— Я не буду это есть! Бурда какая-то!
Возмущенный возглас подростка достиг ушей администратора зала, и она обернулась, ища глазами столик, за которым сидел мальчишка.
— Макс, это вкусно! Просто попробуй.
Мать подростка, которому на вид было лет двенадцать-тринадцать, совершенно спокойно орудовала ложкой, не пытаясь сделать замечание сыну. Ее, похоже, совершенно не волновало то, что творится вокруг. Не трогали ни косые взгляды, ни шушуканье за соседними столиками. Ее лицо было похоже на великолепную гипсовую маску. Такое же бледное, с идеально выточенными чертами и горькими складочками в уголках рта, с которыми явно пытались бороться всеми доступными косметологии способами.
— Сама ешь эту гадость!
Мальчик оттолкнул от себя тарелку так, что капли бульона попали на светлый костюм матери, но та даже бровью не повела. Взяла салфетку, промокнула пятна и посмотрела прямо в глаза администратору, которая уже спешила к столику:
— У нас все в порядке.
— Простите, вам не понравилось блюдо? Заменить?
— Нет. Не стоит. Нам просто нужно немного времени. Я позову официанта, если он понадобится.
Администратор глянула на мальчишку, который, казалось, вот-вот взорвется и кинется бежать, и молча направилась в сторону двери, ведущей на кухню.
А через минуту в зал выплыла удивительной мощи и какой-то суровой, весьма своеобразной красоты женщина. Она была высокой и полноватой, но не выглядела грузной. Это была стать, которую воспели в свое время в былинах древние авторы.
— Этот, что ли? – спросила она, уперев руки в крутые бока, и остановившись у столика, за которым сидели мать с сыном.
Белая униформа, колпак на голове, и строгий пучок, в который были собраны длинные пышные волосы, убранные под сетку. Рост, который впору был бы гренадеру, а не женщине, и трубный голос, который заставил вздрогнуть не только мать мальчика, но и людей, сидевших за соседними столиками.
— Да, Макаровна. Лапша, говорит, не вкусная…
— Не угодила, значит! – усмехнулась та, которую называли Макаровной, и сурово сдвинула брови. – А ты пробовал?
— Нет! – мальчишка явно был не из пугливых, хотя быстрый взгляд, который он все-таки бросил на мать, говорил о том, что уверенности ему все-таки недостает.
Этот взгляд не укрылся от бдительного ока Макаровны.
— Я думала, что тебе лет двенадцать. А тебе, оказывается и двух нет!
— Мне тринадцать!
— Ой, ли?! А что за капризы тогда? Топаешь тут ножкой, как малолетка! Три тебе. Больше не дам.
— Да кто ты такая, чтобы так со мной разговаривать?! – взвился мальчишка. – Да я…
— Два с половиной! – припечатала Макаровна. – На больше не тянешь. Ложку принеси, Катя. Я его сама накормлю, чтобы матери нервы не мотал. Не мужик растет.
Мать мальчика за этой беседой наблюдала сначала с удивлением, а потом со скрытым удовольствием, не сделав даже попытки вмешаться.
— Да я… Да ты… — мальчишка кипятился, словно чайничек, с которого забыли снять свисток, но Макаровна только посмеивалась, ожидая, когда ей принесут ложку. – Обслуживающий персонал! Вот ты кто! – выдал, наконец, мальчишка, и тут же сник, когда увидел, как потемнела лицом Макаровна.
— Тебя кто так научил разговаривать, шкет? Воспитания вообще не давали? – она повернулась к матери мальчика. – Твой? Или приемыш?!
Мать мальчика, почему-то нисколько не удивляясь абсурдности ситуации, просто кивнула в ответ:
— Мой.
— Не растила?
— Нет. А откуда вы…
— А то по тебе не видно, что ты адекватная. Значит так! Ты! – Макаровна ткнула пухлым пальчиком в мальчишку, который покраснел от досады, но не знал, что еще сказать. – Что из еды любишь?
— Бургеры! И картошку! А не вот это все! – снова отпихнув от себя тарелку, заявил парень.
— Этого в меню нет. Что еще?
— Котлеты.
— Это можно. С картошкой тоже придумаем что-нибудь. Пирог еще есть. С яблоками.
— Валяй!
— Валяйте! – поправила его Макаровна. – Пойдем-ка со мной!
— Зачем это? – подозрительно покосился на нее мальчишка.
— А что, слабо? Да не боись! Не трону я тебя! Покажу кое-что. Или испугался?
— Ничего я не боюсь! – тут же взвился мальчишка, но Макаровна его уже не слушала.
Она направилась к дверям кухни, не оборачиваясь, чтобы посмотреть, идет ли за ней мальчик, а Екатерина, наклонившись к его матери, сказала так тихо, чтобы не услышали гости кафе за другими столиками:
— Не волнуйтесь! Ваш мальчик не первый, с кем Макаровна лично побеседовать согласилась.
— Куда они пошли?
— Так, пирог печь. Сначала яблоки чистить будут, а потом с тестом возиться.
— Пирог?! Печь?! – мать мальчика встала, отложив в сторонку салфетку, которую все это время комкала в руках. – А я могу посмотреть?
— Да сколько угодно! – улыбнулась Екатерина в ответ. – Как желаете? Чтобы сын вас видел?
— Нет!
— Тогда, идите за мной! Есть у нас одно место, с которого кухня видна, как на ладони, а вас не увидит никто.
Через несколько минут мать скандалиста уже сидела за небольшим столиком стоявшим в углу, за стойкой бара, откуда действительно видна была кухня, и наблюдала, как ее сын, казалось, напрочь забывший о своем гоноре и капризах, увлеченно наблюдает, насколько шустро и ловко Макаровна лепит пирожки. Пытаясь повторить ее движения, он смеялся, когда ничего не выходило, но попыток не оставлял, и уже через несколько минут демонстрировал своей наставнице кривобокий пирожок, гордо подняв его повыше, чтобы видели все на кухне. Его сначала хвалили, но тут же слегка ругали, показывая, что нужно исправить. И мальчишка, высунув язык от усердия, снова принимался лепить пирожок, стараясь повторить отточенные, плавные движения рук Макаровны.
— Что происходит? – мать мальчика, смахнув слезинку с длинных ресниц, подозвала к себе Екатерину, которая молча наблюдала издалека за ее реакцией.
— Да ничего особенного! Обычная практика. К нам частенько с детьми приходят. Правда, раньше все-таки поменьше было капризуль. А Макаровна… Она особенная. Умеет с ними общий язык найти, разговорить, если надо. Сколько таких, как ваш через ее пироги прошли – я и не сосчитаю! А работает всегда неизменно. Смотрите, у вашего тоже пирожок получился.
— Почему по отчеству, а не по имени? – вопрос был понятен безо всяких уточнений и губы Екатерины тронула едва заметная улыбка.
— Сама не знаю. Прижилось как-то. Сначала по имени-отчеству звали, а теперь только отчество осталось. Макаровна отца своего любила и уважала. Не возражает, когда его вспоминают. Даже гордится этим.
Екатерина кивнула официанту, который тут же принес гостье стакан воды и спросил, какой кофе она любит. Та даже не сразу вопрос расслышала, так увлеклась наблюдениями за сыном.
— Часто у вас так? – сделав глоток воды, мать мальчика на минуту прикрыла глаза, и Екатерина вдруг поняла, что эта женщина вовсе не так молода, как кажется.
И выдавали ее вовсе не морщинки, которых почти не было на высоком, красивом лбу.
Екатерина присмотрелась внимательнее и поняла – вот оно! Брошенные на стол руки, такие тонкие, изящные, но словно изломанные усталостью. Пальцы, которые бессознательным жестом то и дело касались стакана с водой, словно проверяя, на месте ли он. И чуть поникший подбородок, который у такой красивой женщины стремился бы к небу, будь она счастлива.
— Вы не волнуйтесь за вашего мальчика! Макаровна детей очень любит. Сто двадцать килограмм сплошной доброты, уж поверьте. Такая она у нас. И у нее два сына. Знает, как с парнями общаться надо. А если хотите… — Екатерина сделала паузу, раздумывая, стоит ли продолжать, но все-таки решилась. – Если хотите, она и с вами поговорит.
— Хочу! – ответ был коротким, но там почему-то звучала такая сталь, что Екатерина поняла – разговор будет не из легких, но он нужен.
— Хорошо! Я позову ее. А вам сейчас принесут кофе.
— Спасибо…
Макаровна пришла не сразу. Сначала долго говорила о чем-то с мальчишкой, который уже не огрызался на каждое ее слово, а, жестикулируя, и то и дело повышая голос, что-то рассказывал внимательно слушающей его женщине. А потом дул на обожженные пальцы, схватив с противня горячий пирожок.
— Маме отнеси!
— Она мне не мама!
— А кто же?
— Она… — пауза была настолько долгой, что Макаровна просто подошла к мальчишке и обняла его, прижав к обширной своей груди так же, как своих собственных детей. – Все наладится. И перемелется. Ты пока не понимаешь. Но уже и не маленький, так? Взрослый. Думать умеешь своей головой. Чужие тебе без надобности. Значит, поймешь. Иди-ка ты к Павлу. Он тебя научит майонез делать. Хочешь?
— Хочу! А как это? Майонез, он же в магазине продается. Разве его можно сделать вот так запросто?
— Все можно. Попробуй! – Макаровна усмехнулась и подозвала к себе высокого худощавого парня, который словно ждал команды от нее. – Павлик, покажешь будущему шефу, как майонез делают?
— Конечно, мам. Только майонез?
— Пока не знаю. Как пойдет. Придумаете что-нибудь.
— Принято! – Павел кивнул мальчишке и протянул ему руку. – Будем знакомы?
— Макс.
Мальчишка пожал протянутую ему ладонь, и глянул на Макаровну:
– Вы с ней разговаривать тоже будете.
— Буду.
— Скажите, что я против.
— Против чего, Максим?
— Против того, чтобы жить с ней. Я ее не знаю. Я хочу жить с отцом!
— Я поняла. И услышала тебя! – Макаровна кивнула, и взгляд ее был настолько серьезен, что Максим невольно выдохнул.
Впервые за последние три недели кто-то услышал его. Ни отец, ни бабушка, ни эта странная женщина, которую представили ему два дня назад и сказали, что она его мать, не слушали его. А эта странная толстая тетка в белом колпаке не просто услышала, а, кажется, еще и поняла. На душе стало чуть тише и немного легче. И Максим отправился вслед за Павлом, поминутно оглядываясь на дверь кухни, за которой скрылась Макаровна.
— Хороший у тебя мальчишка растет. Капризный немного, но хороший! – Макаровна поставила тарелочку с пирожком перед матерью Максима. – Как звать тебя?
— Ксения. А сына…
— Максим, — перебила ее Макаровна. – Знаю уж. Представился по всей форме. А скажи мне, Ксюша, почему он тебя за мать не считает?
Короткий, рвущий душу, всхлип стал ей ответом. И Макаровна поняла, что слез избежать не получится.
— Пойдем-ка! Нечего тут сырость у всех на виду разводить.
Она увела Ксению в небольшую комнату, которая служила и подсобкой, и комнатой отдыха для персонала кафе. Усадила за небольшой колченогий столик, на котором стоял чайник и корзинка с фруктами, сунула в руки пачку простых бумажных салфеток, и скомандовала:
— Реви! Тебе надо! Сколько в себе боль эту носила?
— Тринадцать лет… — почти в голос провыла Ксения, и захлебнулась рыданием.
Макаровна ей не мешала. Спокойно, не торопясь, заварила себе чай, нарезала на ломтики небольшое яблоко, и успела почти ополовинить чашку, прежде, чем первые слезы, такие долгожданные и желанные для Ксении, пошли на спад.
— Я так давно не плакала…
— Почему?
— Не могла. Словно застыло вот тут все! – Ксения ткнула себя кулачком в грудь. – Больно было так, что даже заплакать не получалось…
— Что случилось у тебя, Ксюша? Почему с сыном вас разделили?
— Откуда вы знаете?! – Ксения удивленно вскинула глаза на Макаровну.
— Да не трудно догадаться. Мальчишку аж на части рвет от того, что ты теперь рядом. Простить тебе не может, что бросила его.
…ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ >