглядывают на родителей. Нет, нет, да прыснут от заговорщицкого смеха. В умах они уже сосватали Тамару и Владимира.
— Сердитесь на меня, да? Что дома не бываю?
— Это ваша жизнь, — поджала губы Тамара.
Посидели весело, хорошо, но недолго. Стал Володя искать встречи с Тамарой, провожал её после работы домой. Все в посёлке как-то само собой решили, что они теперь пара. А эти и правда идут, смеются, ходят друг к другу в гости. Пантелевна, бывая в магазине, рассказывала, что наверно доживёт до ещё одного правнука. Дошёл слух и до Семёна. Как-то встретил он их на улице.
— Ну здравствуй, зятёк! А не хочешь со мной на охоту? Тетерев и глухарь ловятся. Мне одному за ними несподручно.
— Не охочусь, зверушек жалею, — отвечал Володя.
— Эх-ма, всех не ужалеешь. Я тут тебе, дочка, принёс кое-что, — протянул Тамаре берестяную котомку Семён. — Свежатинка, тушить можно, уже разделал.
Владимир незаметно для всех скривился.
— Вы зайдите в дом, папа Сёма, я специально для вас напекла сердечек! И дичь там заодно оставьте, мы погуляем ещё.
— Вот спасибо, дочка, балуешь старика.
Разминулись они.
— Так он отец тебе?
— Нет.
— Так вы же…
Тамара засмеялась и рассказала ему историю о том, как она стала для Семёна дочкой.
— А подробностей никто не спрашивал! Ты первый! А теперь ты скажи — почему охоту не любишь?
Владимир размял в рукавице рассыпчатый ком снега. Посуровел.
— Ходил я парнем ещё… на оленя. Гоним мы, значит, его, в западню, а он скрылся. Вместо него зажали мы между пригорков каменных олениху с детёнышем. Со всех сторон камни, никак ей не выбраться. Наставили ружья. Оленёнок между ног у ней прячется, а та стоит чуть жива, ноги до того сильно дрожат, вся трясётся… Пытается защитить собой оленёнка. И вдруг мы увидели, что она заплакала — натурально. Слёзы как брызнули из глаз. У меня чуть сердце не разорвалось от жалости. Никто не решился выстрелить, оставили мы их и ушли. С тех пор я не могу убивать. Даже кроликов возьми, они же верещат перед смертью, точно дети-младенцы, невозможно слышать…
Минут пять шли они молча. Наконец спросила Тамара:
— Раз ты добрый такой, почему бабушку свою не жалеешь и дочек? Скоро бросишь их…
— Море держит меня. В рейсах как-то забывается многое, о чём здесь начинаешь задумываться.
— Например?
— Что нет у них матери, не знают они женской ласки, только с тобой узнали… Спасибо тебе. И за ласку ко мне тоже спасибо. И вообще: выходи за меня замуж, Тамара.
— Что? — сильно удивилась его спутница.
— Выходи! Заживём одной семьёй, по-настоящему! Ради такой семьи я и море брошу! Устроюсь здесь. Полюбил я тебя.
— Я подумаю, — улыбнулась Тамара.
— А долго думать будешь?
— С минутку.
— Слишком долго!
Тамара засмеялась, кинула в него снегом, отбежала:
— Ладно, пойду, уговорил!
Изловил её Володя в свои объятия и больше никогда не отпускал. Так и зажили одной дружной семьёй, в доме Семёна.
— Эх как славно живут, — накручивал бороду на палец Семён во время семейного праздника, клюкнул он водки изрядно, — может и мы с тобой того… а, Пантелевна? Породнимся на полную.
— Ишь чё удумал, развратник сопливый! Я тебя лет на пятнадцать старше! — отвечала порозовевшая и посвежевшая Пантелевна. Тамара уговорила её подлечить старые болячки, ожила старушка.
— Да мы просто… вместе будем. Чтоб не скучно.
— Нет, Сёмушка. Я ещё одного внука дождусь и помру, хватит мне. Ищи себе помоложе, не смеши людей.
И дождалась внука Пантелевна — родился у Тамары и Володи общий сын. Да что там общий… Все дети стали у них общими, не делили на чужих и своих. А Пантелевна помирать не спешила… Жила, укутанная заботой невестки и внучек, ещё лет двадцать точно. Тёплая старость стала ей наградой за терпение и удары судьбы.
А что же бывший муж Тамары? Мать писала ей, что он тоже завербовался на Север. Только до Тамары он по официальной версии не дошёл. Да как-то вышел Семён на дорогу с ружьём на плече, на то самое место, где когда-то встретил Тамару, и встретил доброго молодца.
— Дед! Здесь фельдшер проживает по имени Тамара Овсянова?
— Овсяновой больше нет, есть Берёзкина. А тебе зачем? — склонил голову набок Семён.
— Жена она мне. Проводишь?
Семён медленно начал снимать ружьё, не сводя глаз с мужика, как с добычи. Знал он о страхах Тамары насчёт бывшего мужа — рассказывала она.
— Я тя щас провожу, голубчик… Я те щас так укажу дорогу…
И наставил на него ружьё.
— Ты чего, дед? — поднял вверх руки молодец.
— Чтоб духу твоего здесь больше не было! А я думаю — чем воняет? А это ты здесь… Явился. Другой у неё муж, у дочки моей, другая семья. А ты улепётывай, пока цел. Считаю до трёх… Раз, два…
Мужчина попятился. Семён сделал предупреждающий выстрел в небо. На том и исчез бывший муж Тамары — уже навсегда.
(Автор Анна Елизарова)
