1938 год.
Полина Малышева стояла перед старым сундуком, разглядывая его содержимое своими черными, как угольки, глазами. Сердце её билось быстрее обычного — скоро, совсем скоро она выйдет замуж за Захара Степанова, одного из самых видных парней в селе. Свадьба назначена на Покров, но это матушка говорит, что большой церковный праздник, а для сельчан это другое событие, когда собирали урожай и потом отмечали это дело всем селом. А еще во дворах играли гармони и праздновали свадьбы молодые. Вот и свадьба Полины и Захара должна была состояться 14 октября. А еще в этот день брат Захара Егор женится на её подруге Мане.
Открыв сундук, Полина стала перебирать материи, из которых могла бы сшить красивое платье. Всё не то… Нет белой ткани, нет даже кремового цвета — ситец, хлопок, лён. Всё цветное и не подходит для наряда невесты. Но вдруг она увидела на дне сундука что-то, завернутое в коричневую материю. Подняв сверток, она его развернула и ахнула — это же самое настоящее подвенечное платье! Белое, с рюшами, с кружевами и прозрачными рукавами!
— Не трогай его, Поля, — прошептала мать, подходя сзади и кладя руку на плечо дочери. — Это платье… Не надо тебе его надевать. Заверни его и убери в сундук.
— Мама, да ты чего? — Полина не могла расстаться с этой прекрасной вещью, поэтому прижала её к себе и не понимала, почему мама не рассказала об этом платье раньше.
— Беды оно притягивает. Давно бы сжечь это платье надо, да рука не поднимается. В нём еще бабушка моя венчалась, а потом и моя мать в нем замуж выходила, да и я надевала. Ткань хорошая, но всё же то, что оно до сих пор цело и не расползается на лоскутки — это чудо просто.
— Значит, баба Евдокия в нем венчалась? — Полина помнила свою прабабушку, и очень её уважала и любила. Евдокии не стало, когда Полине было шесть лет.
— Она. Баба Дуся в молодости высокой была, это потом мы уже обрезали платье, а когда до меня черед дошел, то подшивали оборки внизу. Старались аккуратно носить, но всё равно платье претерпело некоторые изменения. Вот видишь, — Мария указала на заплатку в виде вышитого цветка. — Вот тут отец мой умудрился прожечь платье свечкой, когда с матерью моей венчался. А вот это я порвала в день своей свадьбы, не дойдя до церкви. Залатать бы его, да ни к чему. Не могу я позволить, чтобы ты в нем замуж выходила.
— Но почему, мама? Что с платьем не так?
Мария забрала у дочери наряд и бросила его в сундук.
— Оно несчастливое, — сказала мать, но голос её дрогнул.
— Но почему?
— Не делает оно невесту счастливой.
— Погоди, но моя бабушка, то есть, твоя мама, счастлива была и с дедушкой прожила до самой смерти, — нахмурилась Полина.
— Пойдем со мной. Ты, дочка, уже выросла, так что я могу тебе рассказать кое-что из нашего прошлого.
***
Сев за стол, Мария Петровна налила чаю из самовара, затем, глядя в окно, вздохнула, будто собираясь мыслями.
— Может быть уже начнешь, мама? — торопила её Полина. — Расскажешь, почему мне нельзя выходить замуж в этом платье?
— Давно дело было… Тогда уже крепостное право отменили и бабушка моя Дуся, которая в юности служила за жалованье у барина в няньках, приглянулась его племяннику. Племянник не из родовитых был, так как барин сам дворянство получил по службе военной. Так вот, звали того племянника Фомой, кузнецом он был славным. Всё вокруг Дуси круги наворачивал, а барин, видя интерес племянника к няньке, возьми, да давай их сватать. Не хотела Дуняша, то есть бабушка моя, замуж за него выходить, да все кругом только и твердили, что партия это хорошая. Барин обещал им денег дать на дом небольшой, но свой, а будущий жених Фома и сам без дела не сидел: работа у него была, лошадь, корова — хорошее начало для семейной жизни. Мало у кого такое было.
Да только свадьба была отложена — мать у Евдокии померла. Пока траур, пока одно да другое, влюбилась Евдокия в цыгана приезжего, что с табором выступал. И так голову от него потеряла, что ждала с нетерпением, когда эти артисты вновь приедут. Всё глядела на Михея, да глаз отвести не могла. А проиезжал табор часто, ибо барин любил их выступления. И вот свадьба, пошили Дуняше платье вот то самое, что в сундуке сейчас лежит. Подарок то от свекрови будущей…
И узнала Дуняша, что артисты эти уезжают в губернию в день её венчания. Да вот только тоска девицу взяла, улучшила она момент, чтобы с Михеем в любви объясниться, попрощаться с ним навеки, да готовилась тосковать в браке с нелюбимым, зато, как говорили — за каменной стеной. И вот день венчания, собрались все во дворе, а Дуняши нет. Бросились её искать, а оказалось, что она с заднего двора сбежала, там её Михей и поджидал на коне. Вскочила она на коня, уселась рядом с любимым, и только слышала, как кричат проклятия барин, да племянник его и родня. Кто-то вдогонку бросился, но конь у Михея был резвый, ретивый, все тропы он знал получше владельца земли.
— А дальше что? — затаив дыхание, спросила Полина.
— А дальше… Любовь у Михея и Евдокии была такая сильная, что уговорила она его на венчание, и в том же платье, которое мать кузнеца шила для неё, стояла пред алтарем с Михеем. Те, кто знал историю моей бабушки, осуждали её. Негоже было тянуть до венчания, да вот бабушка говорила, что кабы Михей не прискакал за ней на коне, вышла бы она замуж за Фому. Все же кругом твердили, что лучшей пары не найти. Родни у неё не было, потому послушно шла она под венец, слушая старших, да боль в сердце унять пыталась. Да вот не дошла, с любимым сбежала от жизни благополучной. А в платье этом венчалась, потому как другого не было.
— И что же дальше было?
— А дальше… Жила Дуся в таборе, родила Евдокия дочь, маму мою. Назвали её Анастасия, но в таборе все называли её Асей. Только вот прожили Михей и Едвокия недолго в этом браке — маме было полгода, когда Михея не стало. Болячка какая-то плохая ходила, людей выкашивала. Половина табора на тот свет ушли, Михей, то есть дед мой, тоже к праотцам отправился. Евдокия с Асей до города дошла, да в лечебницу угодили. Но оказалось, простудой они болели, а та хворь их чудом каким-то обошла. Вот при лечебнице и осталась Евдокия работать, дочку растила, да помогала больных выхаживать. В табор больше не вернулась, да и ушел он в неизвестные края.
— Значит, в нас есть цыганские крови? — Тихо спросила Полина. — Вот почему я такая смуглая и темноволосая. Ты, видимо в отца пошла… Но как же платье уцелело? Неужто она с собой его в город взяла?
— Вещи Евдокии в узелке принесла выжившая младшая сестра Михея. Табор, что уцелел, уходил через город, где была лечебница, вот вещи Евдокии и Аси занесли. Мало ли, когда бы они еще свиделись. Евдокия говорит, что хорошо к ней в таборе относились, не обижали, не говорили, что она чужачка. Вот так среди вещей, что были в узелке, было и то платье.
— Но почему же его несчастливым считаете?
— Бабушка моя больше замуж не выходила, — тихо продолжила Мария Петровна, — дочку единственную растила. И когда Ася суженого своего встретила, то захотела непременно выйти замуж в этом платье. Привела его в порядок, выгладила, чуть подрезала по длине и счастлива была, что такая красота ей досталась. Жениха моей мамы Александр звали.
— Как Александр? — перебила Полина свою маму. — Дедушку же Петром звали!
— Звали. Но это… второй муж моей мамы.
— Как же? Ты отчество его носишь, ты его папой называла всегда! — воскликнула Полина.
— А так и было, — кивнула Мария Петровна. — Он ведь с рождения меня растил. Слушай, в общем. Сыграли Ася и Александр свадьбу, стали они жить да поживать. Бабушка Евдокия в деревню перебралась, и они с ней — хозяйство развели, землю купили у соседа, весь этот труд привычен был для них. Ася забеременела, да вот только еще живот вырасти не успел, как Александр потонул в реке. Бог знает, как так вышло, ведь он плавал хорошо. Но говорят, воронки в тех местах людей затягивали. Почему мой родной отец туда пошел — уж не узнаем. Только худо Асе стало, чуть ребенка, то есть меня, не скинула. А молодой парень, что в соседях жил да с Александром был дружным, взялся помогать молодой вдове, да всячески вытаскивать её из тоски. Порой грубо, порой ласково, но смог он донести до Аси, что жить надо дальше ради ребенка, что в себе носит, что надо взять себя в руки. И к моменту родов Петр стал родной душой для неё. Ася хоть и любила мужа, да вот только и Петру была благодарна за помощь и за то, что был рядом в трудные дни. Когда я родилась, Петр замуж её позвал, а она и согласилась. Не от любви большой, а от того, что трудно в селе без мужика и ребенку отец нужен был. А любовь пришла позже, да такая крепкая, что на долгие годы пронесли.
— Так, а платье почему несчастливое? — всё же не понимала Полина.
— Бабушка думала что от того, что прокляла её мать Фомы, — пояснила Мария, — женщина, что платье то шила. Ведь бабушка в нем за Михея замуж вышла, да рано овдовела. Та же участь и дочь её ждала, то есть маму мою — вышла замуж в том же платье, и скоро вдовой осталась.
— Ну а ты? Ты ведь тоже замуж в нем выходила? Ты ведь не овдовела и с папой жила пятнадцать лет, покуда он другую не нашел, — зло произнесла последние слова Полина. — Так что не в платье дело. Просто так судьба сложилась.
— Я тоже так думала, — произнесла Мария. — Достала это платье, а так, как оно было коротковато, то вот по подолу оборку пришила, удлинила его. Бабушка и мать всё твердили мне про несчастья, но не верила я. И вот день свадьбы настал, все к церкви идут, а жених мой, то есть батя твой, на коне решил ко мне подъехать. Услышал он про историю моей бабушки Евдокии, так решил Михея из себя разыграть, да на коне меня в том же платье в церковь привезти. Вот только конь на дыбы встал аккурат перед нашим домом и Борис навернулся с коня да ногу сломал себе. Свадьбу перенесли на другой день.
— И ты снова платье надела? — Полина смотрела на мать с интересом.
— Уже нет. Поверила я тогда, что платье несчастье приносит, да убрала его в сундук. Ни у меня, ни у матери, ни у бабушки не поднималась рука сжечь его или выбросить. Но я не хочу, чтобы моя дочь единственная в нем замуж выходила. Мы другое тебе пошьем
…ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ >