Ангелы не спят

Мажорик баловался с деревенской соседкой, которая, осиротев, приехала к тетке в город, а когда она показала тест на беременность, решил от неё избавиться…

*

В деревне не могли определиться насчет него — то ли блаженный, то ли просто ал-каш. Пьяненьким его видели почти каждый день, но он был, скорее, смешон, чем страшен. Бежал по улице мелкими неуверенными шагами, точно ноги его не слушались, плохо гнулись. Руки у него при этом были раскинуты в стороны, и он гудел, изображая самолёт.

Почему при запоях его тянуло в небо, и что связывало его когда-то с авиацией – Бог весть.

Неприятность в таком состоянии была для него одна – он мог упасть и заснуть прямо посреди дороги. И хотя редки здесь были машины, а велосипедистам не составляло труда его объехать – но всегда находилась добрая душа, которая в теплую пору помогала ему перебраться в сторонку, на травку, а в холодную – и тащила до дома.

Это – что касается ал-коголизма.

Блаженные же часто — прозорливы, вот и он мог порой то, что не давалось другим. Грозу он предсказывал вернее синоптиков.

• Откуда ты узнал, что вот-вот — буря?

Он улыбался, показывая остатки зубов:

• Муравьишки нашептали.

Отшучивался так, или умел говорить с хлопотливым маленьким народцем – кто ж угадает…

И еще примета верная сложилась – если Мишка начинает кого-нибудь жалеть, оказывать ему мелкие услуги – значит, вскоре в доме этого человека — быть беде.

А в последний год Мишка начал часто и подолгу пропадать. Каждый раз на второй-третий день после его исчезновения приятели думали, что уже не увидят его. Наверное, напился и забрел куда-нибудь в лес, а там опасностей подстерегает много — начиная от змей, и кончая теми самыми серыми, которые имеют обыкновения ухватывать непослушных ребят «за бочок».

Но Мишка неизменно возвращался, и утешал друзей:

• Меня сроду звери не кусали. Да и вообще живность меня не обижает.

Это была чистая правда – сельские собаки ходили на ним табунком, хотя мало чем он мог бы их угостить – разве что предложить опохмелиться.

И всё же при всей открытости своей – Мишка на этот раз никому не рассказывал – куда и зачем он ходил. Если он сам до конца не понимал, то кто понял бы?

Мишка уходил далеко – по мосту через реку, и дальше… Дорога занимала несколько часов. Никому бы в голову не пришло проделать такой путь пешком. Если не машина, то велосипед или мопед – имелись в каждой семье.

Но у Мишки — нет. Разве что зимой он мог бы запрячь своих собак в санки. Летом же только и оставалось ему, что не жалеть собственных ног.

Сначала доходил он до села – заброшенного вчистую. Пару лет назад еще жил тут один мужичок, предпочитая обществу людей — одиночество и тишину. Редким визитерам он говорил, что отдыхает от жены и тещи. Пару раз в год Мишка навещал его, и они выпивали, сидя на крыльце и закусывая яичницей (мужик держал кур).

Для обоих это был — праздник души.

Теперь же мужичок куда-то делся, и Мишка проходил село, не останавливаясь. Старая дорога из бетонных плит тут заканчивалась, и дальше нужно было идти по едва приметной тропе.

Мишка шел к горе, которую никто и горой-то не считал. Просто довольно высокий холм, напоминающий формой петушиный гребень. Тот, кто ничего об этом месте не знал – равнодушно отвел бы глаза. Нужно было помешаться на краеведении, чтобы докопаться до глубин, вычитать – в восемнадцатом веке тут скрывались то ли разбойники, то ли беглые каторжники (впрочем, можно быть теми и другими одновременно). Здесь имелись заброшенные землянки, вырытые когда-то ими – одни мелкие, как ямки — разве что от дождя укрыться. Другие – глубокие, и даже с системой подземных ходов, ныне частично заваленных. Отыскать тут что-то ценное было невозможно – уж лазили сюда молодые да борзые с металлоискателями.

Впрочем, Мишку ценности не волновали, он был бессеребренником, и пенсию свою тратил в два дня. Не сомневаясь, что хлеб насущный ему всегда кто-нибудь даст, а соседи и картошкой поделятся, и молока нальют.

Мишку — как магнитом- тянуло сюда то самое предчувствие, которому он не осмеливался не доверять – слишком часто оно его выручало. И вот теперь он чуял беду, большую беду. И в единственной настоящей, природной пещере, что таилась внутри холма, устраивал себе убежище. Так медведь готовит берлогу, даже если это первая его зима, и он знать не знает о морозах.

Ход в пещеру был наклонный – только на карачках и проберешься. Но когда минуешь метров шесть-семь, открывался небольшой зал, в углу которого было мелкое подземное озерцо. Вода в нем – равно холодная и зимой и летом, а глубина – по щиколотку. Мишка думал, что озерцо это всегда представляло ценность для тех, кто тут скрывался – считай, им и колодец не был нужен. Самому ему натаскать сюда воды в запас было бы не по силам. Мишка принес фонарь с батарейками и дешевые свечи, старый матрас, лопату. А вот курева у него не получилось скопить – все уходило влет, после него и бычками нельзя было бы поживиться.

Дорога отнимала слишком много времени, поэтому Мишка приходил сюда на два-три дня, ел консервы, открывая банку перочинным ножом, спал на матрасе, поджав ноги и обхватив себя руками – холодно тут все-таки было.

Со стороны могло показаться, что он расширяет «зал», постепенно вынимая из стены камень за камнем. Когда каменюк набиралось много, Мишка выносил их наружу.

Необходимости увеличивать свою подземную комнату у него не было, но Мишка чуял, что там, куда он так настойчиво пробивался – есть тайный ход, И почему-то очень важно открыть этот ход — во что бы то ни стало.

….Мишка совсем уже было хотел отложить работу на завтрашний день. У него оставалась последняя банка дрянной тушенки, сделанной непонятно из чего. Мишка так устал, что вполне мог обойтись без ужина. А вот утром позавтракать пораньше – и доделать наконец, свою задумку. А потом вернуться домой – только по дороге вымыться в речке, смыть с себя пот и грязь, чтоб никто не увидел его в таком виде – сейчас он грязен как черт.

Мишка то и дело повторял, что вот-вот он окончит работу, только вынет еще один камень – и всё… А потом доберется до своего тюфяка, погасит фонарь – и спать…

Но он брался еще за один камень… еще за один…

В какой-то момент оставшиеся камни посыпались лавиной. Ошеломленному Мишке показалось, что там, в открывшихся черных глубинах – отразился свет его фонаря, только вот отражений этих было два.

Или это смотрели на него чьи-то глаза… глаза существа безжалостного и очень голодного….

А потом что-то пронеслось мимо – словно там, в глубине случился беззвучный взрыв, волна ледяного воздуха отшвырнула Мишку к стене, он ударился о камни с такой силой, что мелькнула мысль – встать он не сможет.

Но что это было – та стремительная черная тень, которую всосал в себя ход из пещеры, которая вырвалась теперь на свободу – Мишка так и не понял, непостижимо это было человеческим глазам и уму

…И никто не заметил сразу – это только Богу под силу — что хрупкое равновесие в мире с этого момента нарушилось, и чаша, на которой лежало зло, потянула вниз.

Больше страшных замыслов родилось в головах тех, кто был к этому готов. Больше стало жестокости, больше прест-уплений — в разных местах планеты.

И стрелки часов, отсчитывающие минуты до Судного дня, сами собой стронулись с места — и приблизились к роковой черте.

*

Для Зои это был сказочный вечер, ей предстояло запомнить его на всю жизнь. У Алика уехали родители, и он позвал ее к себе. Для нее это была многоходовочка. Нужно уверить тетю Лену, что она, Зоя, идет ночевать к подруге, а самой незаметно подняться на третий этаж (Алик жил в этом же подъезде), да так, чтобы не увидел никто из соседей.

Но игра стоила свеч. Как-то Алик пригласил Зою в будний день, И хотя тетя Лена жила отнюдь не бедно, квартира Ермаковых показалась девушке едва ли не дворцом. Зоя ходила на цыпочках, и — едва дыша — разглядывала картины на стенах, китайские вазы тонкого фарфора, и статуэтки, которые коллекционировала мать Алика.

Слава Богу, Зоя ни одну не разбила.

Потом Алик поманил девушку к себе в комнату. Он небрежно сказал, что давно уже родители не смеют войти к нему без разрешения – он так поставил.

Но родители вернулись в работы в самый что ни на есть неподходящий момент, и мать вошла к Алику, не постучав. С той поры – в разговоре с сыном — она называла Зою не иначе как «эта твоя шлю—-шка…».

О том, чтобы привести девушку снова – и речи быть не могло.

Зоя догадывалась, что мать поговорила с Аликом, открыла ему глаза. Это только казалось, что люди в этом доме жили, как в коконе – каждый в своем мирке, и нужды им не было общаться друг с другом. На самом деле те, кто купил квартиры в одном подъезде – имели представление о том, что делается у соседей.

Мать рассказала Алику, что у Елены Николаевны, оказывается, где-то в селе была бедная родственница. Степень родства – седьмая вода на киселе. И когда той женщины не стало (можно себе представить, какой в деревне уровень медицины!) осталась вот эта девочка, только что окончившая школу. И Елена Николаевна (святой человек)- вместо того, чтобы предоставить девчонке возможность пробиваться в жизни самостоятельно (трудности закаляют) взяла ее к себе. Сказала, что будет кормить-поить, пока Зоя не окончит училище. Лучше бы собаку бездомную подобрала, честное слово!

Кто там отец у этой Зои – кажется, и сама девушка не знает. А вот чего у нее нет – это сразу видно. Речь не о вещах – вещи дело наживное. У Зои нет главного — культуры, воспитания, такта, манер. Нет понятия о приличиях. Нет перспектив – ну, кем она будет после училища…

Короче, на нее не стоит тратить время хотя бы из соображений собственной безопасности. Чтобы чем-то не заразиться. Чтобы у девчонки не появился шанс – шантажировать Алика младенцем.

Алик знал – как бы он ни хорохорился – от родителей в его жизни зависело еще слишком многое. Например, они могли не взять его в очередное путешествие. А они ежегодно ездили пару раз в год по заманчивым для него маршрутам. В этот раз собирались в круиз – знакомиться со странами Северной Европы.

Родители могли оплатить Алику учебу в университете, но резко ограничить в карманных деньгах. Не дать нужную сумму на ремонт разбитой машины. Запретить сыну отмечать день рождения на даче, в компании друзей (дача у родителей роскошная, здесь можно было отдохнуть лучше, чем в любом кафе).

Поэтому Алик никогда не осмеливался спорить с отцом и матерью в открытую. Не хватало у него смелости поступить так, как ему хотелось бы – и потом за это расплачиваться.

Так что Зою он больше при родителях не приводил. Но тянуло его в ту пору к ней очень. Уж очень она была красива – даже без косметики, без модных ухищрений. Как небо от земли отличалась от девчонок, которые окружали его до этого.

Тетя Лена тоже велела племяннице не поддерживать знакомство с Аликом Ермаковым.

• Его родители тебя близко к своей семье не подпустят, – сказала она подчеркнуто строго, интонацией показывая, что Зое следует прислушаться к её словам, – Когда они решат Алика женить, то найдут ему … По крайней мере – равную…Дело, конечно, твое, мне бы просто не хотелось, чтобы ты испытала лишнюю боль.

Но уже поздно было, конечно. Это ведь своего рода чудо – вспыхнет что-то между ним и ею – или нет. Так, лежа августовской ночью на траве, и глядя в небо, не знаешь – увидишь ли огненный прочерк на небе – упавшую «звезду». ..Или твои надежды тщетны, и желания останутся в душе – невысказанные даже Богу?

Зоя влюбилась. Звезда для нее вспыхнула. А что она обречена была сгореть и упасть через несколько мгновений – так что ж об этом думать… Для Зои сейчас это значило – отречься от счастья, и не хватило на это сил.

…Она знала, что родители Алика далеко, что они точно не смогут им помешать, и все равно – переступив порог квартиры – она ощущала себя не только незваной, но и в полной мере нежеланной гостьей.

Алик накрыл на стол. Поставил то, что было в холодильнике, и что у тети Лены появлялось на столе только по праздникам.

• А тебе можно все это брать? Тебя не заругают?

В голосе Зои слышался испуг. Алика и трогало это – и раздражало слегка. Ну нельзя же в самом деле так подчеркивать, что ты нище- бродка. Боишься отрезать красную рыбу. Боишься налить бокал французского вина.

• Ешь, мы не обеднеем, – сказал он с иронией, подлаживаясь под ее тон.

… Той ночью Зое приснился сон. Маленькая белокурая девочка в какой-то страшной пещере. Девочка поднимала камни, и закладывала ими вход в черный тоннель. Зоя точно знала – если девочка не успеет – случится что-то очень страшное. И еще она знала: эта девочка — ее дочь.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ