Свое убогое детство и юность Оля с удовольствием забыла. Домой, к матери появилась за год после возвращения всего раз. Она виртуозно придумала себе какое-то дворянское происхождение и богатых дальних родственников в Праге.
Обустроенная квартира, шкафы, полные заграничных нарядов, хрусталь, радиола Philips, – всё было, но совершенно не было средств. Первое время Ольга впала в панику и отчаяние.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Ребенок! Им и апеллировала, требовала денег у Леонида. Как бы она не злилась, как бы не решала не общаться с Леонидом и его близкими, но и по поводу места в детском саду пришлось обращаться к нему.
Летом состоялся суд. Их развели. Суд определил алименты, и встречу отца с дочкой по выходным. Запал – не давать дитя никому прошел довольно быстро. И теперь она с удовольствием отдавала дочь Леониду в субботу и, делала вид, что соскучилась, в воскресенье к вечеру.
Эти встречи, эта простая формальность передачи ребенка из рук в руки позволяла Оле с присущей ей фанатичной слепотой верить в то, что когда-нибудь они с Леонидом снова соединятся. Она надевала лучшее, закручивала волосы, наносила слой косметики – перед каждым приходом бывшего мужа. Была деланно-веселой и деланно-счастливой.
Чего греха таить – ей хотелось вернуться в то общество. Когда Леонид заявил, что хочет взять Танечку на Рижское взморье, в санаторий, она упёрлась – только с ней. Леонид убеждал, говорил, что едет туда и его мать – Светлана Андреевна, и Таня будет под постоянным присмотром. Оля не позволила. И не потому, что не хотела доверить – она очень надеялась, что возьмут и ее.
Но время шло, ничего не менялось. Приходило осознание – она одна.
Ольге нужно было время, чтоб привыкнуть к собственному ребенку – она ошибалась, исправлялась, училась – совсем не знала она свою собственную дочь. А та то капризничала, то грустила, как будто специально изводила мать. Ненавистная стерва — свекровь передала ей письмо, Ольга читала и удивлялась – сколько всего было сделано за столь короткий срок. Она однажды три часа отстояла очередь за простыми сапожками для Тани – потому что наступала осень, а старые ей были малы. Она ругалась про себя, жалела себя, ее все раздражало. Она тратилась, деньги таяли быстро.
Нужно было искать работу. Ее два курса медицинского никак не помогли. Но она устроилась в регистратуру больницы. С коллегами на работе общалась поверхностно. Ей казалось, что она тут случайно, временно, да и зарплата копеешная. Всё-таки Тула – это провинция, не Москва. А она – москвичка, да ещё и пожившая за границей, почти врач. Ольга смотрела на окружающих чуть свысока.
Нужно было устраивать жизнь личную. Осенью присмотрела себе ухажёра. Он был солиден, немолод, несвободен, но понеслись подарки, ухаживания, и Ольга сдалась. Правда, теперь изменился ее статус — она была только любовницей, и это ее угнетало. К весне они расстались.
Она очень хотела выйти замуж. Ей нужен был муж, именно муж, а не любовник. Обеспеченный, надежный и верный. Она была хороша собой, умела красиво одеваться, постригла волосы и сделала химическую завивку.
Но не везло. Кандидаты в мужья как-то проходили мимо. И тогда она начала вспоминать и перебирать старых знакомых.
Вот Ромка Афанасенко все ещё не женат. А ведь он закончил Бауманку. Вот сокурсник по институту Мишка Назаров – тоже холостой, москвич, уже врач. Она наводила справки, узнавала адреса и номера телефонов … Нашла через общих знакомых и адрес военного училища Юры. Он не был столь уж подходящим кандидатом. Во-первых, потому что, как и она, был «по ту сторону оврага», а во-вторых, она не собиралась бросать свое обустроенное гнездо. А с военным – как иначе?
Но письмо Юрке написала искреннее. Что-то нахлынуло, напало вдохновение и вспомнилась юность, прекрасные ее моменты. Как быстро находили друзей, катались на великах, пускали спичечные коробки по весенним ручьям, как копали картошку, сидели на лавочке в парке, на заборе или в школьном дворе и болтали о чем хотели. Как о многом говорили они тогда с девчонками, с Таськой.
Мелькнуло – интересно, как она? Соня говорила, что поступила в институт. Наверное, как всегда, учится как зверь.
Она жаловалась в письме на бывшего мужа, ругала тех, с кем жила все эти годы. И пока писала вдруг запуталась – где правда, а где – ложь. Она собиралась сочинять, а получалось, что и правда очень скучает по той благодати юности.
Ольга прониклась так, что даже всплакнула над письмом и долго не могла успокоиться. Стало так жаль той прошлой жизни, так жаль …
Может уж и не такое убогое оно было – ее детство?
***
Полина привезла ей из Чехословакии туфли на тракторной подошве, вареные джинсы, пиджак и пару кофточек. Туфли были нужны, она их носила, а вот «варенки» и остальное так и висели в шкафу.
В том году весна настала холодная, всё тянулась, запаздывала. Ветер гнал увесистые облака, одну гряду за другой, радостное солнце выплывало и снова пряталось.
Вот тогда, на майские, когда собрались они с мамой в Тулу, и надела Тася впервые джинсы. Там опять намечались майские посиделки.
Поезд медленно тормозил на Тульском вокзале, за окном мелькал народ. И тут Тася увидела Леонида. Она забарабанила в стекло, он заметил и побежал следом за вагоном, легко лавируя меж людьми и сумками на перроне. Он встречал их.
Тася была рада увидеть его. Такой забытый, воздушный, а лицо родное – откуда-то из той жизни, из юности и девичьих грез. Он был другом семьи, другом брата и ничего более.
И покатились майские выходные – быстротечные, неповторимые, согревающие мягкой, приятной компанией, прогулками по свежему воздуху, пропитанному ароматом весенней прохлады, неторопливыми, душевными вечерними беседами и песнями, что оставляют в сердце добрый свет любви и благодати.
Под натянутым брезентовым тентом в доме были аккуратно сложены строительные материалы. Гриша решил расширять дом тестей. Много говорили об этих планах.
Организовали короткую экскурсию в Ясную поляну на новой «Победе» одного из друзей. Уселись сзади вчетвером – Полина, Гриша, Леня и Тася. И как-то незаметно Тася оказалась на руках у Леонида. И это было нормально, она не возражала. Бродили по дому-музею, по яснополянскому парку, по яблоневому саду. Сидели на любимой скамейке графа Льва Николаевича, вспоминали страницы его книг.
Вечерами Леонид накидывал Тасе свою куртку на плечи, брал под руку на прогулках – как прежде. И было с ним так спокойно и хорошо. Он был взрослее, умнее, статуснее. А еще он был похож на папу.
Из Чехословакии он привез дорогой фотоаппарат и без конца фотографировал. И больше всех – ее. И возле тракторов, и с весёлой дворовой собакой, и у белоствольной березы.
Тася уже знала, что Леонид развелся с Олей, что у него растет дочка, но ей тогда казалось, что это вообще ее не касается. Он просто очень хороший друг.
Но во время сессии, в июне, Леонид вдруг появился в Москве. Он приехал по делам, привез фотографии, а потом встречал ее из института, с экзаменов. И она бежала по широкой лестнице и показывала ему пятерню, а потом падала в его объятия.
– Ты – умница, Тася!
Сокурсницы уже приписали им роман.
– Ах, какая красивая вы пара.
– Мы – не пара. Он друг брата, считай – родственник, – краснела Тася.
Они и правда подходили друг другу – высокие, стройные. Они легко обсуждали любые книги, смотрели одни и те же спектакли, любили одну и ту же музыку. Они никогда, ни разу не упомянули Олю. Даже когда он рассказывал о жизни в Чехословакии, эту тему мягко обходил.
И Тася увлеклась. Разум не должен вмешиваться в дела любви, вот и ей казалось, что сейчас главное –это те бабочки в животе, которые порхают, когда видит она его.
Юра? Но Юре она ничего не обещала. Или обещала? Было стыдно и больно об этом размышлять. Да, он много сделал для них, но ведь это был его выбор. А ещё Юра был совсем другого круга. Юра – друг и ровесник, а Леонид … Леонид – мужчина мечты.
Но было и еще что-то, что толкало ее к этим отношениям. И это тайное она прятала внутри, не могла себе признаться, потому что это было совсем не похоже на нее.
– Ты знаешь, это была мечта папы, чтобы ты и Леонид…, – однажды сказала мама.
Людмила Ивановна, конечно, заметила увлеченность дочери, распереживалась. Юра ее любил, это только Тася не хотела замечать, а окружающие поняли всё давно. Но материнским разумом она отдавала предпочтение Леониду.
Лёня был всегда с ними. Серьезный, перспективный. Понятно, что всё у него будет хорошо. И даже неудачный опыт брака и наличие дочки не пугало ее. Если б у дочери с ним всё сложилось, то жила бы и Тася в Туле, рядом с семьёй сына. Людмиле всё время нравилась Тула, и она с удовольствием перебралась бы туда – нянчится с внуками.
А что ждёт ее с Юрой? Езда по гарнизонам, работа в районных больницах или дальних захудалых госпиталях?
Вот только совсем неловко было перед Юрой и бабой Клавой. Как с ними быть? Людмила ломала голову, а потом махнула рукой – пусть решает дочь сама. Разве сердцу прикажешь?
Но однажды Людмила Ивановна совсем взволнованная вернулась от бабы Клавы.
– Сясечка, беда! Юра написал бабушке, что летом после выпуска они едут тебя сватать.
– Что-о?
– Да, так и написал. Мол, готовься, бабуль. Сватаем Тасю.
– Господи! – Тася шагнула из прихожей, даже пошатнулась, старый щербатый паркет жалобно скрипнул, как будто застонал.
– А у меня спросить?…
– Ты должна с ним связаться, прежде чем… Тася! Это непорядочно. Ты должна ему сообщить.
– Но я … Я пока и сама не пойму … Хорошо, я напишу ему.
– Может лучше вызвать на переговоры?
– Нет, я напишу.
Над письмом она сидела долго. Нельзя было обижать Юру, упоминать свои чувства к другому. Надо было просто дать ему понять – они друзья, и ничего более.
» Лучшего друга, чем ты, найти трудно. Наверное, у меня никогда не будет такого друга – мужчины. Все говорят, что между парнем и девушкой не бывает дружбы без любви, а я теперь точно знаю – бывает. Ты обязательно встретишь свою любовь, но очень хотелось бы, чтоб дружба наша продолжалась и впредь.»
Всё было ясно. Она живо представила, как прочитает Юра письмо, как опустятся его руки … Она сомневалась, несколько дней не бросала письмо в почтовый ящик, но после очередной встречи с Леонидом – все же письмо отправила.
***
Катя с Эдиком жили в квартире его бабушки. Без бабушки. Бабушку благородно забрали родители, считая, что молодым лучше не мешать.
Квартира была неплохая. А главное – недалеко от Боткинской больницы – на улице Беговой. Тася заезжала к ним изредка. Катерина вздыхала, что нельзя в этой квартире навести свой порядок, а так хотелось.
– В барахле так и живём. Попросили ничего не трогать.
– Да это антиквариат, глупая! – возмущалась Тася.
Комоды старинные, лампы литые, тарелки настенные! Вазы, посуда! Весь дом в вышитых и вязаных скатертях и салфетках.
– Ну да. Бабка у них ведь не простая, из бывших! К тому же — всю жизнь на «Мосфильме». А я так стенку полированную хочу – сдохнуть можно, как хочу!
Она всё-таки похозяйничала: на двери туалета появился писающий мальчик …
Катерина была в декрете. Работала она вместе с мужем, но сейчас, расплывшаяся куда-то в стороны, с носом, похожим на картошку, сидела дома. Они ждали двойню.
В тот день они сидели на маленькой кухоньке с небольшим буфетом, двумя тумбами с крупами и кастрюлями. Старые венские стулья были очень удобны, но Катерине и на таком стуле было тесновато.
Она хвасталась цветами. Герань, щучий хвост, бегония – Тася мало что понимала в цветах. Потом Катерина переключилась на дела Эдика. Хвалилась, что он довольно скоро был допущен в операционную. И даже ассистировал самому Анисину. Тот остался Эдиком доволен и даже удостоил короткой суховатой похвалы. А попасть к нему в ученики, тем паче – в любимчики, было совсем непросто.
– Ты сама-то как себя чувствуешь? – одышка и вид подруги не радовали.
– Нормально. Я ж беременная, а беременным всегда нелегко, – махала рукой, – Но пол мне уже Зойка в субботу мыла.
Зоя пошла по стопам сестры, училась в медицинском училище, жила в общежитии.
– Ты-то как? Чего там Юрка пишет? – Катерина привычно мало говорила о себе, не любила жаловаться, но, как будущий врач, Тася уж поняла – проблемы есть.
– Юрка? Юрка сватать меня собрался…
– Ооо! – откуда взялась прыть, Катерина подпрыгнула радостно, – Наконец-то! Я так рада за вас, Тась!
– Да погоди ты радоваться. Я отказала ему … Кажется …
– Что-о? – Катерина положила руку на грудь.
– Кать, я, наверное … влюбилась.
Катерина сидела на венском стуле смешно расставив ноги, наклонила голову, подняла брови удивлённо.
– Таська, ты чего?
– Я не знаю. Может это и не любовь. Какое-то опьянение ― да. Безумие ― несомненно. Но самое благородное из всех видов безумий. Понимаешь?
– Нет! – ответила резко и очень сердито, а потом поднялась, – Пошли-ка на диванчик, а то я ща со стула грохнусь от твоих безумий. Сбрендила совсем девка, – ворчала она как старая бабка.
Тася рассказала все, как есть. О чувствах своих рассказала, об ухаживаниях Леонида. Катя полулежала на диване с гнутыми ножками, слушала внимательно, не перебивала.
Потом замолчала и Тася, ждала реакции подруги, но только старые часы тикали в комнате и слышно было, как машины с шумом пролетают по дороге.
– Знаешь, Таська, – начала Катя, – Уж не знаю, что там тебе сердце подсказывает, но думаю, что делаешь ты серьёзную ошибку.
– И какую же ошибку? – Тася готова была защищать свои чувства, оправдывать выбор. И неосознанно, именно потому, что сомневалась сама, раздражалась ещё больше.
– Тебя досада берет, что достался Леня твой не тебе, а Ольге. Вот и доказываешь. А ещё … Как объяснить-то? Стесняешься ты Юрки что ли? Не из того он теста. Не такой он культурный да интеллигентный, как Леонид твой, как вы все.
– Кто все?
– Ну, все. И ты, и мама твоя. Вы же не простые люди.
– Значит ты считаешь меня заносчивой и чванливой? Так что ли?
– Не считала. А вот сейчас вижу – осталось в тебе это. Помнишь, как баба Клава говорила: Бог излечивает и распределяет – кому чего. Наверное, он Леонида и распределил тебе для проверочки – чего стоишь? А оказалось – ничего.
Тася аж задохнулась, как была зла. Она поднялась, молча направилась к двери. Подруга, самая близкая подруга не понимала ее, оскорбляла ее. На глаза наплыла пелена слез.
– Тась, ну не обижайся. Я ведь правду тебе говорю. Сама себе ты ее не скажешь, – Катерина прикачалась в прихожую, – Мне просто не понять – как так? Юра же тебя очень любит. Ты подумай ещё, Тась…
Но Тася обулась и вышла из квартиры не сказав ни слова. Она обиделась очень. Неужели не имеет она права на чувства? Дело совсем не в их круге. И никакая это не зависть Ольге, нет.
Она твердила и твердила это мысленно. Завистливость – это совсем не про нее. Хотя где-то очень глубоко понимала, что Катерина, несмотря на свою деревенскую простоту, а точнее будет сказать – благодаря этой самой деревенской простой мудрости, копнула именно туда, где особенно больно. Попала в то тайное, что скрывала от себя самой Тася.
Она не звонила Кате и не приезжала почти два месяца.
А потом … потом летела сломя голову по шумно шаркающим холодным воздухом подземным залам метро, торопила транспорт Москвы, когда сообщили ей, что Катя в очень тяжёлом состоянии в реанимации 29-й больницы.
Сидела в вагонах, закрыв глаза, а слезы лились и лились по щекам сами по себе.
Катя! Катенька! Ее Катя!
И вспомнились те слова молитвы, которые частенько приговаривала баба Клава. Тася ехала и неумело молилась:
– Отче наш, иже еси на небеси…
…ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ >