Шел 1945 год. Год, сулящий Победу. Она заявляла о себе уверенным оптимизмом сводок Информбюро, ликующей радостной весной.
Они вернулись в Ленинград. И там уже вместе со всеми работали над восстановлением города.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
О Победе Инна с Верой узнали в трамвае рано утром.
– Победа, товарищи! – зашёл пассажир, пожилой мужчина, снял кепку и тут же прижал к глазам.
– Победа? А Костенька мой, сынок, позавчера помер, – тихий голос женщины.
Обнимались и плакали горестно и счастливо. Даже странным показалось, что народ вокруг радуется так громко, когда вышли из «рыдающего» трамвая. Но вскоре ликование накрыло и их.
В этот день их отпустили с работы – работать никто не мог.
Но жизнь в послевоенном Ленинграде ещё долго налаживалась. Летом 1945 года многие квартиры и комнаты в их и соседних домах пустовали – прежние хозяева погибли во время блокады.
В Ленинграде ввели карточки, за продуктами выстраивались длинные очереди, денег, которые платили в институте Инны, не хватало. Их очень выручали два мешка картошки, которые притащили они из деревни.
Юрий после Победы приехал всего на один день. И тут же получил телеграмму-молнию с красной наклейкой, обозначавшей, что доставить ее нужно в любое время дня и ночи. Комитет партии направлял его в Новосибирск в срочном порядке. Он отбыл на следующий день. Лишь один раз с оказией удалось передать ему для семьи деньги.
Пошли работать Вера и Саша. Вера – в госпиталь санитаркой, а Сашка на машиностроительный завод разнорабочим.
Алевтина с Алёшей уехали домой. Муж Алевтины пропал без вести. Но живым остался сын – Митя. Все ждали его.
Вера так и не дождалась письма от Николая, и уже потеряла надежду. Вероятно, не он это … другой Воюшин.
Другой …
Конечно, Вере и Саше хотелось учиться. Возвращались в город Верины друзья, у всех были планы. Вера переживала – учеба в годы войны была в поселке слабая. Но она много читала. После русской литературы перешла на западную – Жюль Верн, Майн Рид, Золя, Виктор Гюго, Джек Лондон … Книги брала в школьной библиотеке и у подруг. Вот и решила пойти в Ленинградский университет – на филологический факультет. Готовилась, Инна ее поддерживала.
Саше не довелось повоевать, вероятно поэтому он рвался в бой. Осенью ему предложили попробовать поступить в артиллерийскую спецшколу.
Вера была против, ещё витал в воздухе отклик войны, много ругали союзников, теперь и они стали врагами. Но Саша ее не послушал и стал курсантом артиллерийского училища.
Вера в университет поступила – удивила комиссию знанием литературных текстов.
– А Ваша любимая книга какая, девушка? – улыбаясь сквозь бороду спросил ее немолодой профессор по имени Венедикт Авенирович Гусаков.
Он пережил блокаду и сейчас был невероятно худым.
– Любимая? – Вера знала ответ – та, которая досталась ей от бабки с дедом, та, с которой с детства.
– Не знаю. Скорее романы Тургенева.
Она попала в точку – перед ней сидел известный исследователь творчества Тургенева, последователь профессора Бахтина.
Первые пару месяцев студенты работали на восстановление города, учеба началась позже. Митя задержался в Германии, писал. Лишь в 1947 вернётся он домой.
Прекрасный город жил ещё очень тяжело. Но жил. Возвращались ленинградцы, фронтовики, на улицах можно было встретить пленных немцев, инвалидов-фронтовиков, на ладонях химическим карандашом писали номера очереди.
За фасадами ленинградские дворы-колодцы представляли собой жалкое зрелище. Маленькие, тесные, мощеные булыжником, заставленные поленницами дров, без скамеек, без единого зеленого кустика, и совсем не было деревьев …
Но все же город жил.
Зимой, так уж вышло – Вера осталась одна. Инна уехала за Юрием в Новосибирск, ей нашлось там место в институте. Саша начал учебу, жил в казарме училища, домой их практически не отпускали. Конечно, отец с матерью, Инна с Юрием, поддерживали, присылали денег.
Но все равно было тяжело – время неурожая, послевоенного голода. Продуктовые магазины стояли почти пустыми, на витринах красовались аппетитные муляжи.
Вере было одиноко. К себе на квартиру она взяла сокурсницу. Ирина родом из Ленинградской области, подружились они быстро. Вместе преодолевали нелегкое время.
***
– Ты ненормальная, Верка. Быть в инициативной группе, и ничего не предпринять…
– Неловко, Ир. Они же не фронтовики.
– Не фронтовики! А откуда ты знаешь? Вот откуда?
– Ну, я же писала Коле. Наверное, это был не он. А Полина с Мариной… Откуда? Марине на начало войны было всего одиннадцать.
– Смелее, Вер. Ты ж мечтаешь найти семью.
– Мечтаю. Просто… просто мы так много пережили, иногда даже шевелить это прошлое страшно. Да и мама отговаривает. Она боится за нас.
Вера искала подсказку. Она давно придумала себе такое решение – открывала Библию на любой странице, читала и делала выводы. Она так и не стала истинно верующей, ее некому было наставить.
Тогда о вере даже не спорили. Просто забыли о ней. Но Вера чувствовала эту связь с божественным провидением. Она верила в Бога, как верила в солнце – не потому что видела его, а потому что в его свете видела все остальное.
Она открыла Библию и прочла:
«Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам»
И тогда отправила письма в несколько инстанций. О Николае, об Аполлинарии о Марине Воюшиных. Через месяц запросы повторила. Было страшно, дрожали руки, она неделями носила письма в портфеле, но наступал момент и она отпускала их в почтовый ящик.
– Вы, Верочка, из тех студентов, которые выбрали правильный путь. Любовь к книгам — один из самых изысканных даров богов. Сейчас с этим плохо, увы… эта война.
Вера помогала на кафедре профессору Гусакову.
– Вы коренная ленинградка?
– Нет, Венедикт Авенирович, мама удочерила меня, – Вера перебирала папки на полке.
– Да что Вы говорите! Война?
– Еще до войны. Моя родная мама умерла в ссылке.
– Да-а…, – протянул профессор, – И у вас не осталось родни?
– Ну, почему. Есть брат. Папа тоже умер ещё до войны, а вообще нас пятеро было, но мы все потерялись.
И она, пока перебирали папки, откровенно все рассказала о своей семье. Профессор был мягкосердечным и внимательным к студентам. С ним хотелось поделиться.
– Венедикт Авенирович, а я письма написала. Как Вы думаете – правильно сделала?
Он внимательно выслушал ее, покачал головой.
– Не знаю, Верочка, не уверен. Вам нужно было посоветоваться. Но я… Знаете, у меня много было учеников, есть к кому обратиться, как к человеку близкому. Вы напишите все данные, ничего не обещаю, но попробую Вам помочь.
***
***
– Ты чего пихаешься, бугай!
Его толкнули в поезде метро, он пошатнулся, чуть не упал на маленького мужика в шляпе. Раньше б он ответил, да так, что мало б не показалось. Но теперь почему-то промолчал – отвечать совсем не хотелось.
– Мужчина, – прикрикнула на мужика в шляпе женщина, – Вы чего не видите? Человек раненый. Ишь, отожрался, а люди за него кровь проливали, – она уступала парню с тростью место, – Садитесь, молодой человек.
– Это кто это отожрался!? На себя посмотри! Дура!
Матвей опирался на палку, садиться отказался, пассажиры продолжали скандалить, он перехватил вещмешок, чуть морщась отошёл в сторону.
Жизнь идёт …
Война, санбат, госпиталь позади, окунаться в мирное время вот так вот – со скандала, совсем не хотелось. Сколько людей погибло в том гремящем полыхающем шторме, сколько друзей он потерял, и это «мелочное» резало слух.
На самом деле он очень устал. Оттого и качнуло. Ехал он из Ярославской области, из поселка Шексна– искал сестру Коляна Воюшина, друга, практически брата. Вместе – в беспризорниках, вместе – в детдоме, вместе – в училище, а потом на фронте.
Коля нашел ее незадолго до того, как их рота полегла… Верней, она его нашла. Колька погиб, но он успел ответить сестре, писал ей, и по адресу на конверте Матвей поехал в Ярославскую область. Но Веры там не оказалось. Встретили его хорошо, просили погостить, но он и спешил. Ему там, в Шексне, дали Ленинградский адрес сестры друга.
В голове Матвея неприятно гудело – и от хамства этой шляпы, и от бессонной ночи, и от непривычной городской сутолоки. Нога болела, каждый шаг – с болью.
До дома по адресу еле добрел, на третий этаж поднялся в испарине.
Дверь открыла миловидная круглолицая девушка. Матвею было уже не до церемоний.
– Вера? – спросил он хмуро.
– Нет, Веры нету. Она…
Но военный гость уже шагнул в квартиру, тесня Иру, бросил вещмешок, поставил в угол палку и начал снимать ботинки. Он держался за стену, казалось, что пьян.
– Вы кто? Говорю же, нет ее…, – Ира растерялась.
– Я от Кольки. Вера ему писала. Сестра. Замотали вы меня, то Рыбинск, то Ленинград, – говорил он разуваясь, – Мне б прилечь.
– Что? От Кольки? От какого …
Ира поняла не сразу, но когда поняла, успокоилась.
– Ааа, проходите …проходите сюда.
Матвей упал на диван, вытянул ноги, закрыл глаза. Ему нужно было минут десять, чтоб прийти в себя. А когда пришел, огляделся. Симпатичная светлая комната, много книг. Девушка уже несла чай.
Он подобрал ноги, посмотрел на девушку.
– Меня Матвей зовут, а Вас, дорогая хозяйка?
– Ира. Мы с Верой вместе учимся. Так Вы с ее братом воевали вместе?
– Мы друзья ещё с беспризорников. Коля погиб. Вера знает?
– Поги-иб! – Ирина опустилась на кресло, – Нет, Вера вообще ничего не знает. Она ведь ни одного письма от него так и не получила, она ищет его. Но решила, что нашла не того Воюшина.
– Не получила? Но он точно отправлял, я знаю. Жаль…
Вечером вернулась Вера. К этому времени Матвей уже все знал о ней. Он успел обмыться и даже вздремнуть.
Вера плакала, слушая рассказ о брате, об их бродяжничестве, о детдоме. О войне Матвей рассказывал скупо.
– Ваш брат – настоящий герой. Он к Медали за отвагу был представлен. Но – сирота, боюсь, не найдет награда родню. А ведь он только из письма узнал, что родителей в живых нет. Все время верил, что живы. Молчать ему велели, иначе из училища бы поперли. Но он любил их, точно. Об отце с гордостью говорил, – Матвей вздохнул, – Как не хватает мне теперь такого друга.
– А Вы сейчас куда? Какие планы?
– Я? Отпуск у меня по ранению. Мне ещё к матери другого погибшего надо съездить, ждёт. Рядовой он, меня вот вытащил… А сам в следующем же бою… Ждёт меня Тамара Леонидовна в подмосковном селе. А потом может детдом навещу. Ну, а после – в часть.
– Коля … Наверное, Вы его знали лучше, чем я. Расскажите, каким он был? – просила Вера.
– Колька-то? Его уважать хотелось. Вот не знаю и почему. Я ведь главенствовал в беспризорниках. А он – плюгавый такой. Я его одной левой мог уложить. Раздели мы его в первую же встречу. А он –гордый. Не сдался и подачки не принимал. А когда познакомились поближе, уж понял – этот не предаст. Стержень в нем был.
– Саша наш тоже в училище. Значит, два моих брата – офицеры. Мама и отец гордились бы. А может и гордятся. Кто знает…
Вера порой читала страницы своей Библии и представлчла, что родители слышат ее, мысленно говорила с ними.
Девчонки оставляли Матвея в Ленинграде, но он не стал их стеснять, пробыл пару дней и уехал в Подмосковье к матери погибшего солдата его роты.
Она жила в небольшом поселке, в крепеньком доме с окнами на две улицы. Рядом лес. Матвей бродил по опушке с болезненно сладким чувством. Бродил и улыбался всему, что его окружало, вдыхал целительно настоенный хвойный воздух, любовался могучим безлистьем дубов.
Тогда они оба поняли, и Матвей, и Тамара Леонидовна – отныне они самые близкие люди. Этот дом станет для Матвея его домом, эта женщина заменит ему мать, а он ей – сына. Да, он уедет через месяц, но будет писать, будет помогать, будет возвращаться сюда вновь и вновь.
А ещё он будет писать девушке Ире в Ленинград. И вскоре привезет ее и сюда. Как к матери привезет.
***
Во время летней сессии, прямо на экзамене, профессор Гусаков с улыбкой сунул Вере записку.
– Это оказалось не так сложно, – сказал он.
В записке рукой профессора написано: Свердловск…, детский дом Нижне-Исемский …, помощник воспитателя Воюшина Аполлинария Михайловна 1923 года рождения… Не замужем. Глухо-немая. Сведения о родителях отсутствуют.
И Вера сразу после сессии поехала в Свердловск.
Послевоенные поезда утомляли. Вагоны были переполнены, кругом мешки, усталые лица, у женщины в вагоне украли сумку.
У Веры в ногах женщина притулила ребенка. Напротив две женщины ели розовое сало, мальчик смотрел, сглатывал слюну, его мать сунула ему сухарь.
Вера достала Ленинградскую колбасу, накормила ребенка и мать. Сама осталась почти без еды. Она знала этот свой недостаток – глупую жалостливость, доходящую до абсурда. Ирка как-то говорила: «Ох, смотри, Верка, дожалеешься, сама без штанов останешься!»
Но она познакомилась с этой женщиной с ребенком. Деньги у Веры были, на станциях покупали они варёную картошку и хлеб. У Веры чуть не подрезали сумку, и если б не Шура, не миновать бы беды.
Она почти не спала. Плакали дети, усталые женщины суетились возле них, успокаивали. Туда-сюда бродили подозрительные личности. В их купе ехал солидный военный, он почти сутки спал, а потом сказал, что будет охранять их вещи, но Вере все равно не спалось.
Всю дорогу думала она о Полине. Глухо-немая…?
Да, она помнила, что Полю из леса тогда в ссылке вынесли полуживую. Но неужели за эти годы она так и не поправилась? Она помнила ее так, как помнят старших сестер: строгой, деловитой, разговорчивой и очень хозяйственной.
Вера нашла справочную, выяснила как доехать до детского дома.
В его коридорах пахло горелой кашей. Ей навстречу шла женщина со шваброй.
На вопрос покачала головой – никакой Аполлинарии Воюшиной у них нет.
Вера с трудом отыскала кого-нибудь из администрации, пришлось долго ждать. Она спросила ещё у двоих сотрудниц и те тоже подтвердили – здесь такой нет и не было.
Уже вечерело, Вера уж поняла, что директора она сегодня не дождется. Где-то нужно было заночевать. Старушка –уборщица назвала непомерную цену за ночлег, и Вера отправилась на вокзал – ей нужно было дождаться утра.
Обещали что утром будет директор или её заместитель. Хотя Вера уже не слишком надеялась – если б Полина была здесь, конечно, ей бы уже сообщили.
Вокзал был забит людьми, сидели на чемоданах, узлах и просто на полу. На фанерных диванчиках спали люди, но меж ними прохаживался милиционер, будил спящих, говорил: «Не положено!»
Клевала носом и Вера. Она устала, от сухомятки болел живот. Сумку она спрятала под сарафан и сейчас была похожа на беременную. Больше всего она боялась, что у нее украдут деньги.
Получалось – всё это зря. Ехала зря. Сестры здесь нет и сведения эти неверные.
Ночью обокрали женщину. Она кричала, билась, хвасталась за голову. Вера достала сто рублей, сунула ей в руки, а та схватила ее за руку и бросилась целовать. Вера выдернула руку и быстро вышла на улицу. Хотелось отсюда убежать.
Но нужно было всё-таки встретиться с кем-нибудь из администрации. Иначе дело не доделано, да и Ленинградский поезд теперь только вечером. Она опять впихнулась в набитый автобус и поехала в этот детский дом.
Увы… Ни директора, ни ее заместителя на месте не оказалось. Ей опять ответили – среди сотрудников их учреждения такой нет.
– Вот, тут написано, что она глухо-немая, – уже без надежды уточнила Вера.
– Нету. Таких у нас точно нет.
И Вера опять вернулась в толчею вокзала, взяла билет до Ленинграда. Время – к обеду, а поезд – только вечером.
Она не стала сидеть в грязном зале ожидания, нашла неподалеку парк, села там на скамью. Было прохладно, она натянула кофту.
Может надо было оставить свои данные? Не догадалась… Впрочем, зачем? Ведь ей четко сказали – сестры ее там нет и никогда не было. Неужели не судьба найти ей Полину?
И опять в голове – строки из Библии …
«Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом…»
Сейчас она была уверена, что профессор нашел именно ее сестру.
Но почему ее нет в этом учреждении?
…ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ >