— Дашка-то на сносях, со дня на день родить должна… слышь, Аксинья, племянница-то твоя родит скоро, бабкой станешь.
— Какая я тебе бабка? Не придумывай! А про Дарью я знаю, родня все-таки мы.
Аксинья копалась в огороде, когда прикатила на велосипеде Нинка с почты, сунула газеты в ящик, и, увидев хозяйку, сообщила новость. Да, в общем-то, для Аксиньи и не новость давно, знала, что Дарья вот-вот родить должна.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
— А ты откуда про Дашку знаешь? – решила уточнить Аксинья. Все-таки живут по разные стороны реки, а местная почтальонша знает про Дарью ровно столько, сколько и сама Аксинья.
— Да Никифор с той стороны к свояку заглядывал, вот и проболтался.
Аксинья вынула газеты, сложив аккуратно, понесла в дом.
— Степушка, газеты свежие…
— А-аа, ну давай, гляну, чего там, в мире творится, поди, буржуи снова голову подняли, — Степан присел к столу.
— Мне может отлучиться придется, — сообщила Аксинья.
— Куда это?
— Да в Тополевку, пока еще холода не настали. Дашка скоро родит, наведаться надо.
— Велика забота – к Дашке наведаться… дома что ли делать нечего?
— Так племянница же она мне, родная душа, я и так с самой свадьбы ни разу не была у них.
— Муж у нее есть, вот пусть и приглядывает…
Аксинья упрямо поджала губы, с шумом переставила банку с молоком, чуть не разлив.
— Уж прости Степан, но раз мы с тобой расписаны, то прямо тебе скажу: я от родственников не отказываюсь. Уж как бы там ни было, а Дарья родная моя племянница.
— Ага, то-то ты ее со двора спровадила, спихнула с рук этому увальню Дремову.
— А ты сам, видно, хотел на Дашке жениться… седой весь, в отцы ей годишься, э-эээх, Степан, Степан… никто кроме меня так о сыне твоем не стал бы заботиться. У меня и мои сыты, и твой не обделен, да и дочке твоей помогаем, хоть она и в городе… так что, Степушка, хватит меня Дашкой попрекать, не для тебя я ее растила. А уж коли я тебе не мила…
— Ну, все, все, чего завелась, расписались же с тобой, живем… давай лучше на стол собери, ужинать пора.
С улицы прибежали дети Аксиньи: Юрка и Мишка, оба взъерошенные и проголодавшиеся.
— Снова штаны подрали? – Аксинья замахнулась полотенцем на младшего Юрку, — не напасешься на вас, шельмецы эдакие. Руки-то мойте и лицо – чумазые вон.
Сев за стол, Мишка недовольно поглядывал на Степана, Юрка же накинулся на еду, не обращая внимания на окружающих.
— Уроки то сделали? – спросил Степан.
— Сделаем.
— Так надо было сначала сделать, а потом по улице бегать. Лучше бы матери помогали, оглоеды, чем бегать бесперечь. – Степан ворчал, допивая чай. Потом встал, громыхнув стулом, и вышел из-за стола. Его маленький сынишка побежал за ним.
Шестнадцатилетний Мишка со злостью посмотрел ему вслед, и, убедившись, что тот вышел, шепотом сказал матери: — И чего ты в нем нашла? Лучше бы Дашка жила с нами, она хоть уроки помогала делать. А с этого усатого толку как с козла молока.
И тут же Мишка получил подзатыльник от матери. – Поговори мне еще! Откуда слов таких нахватался? Ремня давно не получал? Не твоего ума дело! Я со Степаном расписана, он муж мой законный…
— Злой он… твой Степан.
— А сам-то ты добрый? Кто мне поможет? Ты через два года в армию, Юрка – следом, женитесь потом, а мне одной куковать… слушались бы лучше, что Степа говорит, он плохого не пожелает…
Мишка обидчиво шмыгнул носом, Юрка отложил ложку и тоже захлопал ресницами. – Ага, он только и знает подгонять, да спрашивать… раньше мы лучше жили, когда Даша с нами была… а теперь этот Степан, да его сын на нашей шее, шнурок тот маленький…
Теперь уже прилетело Юрке.
— Замолчите оба! Не понимаете ничего… я же о вас пекусь. Степан всю получку нам отдает, на следующий год мотоцикл с люлькой возьмем, живем как люди… чего вам еще надо?
Аксинья жалостливо взглянула на мальчишек. Хоть и получили подзатыльники от нее, а все равно жалко их. – Большие уже, понимать должны, — наклонилась и по очереди поцеловала в макушку. – А теперь идите уроки делать, а потом спать.
___________
— Егор, ну что, отвез Дарью? Чего говорят доктора? Когда разрешится-то? – Матрена встретила сына у ворот, когда тот вернулся из райцентра.
Растерянный, как будто удрученный чем-то, он сел на лавку у ворот. – Отвез, — вздохнув, сказал он. – Не пускают к ней…
Матрена рассмеялась.
— Ох, сынок, ты уже отцом скоро станешь, а все как дите малое… кто же тебя к ней пустит, ты ведь ее рожать привез. Жди теперь весточку.
— Ты, знаешь, мать, Даша там так закричала, никогда ее такой не видел, — видно больно ей. И у меня эта боль где-то тут в груди, на сердце что ли легла. Вспомнил, как-то по весне палец ушиб, так меня всего пронзило. А она сегодня аж закричала, — это как же ей больно-то… слышь, мать, помогут же ей доктора?
— Не думай об этом, такая у нас бабья доля – деток рожать. Не она первая, не она последняя, все обойдется. Я ведь братьев твоих в поле родила, и ничего – жива. А уж в больнице не дадут пропасть.
— Как бы узнать, как она там? Хотел остаться — домой выгнали.
— Ты, сынок, переночуй как-нибудь, а утром к Никифору сходи, ему, как ветерану, телефон провели, вот от него и звони в больницу.
— Ладно, скорей бы ночь, да потом утро.
_______
Егор почти не спал, уснул только под утро, да и то на какой-то час. Подскочил с петухами и стал собираться.
— Куда ты такую рань?
— Звонить пойду.
— Так рано еще.
— Не могу я, маманя, внутри все клокочет, как там Дарьюшка…
И полчаса не прошло, как Егор прибежал домой. – Мааать, родила Дарьюшка! – Он провел по взъерошенным волосам, потом вдруг засмеялся, сел на лавку и все повторял: — Ну, все, папка я теперь…
— А кто родился-то? – Матрена два раза переспросила. – Егорушка, очнись… родился-то кто?
— Так это… говорят… девчонка…
Матрена перекрестилась: — Слава Богу, внучка у меня… – она устало опустилась на лавку рядом с сыном: — Дочка, значит, у вас с Дарьей… назовете-то как?
И тут Егор начал приходить в себя. – А не знаю… сына думал Сашкой назвать… а тут дочка… ну если не Сашка, пусть будет Машка.
***
Дарья, оставшись дома одна, подошла к зеркалу и стала рассматривать себя. Не сказать, чтобы после родов красота ушла, но усталость в лице появилась, да в боках раздалась. Обернулась, взглянула на люльку, в которой спала крохотная Маша.
— Моя ты золотая, встала-то зачем? Лежи, тебе оклематься надо, — Егор, увидел жену и кинулся к ней.
— Да что я немощная какая, уж второй день, как из больницы… стыдно перед твоей матерью.
— Мать ничего не скажет, напротив, делать тебе ничего не дает, чтобы ты поправилась.
— Не рад, поди, что дочку родила?
— Так дочка тоже хорошо. А сын…будет у нас сын, Дарьюшка…
— Ой, погоди, не загадывай… глянь, Егор, подурнела я?
Егор сразу и не понял, о чем спросила жена. А потом опомнился, сграбастал своими ручищами. – Дарьюшка, да ты у меня, как царица… помнишь, говорил, что царицей в дом введу, так и есть.
____________
Зимними вечерами, покачивая люльку и слушая, как свищет ветер за окном, Дарье становилось тоскливо. Она и сама не могла понять, от чего. Возле печки, подвязав спину теплым платком, сидела Матрена и вязала носки из овечьей шерсти. Спицы мелькали в ее худощавых руках так быстро, что и уследить невозможно. В комоде, что недавно они купили с Егором, лежали детские вещи, да пеленки, а еще носочки, несколько пар, связанных Матреной лет на пять вперед.
— Зачем так много? – спрашивала Дарья.
— Так на вырост, — отвечала Матрена.
И Егор ее любит, и дочка спокойная у них, не плачет по ночам, а все равно тоскливо на душе. Даша вспомнила свою подружку Любу, которая недавно тоже вышла замуж, только видятся они редко, а здесь, в Тополевке, она так ни с кем и не сдружилась. Не успела. Все время дома, все время с Егором и Матреной. Разве что до магазина сходит, да обратно домой.
А еще ферма, на которой она работала. А уж когда Машу под сердцем носила, то Егор забеспокоился, говорил, что тяжело на ферме дояркой, говорил, что свою жену и сам прокормит. «А как же я без работы? Разве так можно? Начальство как посмотрит, да и люди что скажут?»
Егор и сам понимал, а потому уговорил дядьку Никифора убедить управляющего фермой, чтобы перевели Дашу в учетчицы, — там хоть фляги таскать не надо. Одно только плохо – рано вставать надо, да бежать на ферму. Зато потом дома весь день, и только к вечерней дойке снова сходить.
Дарье понравилась работа учетчицей: быстро освоилась (в школе-то она хорошо училась), старательно отчитывалась, не ошиблась ни в одной цифре.
И когда управляющий сам приехал к Дремовым узнать, сможет ли Дарья выйти на работу, она согласилась сразу. А потом взглянула умоляюще на Матрену: — Мама, приглядите за Машей?
— Не переживай, дочка, присмотрю, коль уж надобно тебе выйти так скоро.
Маша уже перебирала ножками, держась за кровать, даже пыталась что-то говорить, а получались отдельные слова. И глаза у нее такие выразительные… как вцепится взглядом, как будто в душу заглянула.
— Не пойму, на кого похожа, вроде глаза-то твои, а так – нет, не твоя порода, ты-то красавица…
— Да ладно, тебе, тетя Аксинья, какая разница, на кого похожа… росла бы здоровой, да помощницей мне.
— Да я к тому, что Егор-то не красавец… а ну как дочка в него… попробуй, найди потом жениха…
Дарья промолчала, а потом перевела разговор на другое: — Спасибо, что навестила меня, — она с благодарностью взглянула на тетку. Хоть и жилось у нее несладко, а все же – родня.
— Ты уж не обижайся на меня, — повинилась Аксинья.
— А чего мне обижаться? Я хорошо живу, муж у меня, — Дарья замолчала,- хороший у меня муж.
________
Дарья всегда спешила на работу, даже торопилась, никогда не опаздывала. Придет, халат рабочий накинет, свободный такой халат, а все равно, фигурку не скроешь: статная такая, русую косу скрутит у самой шеи, склонится над бумагами – пройди, кто мимо – залюбуется.
Втянулась она в семейную жизнь. Правда, на Егора иногда взглянет сердито, так он сразу замолкает. – Как скажешь, Дарьюшка.
Потом опомнится Дарья, взглянет на Матрену и сменит гнев на милость. Матрена у них, как полотенце, за которое они держатся вдвоем – один с одного конца, другой – с другого. Матрена и Егора подбодрит, и Дарью поддержит, никогда обидного слова не скажет.
И до четырех лет за Машей приглядывала. Девчонка, считай, что у нее на руках выросла. Прибежит Дарья с работы, увидит умытую и накормленную дочку, и благодарность в душе теплой волной нахлынет.
Егор, если дома, Машу с рук не спускает.
— Ну, что жена моя золотая, сына-то когда родим?
Дарья волосы поправит, взглянет на мужа виновато: — Какой ты прыткий, Егор, дочка еще не подросла, а тебе сына…
Обнял ее, прижал к себе: — Золотая ты моя, да я хоть дюжину деток готов растить, ну а сына… ты же знаешь, род наш Дремовский хочу продлить…
Дарья выскользнула из его рук. – Погоди, Егор, всему свое время.
_________
По весне, когда солнце нещадно избавляло все вокруг от снега, когда капель зарядила каждый день и воздух прогревался все больше, Матрена вдруг занемогла, который день больше лежала, чем по дому копошилась. Да и сама Дарья предложила: — Лежите, мама, управляюсь я сама.
— Видно, время мое пришло, — сказала Матрена тихо.
— Вы чего, мама, рано вам еще, — забеспокоилась Дарья, — отвезем в больницу, там живо на ноги поставят.
— Не поставят, не те уже ноги. Не так уж я стара… просто силушка уходит.
Пережившая потерю мужа и сыновей, изработанная в войну, Матрена все уже наперед знала про себя. И про сына знала, от того и горько было.
— Присядь, Дарьюшка, — позвала она невестку, пока Егор был на работе, — придвинь стул-то, да присядь, сказать чего хочу…
Дарья, поймав беспокойный взгляд Матрены, отправила Машу в горницу и села рядом.
— Вижу я: не люб тебе Егор, — тихо сказала Матрена, и от ее слов Дарья отшатнулась, такими неожиданными были ее слова. – Прости меня, не отговорила тогда сына, а ведь чувствовала, что пошла ты за него, потому как деваться некуда было. Я все думала: оттаешь ли ты… да ошиблась.
Дарья хотела возразить, но слова Матрены были правдой. – Да как вам сказать, живем ведь помаленьку, — виновато ответила невестка.
— Дарьюшка, не мучайся… уходи… уходи от Егора…
Дарья поднялась, взялась рукой за спинку стула, еще не веря, в полном ли сознании Матрена такие слова сказала.
— Говорю тебе, как на духу: раз не можешь… уходи. А я, пока еще жива, помогу ему пережить это горюшко, для него ведь это горе, он ведь тебя одну любит. Чую я, недолго мне осталось, как только помру, ты ведь не останешься с ним. А пока я жива, я его поддержу, найду слова нужные. В Райцентре найдется тебе работа, там и садик для Машеньки.
— Матрена Михеевна, вы и правда так думаете? – впервые за все время замужества она назвала мать Егора по имени-отчеству.
— Да я все времечко думаю. Взгляну на вас: он к тебе, а ты – от него, вроде рядом, а как будто убежать хочешь… До добра такая жизнь не доведет. Ты сейчас опешила, не знаешь, что сказать, так ты подумай, а решишься – осуждать не стану. Егор ведь упрямец еще тот, решил тогда тебя посватать, слова поперек ему не скажешь. А хотела ли ты за него замуж…
— Ох, хотела ли…
— Вот и подумай, ежели невмоготу, не заставляй себя силой жить с Егором, все одно: поймет он когда-то…
Дарья оставила Матрену и вышла в ограду. Уже вечерело, и легкий морозец, несмотря на весну, обещал задержаться на всю ночь.
Подъехал на телеге дядька Никифор, Дарья, заметив его, открыла калитку. – Заходите, — позвала она.
— Я чего заглянул-то к вам, — Никифор поправил ушанку, в которой ходил каждый год почти до апреля, — там, на станции, ну где техника, пожар что ли, мужики наши остались, Егорша тоже там. Вот так. Это чтобы вы знали, вдруг припозднится…
— Пожара нам еще не хватало, — сказал Дарья.
Никифор понукнул коня и поехал дальше. А Дарья, как в тумане, стала управляться во дворе. Только все из рук у нее валилось, слова Матрены вспоминала. Остановится, присядет на завалинку и думает: «Вот же оно… Матрена сама предложила… Машу в охапку, да и оставить Егора. К подружке Любе можно уехать, она сейчас в райцентре живет, а там можно устроиться, оглядеться…»
И вроде радоваться надо, что все можно одним отъездом решить, а на душе почему-то снова нерадостно. Ходит Дарья по двору, мается, думает, как бы уехать, пока Егора дома нет. Но чувствует, сил нет, присела на бревнышко – уже почти стемнело.
И тут будто душа заплакала: тревожно ей стало, что время позднее, а Егора нет.
— Да что же я мучаюсь, — вскрикнула она, — сказала же Матрена: подумай, да реши, как ты хочешь. Я ведь решаю!
И подумалось ей: «А если бы не тетка Аксинья, если бы не Степан, пошла бы она замуж за Егора?»
Вспомнила их первую встречу… как он, такой сильный, с суровым взглядом, склонил перед ней голову… а когда сватать пришли, то дрожал как осенний лист, что откажет она ему. А потом, после свадьбы…
Дарья закрыла глаза, вспомнив Егора, его дыхание, его сильные руки – как пушинку мог поднять ее. А Маша? Разве найдет она ей отца лучше?
— А зачем искать? – вслух сказала Дарья. – Кого я буду искать?
Она поднялась, хотела идти в дом, но вспомнила про пожар и вышла за калитку. Тишина была по всей улице, только корова промычала в соседнем дворе, да собаки у соседей напротив залаяли.
— Ну, где же он? – она вслушивалась в тишину. Водовозку, что часто проезжала через деревню, услышала сразу. И сердце застучало, когда притормозил шофер напротив их дома. Даже в темноте она узнала мужа.
— Дарьюшка, а ты чего тут? Меня что ли встречаешь?
Она, молча, ткнулась ему в плечо. – Про пожар сказали…
— Так обошлось все…
— Обошлось. А от тебя гарью несет и лицо вон чумазое.
А он смеется, вытирает лицо: — Не успел умыться…
— Ну, пойдем в дом… как там маманя?
— Егорушка, погоди! Сказать хочу! – Дарья вцепилась в него, не отпускает. – Я ведь тогда не поняла ничего, когда ты посватался ко мне, молодая совсем была, да и правду ты сказал: горек хлеб у тетки. А еще… еще скажу тебе, что Степан, ухажер тетки Аксиньи, посматривал на меня, чуть гляделки не сломал, испугалась я… вот и пошла за тебя…
— Да ты что, золотая моя, не знал я, а то обломал бы бока этому Степану. – Улыбка исчезла с лица Егора. – Погоди, понял я… раньше не понимал, а сейчас понял: постылый я для тебя…
— Нет, Егорушка, не постылый… милый теперь для меня… только я не знала…
Впервые после свадьбы Дарья заплакала. Навзрыд заплакала, повиснув на плече у мужа. И вместе со слезами все ее сомнения уходили.
— Моя же ты золотая… раз я тебе мил, так чего ты плачешь…
— Люблю я тебя, Егор!
Так вместе и вошли в дом. Дарья слезы спешно вытерла, а у Егора словно ком в горле – уж так его душа разбередилась.
На другой день, когда Егор также рано уехал на работу, Матрена все пыталась поймать взгляд Дарьи. Наконец невестка поняла немой вопрос в глазах матери, остановилась и сказала: — Никуда я не уйду. Люблю я Егора! Люблю!
Матрена поднялась с постели и перекрестилась. – Слава Богу! Верю тебе, дочка, я ведь все вижу. Поживу еще возле вас, погреюсь тут рядом с вами.
***
Матрена, как и говорила, протянула еще год. А потом тихо, под утро, никого не беспокоя, ушла. Дарья отправила к дядьке Никифору дочку Машу на время, пока с Матреной прощаться будут, и все поглядывала на Егора, осунувшегося за последние сутки.
Когда провожали Матрену Михеевну в последний путь, кто-то из деревенских заметил: — Дарья-то как плачет, будто с родной матерью прощается. И Аксинья это тоже слышала и плотно сжала губы.
А потом стали привыкать жить без Матрены, без ее тихого, иногда ворчливого голоса, без шуршания прялки, без мелькания спиц в ее руках, когда вязала носки и варежки.
Про сына Егор больше не заикался, доволен был тем, что дочка растет.
Где-то через полгода Дарья, налив в банку молока, поставила ведерко и задумалась, словно прислушивалась к себе.
— Ты чего? Не заболела ли? – спросил Егор.
— Еще не знаю, позже скажу.
Через неделю Дарья сказала, что ждет ребенка.
***
Егор топтался под окнами районной больницы, где на первом этаже лежали роженицы. Вот показалась в окне Дарья – в халате и светлом платочке.
Он подошел ближе, расплылся в улыбке, кричит ей: — Кто? кто у нас родился?
Она ему говорит что-то, а он не слышит – машина неподалеку проехала, ни одного слова не слышно.
Егор стукнул слегка по окну и снова спрашивает: — Дарьюшка, кто у нас?
И тут соседнее окошко с шумом открылось и в нем появилась грозная нянечка тетя Глаша.
— Глухой что ли? Сказано: Сашка! – крикнула она.
Егор, ошеломленный, взглянул на нянечку, потом, прильнул к окну, за которым стояла жена.
— Надоели! Ходют и ходют тут, — сказала нянечка и захлопнула окно.
— Сашка… — повторил Егор, — сын у нас… Сашка Дремов.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ