Колонна людей, окруженных немцами, как огромная змея выползла из города. Немцы снимали кепки, утирали лбы, поливали на голову друг другу из фляжек, поили собак с ладоней.
У людей воды практически не было.
ВСЕ ЧАСТИ РАССКАЗА — ЗДЕСЬ
Дорогие читатели, читать этот рассказ нелегко. И в комментариях к первой части вы об этом пишете. Предостерегу людей впечатлительных, пожилых, перенесших сердечные тревоги … Очень хочется, чтоб мои рассказы дарили только хорошее. И если история эта бередит сердце излишне, не читайте, или хотя бы дождитесь ее окончания…
Валюшке сначала даже понравилось идти. Засиделись они в душной церкви. А здесь подувал ветерок, хоть был он и сухим, нес в себе пыль дороги. Поначалу и колонна шла бойко, шла вдаль, уже приняв и осознав необходимое. Дорога эта стала их жизнью теперь. Прошлое, перевернутое войной, осталось позади. Брезжила слабая надежда на то, что там, в дикой дали, куда их привезут, всё будет по-другому, и обретут они покой.
– Поплачьте, бабоньки, поплачьте. Чай уж не вернёмся, – причитала пожилая женщина. Ее глаза были красными то ли от слез, а то ли от дорожной пыли.
Взрослые вели своих детей и детей подопечных, но нет-нет, да сбивались дети в кучу, а потом расходились и сходились опять. Было жарко, дорожная пыль была мягкой. Жалея обувь, многие шли босиком.
Босиком шли и Валя с Геной.
Люди шли без стона, без просьб о помощи. Только изредка вздыхали пожилые бабоньки, вспоминали Бога да хныкали дети. А потом снова молчаливое шествие тянулось к западу. В две цепи шли немцы, а чуть впереди на охотничьих створках натравленные на людей овчарки.
Валюшка старалась держаться в середине колонны, озиралась на немцев и их собак. Гена шел плохо, она подтягивала его, бурчала, просила идти поскорей. Но когда вышли за город, Генка совсем устал.
Кто-то пожалел, подхватил его и усадил на телегу. Телега шла сбоку колонны, и Валя почти сразу потеряла тётку Аню. Испугалась, но вскоре Анна нашла их сама, на эту же телегу посадили и Феодосью – Анна вздохнула с облегчением.
Пекло горло от едкой пыли, поднимаемой сотней ног, хотелось пить. Мимо колонны погнали телегу с водой в ведрах, полицай не разрешал воду наливать, давал всем глотнуть из железной кружки. Люди припадали, просили ещё, он кричал, ругался. Злой, и сам обливающийся потом.
Валю зажали в толпе около той телеги.
– Детям! Детям дайте, – кричала Анна, – Валюшка, Валюшка! Подь сюды, – она звала Валю вперёд, и та выскочила из толпы, начала ее обходить, и вдруг огромная черная овчарка с длинным поводком бросилась на нее со страшным рыком.
Она метнулась к девочке так, что все взрослые расступились. Валюшка оцепенела, застыла ни жива ни мертва, подняла тонкие ручки. Пёс, припав на передние лапы, истошно лаял, рычал, обнажая острые клыки и красные десны, и все боялись сделать к овчарке хоть шаг. Толпа застыла…
И тут выскочил Генка, метнулся перед сестрой, закрыв ее своим хилым детским тельцем.
– Посол! Посол!– кричал он истошно.
К псу уже бежал молоденький немец. А к детям из толпы смело выскочила молоденькая девушка в белой косынке, прикрывая их собой. Овчарка тут же ухватила ее за длинную юбку. Девушка ахнула.
– Аус, хиа, аус! – немец схватил длинный повод, сильно дёрнул, овчарка отпустила юбку.
Несколько секунд они смотрели друг на друга – оба совсем молодые: юноша в черной форме с близко посаженными глазами и красивая русская девушка в белой косынке. Он не выдержал взгляд, опустил глаза, пробормотал что-то на немецком, зло оттащил пса. Девушка подобрала узелок, косясь на немца, вернулась к телеге.
Валюшку и Гену напоили.
– Ты не бойся, Вая. Я им – как дам! – сжимал свой маленький грязный кулачок Генка.
А Валя смотрела на его грязные нежные ножки, на белобрысый чуб, смотрела на страшных здоровых собак, при каждом случае рвущихся на людей.
Защитник… Валю ещё била дрожь – собак она боялась.
Она ещё крепче сжала ладошку брата, потащила к телеге, на которой везли немощных. Мама велела им живыми остаться, и они останутся, несмотря ни не что. Она требовательно выкрикнула:
– Пустите братика, он совсем маленький.
Гену посадили на телегу, и вскоре он, укачанный скрипом колес, уснул.
Вереница шла ещё долго, лишь к полудню людям дали время отдохнуть. Все перекусывали своим, тем, что передали родственники. У многих не было ничего. Кто-то отворачивался, пряча то, что было с собой, приберегал на дорогу, были и те, кто делился.
Анна в узел Вали ещё в церкви положила хлеб и варёную картошку. Но сильно есть не хотелось, все хотели пить. Солнце палило нещадно, а остановились они в поле – немцы остерегались побегов, привал организовали на открытом месте, людей было видно, как на ладони.
Шёл тихий стеклянно-прозрачный август. В сухой траве прятались бабочки, пахло дорожной пылью. Генка выспался на телеге, и теперь рассматривал божью коровку, ловил ее на своей грязной рубашонке, а Валюшка уснула сразу, на сухой теплой земле, и проспала, пока не потрепали ее по плечу. Колонну поднимали.
– Гена! Гена! – заметалась, ища брата.
Он бежал к ней, а она, рассердившись, хлопнула его по заду. Генка надулся и заревел. Так и шли, обиженные друг на друга. Руку Гена сестре не давал.
Анна тоже вымоталась, лицо ее обветрилось, посерело. Она расстраивалась из-за совсем больной Феодосьи. Примерно через час после привала, пришли они в небольшое село. Там к ним присоединили ещё людей – не утомлённых, свежих, задающих вопросы. А вот больных – оставили там. Оставили и Феодосью.
– Прощай, Анна! Береги себя! И деток вон, – хромала гонимая немцами вместе с другими больными к домам Феодосья, – Жива будь! Хорошая ты, – утирала она слезы.
Они вошли на лесную дорогу. Воздух тут был совсем другим, вдохнули лесную прохладу. Немцы напряглись. И Валя вдруг подумала, что они тоже боятся.
А вот на выходе из леса случилась у немцев сумятица. Валя даже не поняла, в чем дело. Немцы начали стрелять в небо из автоматов и только потом она увидела самолеты.
– Наши! Это наши! – кричали люди.
Самолёты не бомбили. Как бомбить? Тут же свои… Они просто кружили довольно высоко. Собаки рвались с поводков, началась паника у немцев. Колонна бросилась врассыпную, но немцы довольно быстро сориентировались, сразу начали останавливать людей, стреляя куда-то в ноги. Некоторые спустили собак, овчарки бросились в толпу.
Этого и испугалась Валя. Собаки! Она схватила Генку за руку и потащила за собой. Их группа только-только вышла из леса, но Валя интуитивно побоялась бежать туда. Несколько овчарок пронеслись в лес. Тут, рядом с пыльной дорогой рос кустарник, а посреди его – большое корявое сухое дерево с лысым стволом. Дерево стояло буквально рядом с дорогой, по которой их вели.
За него Валя и прыгнула. Видимо от сухости, от мертвости корней, земля тут опала, образуя под корневищем впадину. Впадина была совсем небольшой, но дети залезли туда, крепко обнялись, уткнулись друг в друга.
Валя прикрыла Генкин рот, но он убрал ее руку, все ещё изображая, что обижен на сестру. Руку убрал, но молчал. Их скрывали кусты, но совсем чуток. Любой, кто заглянул бы сюда – детей бы, конечно, увидел.
Там, на дороге, всё ещё лаяли псы, слышалась стрельба, кричали люди, полицаи, слышались гавкающие окрики немцев.
И тут прямо перед ними в кусты бросилась девушка. Она бежала, ломая кустарник, уходила все дальше. Со свистом молча промчался за ней черный пес, он прыгнул на нее, девушка упала, пёс повалил ее, дико зарычал.
– Аус! Аус! Стоп! – следом, спотыкаясь, бежал немец. И Валя вдруг узнала того самого юного немца с близко посаженными глазами – хозяина пса, который напал на нее.
Он схватил пса за ошейник, оттащил его. Девушка вскочила на ноги, тяжело дыша, на секунду замерла, а потом отряхнула юбку. Это опять были те самые, юная девушка в белой косынке и немец с собакой. Он оглянулся на дорогу, что то сказал девушке, махнув на лес. Она смотрела на него удивлённо, а потом медленно повернулась и пошла дальше.
Пёс пытался лаять, но немец хлестнул его поводком сильно, пёс замолчал. Девушка оглянулась ещё раз, а потом побежала со всех ног, удаляясь к лесу.
Валя закрыла глаза. Сейчас он, конечно, увидит их. Вернётся на дорогу и увидит. Их накажут за такое поведение, за то что прятались. Может и собак опять натравят… Детские страхи роились у Вали в голове.
Но немец пошел не на них, а чуть наискось. Валя видела, что пёс почуял, он рванул в их сторону, но юный немец с такой злобой дёрнул его, что пёс взвыл и послушно пошел за хозяином.
Стрельба наверху утихала, лишь лающие возгласы немцев и крики полицаев говорили о том, что людей ещё собирают. И даже когда утихло всё, когда, казалось, все ушли, когда затрещали в кустах птички, выходить было страшно. Они посидели ещё некоторое время. Не выдержал Гена.
– Вая, мы к маме пойдем?
– Я не знаю. Я боюсь.
– Не бойся. Я им ка-ак дам!
Кого конкретно он имел в виду, было понятно. Вылезли осторожно, вышли на дорогу. Лишь вздыбленная пыль, запах металла, да пара ошметок одежды говорили о том, что тут совсем недавно происходила такая неразбериха.
– Ой! – отпрыгнула Валя, на обочине лежал мужчина.
Дети подошли поближе. Не немец, наш. Мужчина лежал на животе, лица его не было видно.
– Дядя, дядь! – Валя присела рядом и тут же подскочила – бок мужчины был в крови, – Пойдём, Ген, пошли!
Гена оглядывался.
– А дядя спит?
– Спит, спит…
Она вспомнила, как на площади упал дедушка. Он не уснул. Его убили. Пока сидели в церкви, Валя наслушалась о смерти. Мама об этом вообще редко говорила. Только когда немцы пришли, рассказала – остерегала. Но Валя не поверила тогда, а теперь… Неужели смерть бывает такой скорой? Раз и все. И убивают люди. Не дикие медведи, не собаки, не страшные злые герои сказок, которые так любила Валя, а люди…
Было только непонятно – зачем? И чем же люди так провинились друг перед другом, что за это надо убивать? А вдруг убьют их маму! Нет, об этом страшно было даже думать.
Вопросов было больше, чем ответов, а спросить Валюшке было не у кого.
Да немцы могут и убить. Просто так. Но почему тогда тот немец отпустил девушку, не стал убивать? Ведь она убежала, а им нельзя было разбегаться. Вот и дяденьку, наверняка, убили за это.
Вывод был один: от немцев нужно прятаться, и Гену прятать. Потому что обещали они маме остаться живыми.
Дети направились к лесу. Они возвращались домой – к маме. Валюшке шел шестой год, а Гене – четвертый. Они и шли по той же дороге, только назад.
Долго тянулся увешанный неопавшими серёжками лозняк, хороводили ёлочки. Подпирая небо, томились от жары сосны. Воздух был пахуч. Откуда-то из лесу тянуло сыростью, очень хотелось туда. Может там речка? Но Валя знала – что такое заблудиться в лесу. Она боялась уходить с дороги.
Гена устал, хныкал, ноги его заплетались. Валя решила присесть. Ее страшно тянуло назад по этой дороге, но Генка…
– Гена! Какой ты! Понимаешь, мы же к маме должны вернуться.
– Я есть хочу….
Валюшка заглянула в свою котомку – три небольшие картошки и кусок хлеба.
– Ладно… Только немного. Хлеб не трогай. Вот тебе, – она начала чистить картошку для брата.
Но Генка выхватил из котомки хлеб, сунул его в рот.
– Генка, отдай! Отдай, говорю!
Валя пыталась отобрать хлеб, но брат отворачивался, засовывал его в рот. С трудом отобрала, когда он уж проглотил половину.
– Глупый! Какой ты глупый! – Валюшка смотрела на оставшийся хлеб, – Ведь нам ещё вечером поесть надо, а нету ничего. А мы до мамы не дойдем до вечера. Понимаешь? Глупый!
– Я кусать хотю! И пить. Я к маме хотю… , – заревел Гена.
– Ген, Ген, – Вале стало жаль братишку, она запустила ручку в его свалявшиеся, растрёпанные мягкие белесые волосы, нежно почесала ему голову, он потянулся к сестре, – И я пить хочу. Не плачь. Давай пойдём уже. У нас дома есть вода, вот и пошли.
Над ними пела иволга, и под эту тягучую песню хотелось плакать и Валюшке. Она была слишком мала, чтоб анализировать, но всем своим чутьем понимала, что Гена сейчас беспомощен без нее, а ей будет страшно одной без Гены. Вдвоем ведь все равно лучше.
Лес был так высок, так пугал своими звуками. Но за каждым поворотом дороги Валя ждала, что он вот-вот кончится и они выйдут в поле. Но лес не кончался, они подошли к развилке. Невесомыми табунками над ними то и дело толклась мошкара.
Гена уселся в траву, просил пить. А Валя не знала – по какой дороге идти. Она совсем не помнила – откуда шли они. Ей показалось, что надо идти налево.
– Сейчас, сейчас, мы найдем речку или колодец, пошли, – тянула она братика, а он верил, шел за сестрой.
Именно Гена первый услышал звук:
– Масына! – дёргал он сестру.
– Что? Какая машина? Нет тут машин.
И вдруг она и сама отчётливо услышала звук мотора где-то впереди.
– Немцы! Гена, прячься…, – она потащила за собой Гену сквозь кусты орешника, он упал поцарапал лицо, заплакал, но от сестры не отставал, ревел и лез за ней следом. Гена вообще ничего не понимал в жизни и смерти, но он тоже чувствовал страх. Страх сестры передался и ему.
Они спрятались за поваленные тонкие стволы кустов, отсиделись, мельком видели, как по дороге потянулись немецкие машины и мотоциклы. Они побежали дальше. Кустарник кончился и бежать стало легко – они оказались в сосновом лесу. Лес уходил с холма куда-то вниз, именно поэтому они туда и шли, а в какой-то момент бежали. Все свои действия дети интуитивно выстраивали совсем не так, как выстроили бы их взрослые. Просто потому, что они – дети. Никакого опыта ориентирования у них не было. Они ещё не осознавали, что уже заблудились.
Но здесь, в лесу, им нравилось больше. Здесь было не жарко, лес был светлым: ковры из зелёного мха, заросли высокой сочной травы и высокие стволы уходящих ввысь сосен.
Валюшка посмотрела вверх и показалось ей, что кроны сосен куполом собрались над их головами. Как там, в церкви, где провели они последние дни. И стало ей как-то веселее, да и Гена здесь перестал хныкать.
Они спускались все ниже и ниже.
– Смотри! Там река, наверное.
Место было очень похоже на место у реки, где бывала Валя с папой. Он брал однажды из города ее на рыбалку. Те же высокие травы…
Они помчались туда со всех ног. Теплая земля тут податливо, влажно проседала, щекотно пожимая ступни босых ног. Реки там не оказалось, это была болотина – пересохший ручей. Но дети быстро нашли воду в углублении. Они набирали воду в ладошки, жадно пили.
– Умойся, Генка, ты чумазый весь. Мамка поругает, когда придем.
– Ты тозе тюмазая…
– Слушай и запоминай. Ты – Борисов Гена, ты живёшь в Пскове, твой адрес …
Откуда вдруг у маленькой девочки появился страх за потерю брата? Откуда такой опыт? Лучше б не было его – такого опыта, построенного на страхе. В какой-то момент боязни за брата, она вдруг поняла, что он может потеряться. Он не сможет рассказать о себе. И она заставляла его повторять и повторять:
– Повтори: я – Борисов Гена, мне три с половиной года, живу в Пскове, мама – Мария…
И Гена послушно повторял.
– Борисов Гена, мне т’и года, я из Пскова…
Повторял до тех пор, пока не начали закрываться его голубые глазки. Они уснули оба тут же – на траве возле ручья. Сначала спали развалившись, потом, когда сгустились вечерние сумерки и упал туман, обнявшись. Два ребенка, в густом сосновом лесу, отобранные у матери силой…
Проснулся первым Гена. Ему было холодно, больно кусали комары. Растормошил сестру, заплакал. Утро брезжило рассветом, только просыпались птицы.
Валя почувствовала, что одежда на них влажная, ее бил озноб. Они достали из узла пиджак, штаны для Гены, кофту Вали, но и одежда не спасла – комары не давали расслабиться, Валюшка попусту махала травиной.
– Пошли тогда, – предложила, и опять интуитивно, не рассуждая, что ходьба спасет от холода и комаров.
Они попили воды, пошли вдоль по ручью, по холму, мимо зарослей камышей. Очень хотелось есть. Валюшка решила, что уж сегодня они точно найдут маму. Они присели и доели остатки еды. У Вали в котомке была фляжка – дедову фляжку для воды передала им мама в церковь. Набрать ее Валя не догадалась – она была ребенком.
Она никак не могла предположить, что бродить по лесу и окрестностям им придется долго, что проведут они здесь далеко не одну ночь.
В этот день на холме они набрели на поляну черники. Уходить не хотелось, черники было так много! Валюшка забыла об ответственности, превратилась в ребенка, они напали на чернику, играли, ловили бабочек. Потом у обоих разболелись животы, сидели по очереди, сняв штаны.
Валюшка лишь под вечер решила, что нужно им выйти на дорогу, по которой шли, и они повернули в лес. Вот только дороги нигде не было, да и лес сменился на хмурый еловый, вечерело, опять закружили комары…
Валюшка испугалась, засуетилась, забегала. В первую ночь она не успела это сделать. Гена громко навзрыд расплакался – так хотелось к маме, а ещё опять хотелось пить, но вода была уже далеко. И этот плач заставил Валю действовать.
– Не плачь, ты же мальчик, Гена! Нам надо сделать себе кровать и спрятаться от комаров. Давай вот сюда…
Она затащила его под еловую ветки. Комаров там было не меньше, и Валя сидела, обняв Гену, привалившись к стволу, почти всю ночь гоняла комаров от брата. Опять опустилась на землю сырость, опять пришел холод. Вот сейчас она уже поняла, что заблудилась. Дороги нигде не было, а казалось, что она рядом – рукой подать. И в какую сторону идти сейчас, она уже не знала.
Где-то страшно сипела выпь, везде чудились пугающие тени и звуки, Валюшка с тихим подвыванием заплакала. У Гены была защита – старшая сестра, а вот у нее никого не было.
Лишь под утро, когда лес ожил, когда зашевелились его уголки, когда сквозь еловые кроны показалось небо, Валя уснула.
Утром они вылезли из-под крон красные от комариных укусов. Нужно было идти. Валя не знала – куда, и когда они прошли примерно час, а лес все не кончался, упала на коленки, прикрыла лицо руками и заплакала. Гена присел рядом с ней на корточки, гладил по голове. Сейчас он опять почувствовал себя защитником.
– Не пать, не пать. Мама нас найдет…
***
Мария не жила эти дни. Она существовала. Их заставляли работать, ходить на фабрику – и это, как ни странно, спасало. Там, на фабрике, подошел на следующий день после угона людей из церкви святых Петра и Павла к ней мужик с фабрики.
Четыре телеги нашли мужики, чтоб ехать за угнанными следом – на станцию. Звали с собой и Марию.
Возница их, старый бородатый дед Михай, всю дорогу рассуждал о том времени, когда служил он в гренадёрах его императорского величества.
– Вот и сейчас антихристы эти разорят Россию-матушку, как тогда, – он вытаскивал кисет, закуривал, плевался и снова рассказывал.
– Не пустят вас, вертай! – навстречу ехала телега с семейством.
– Как это – не пустят? Можа я в Ивановку к родне?
– Не пущают. Полицаи там.
Они все же поехали дальше. Но в ближайшем селе остановили их полицаи и развернули назад. Нельзя на станцию – немцы запретили.
Дед хлестнул лошадей со злобой, разворачивал. Все четыре подводы с людьми отправлялись назад.
– Суки вы! Прихвастни немецкие!– крикнул полицаям.
Те было рванули за ними, но махнули рукой – старый совсем, чего с него…
Мария плакала, понимая, что надежда увидеть детей, спасти, ушла от нее совсем. Рядом сидящая Катерина ее успокаивала. Болтливый гренадёр – дед Михай уж не болтал, курил, молчал, косился на рыдающую мать Марию.
– Тпрруу! Слазьте все!
– Чего это удумал, дед? – никто не слезал, бойкая Катерина спрашивала.
– Слазьте, сказал! – дед рыкнул, – Вона, пересаживайтесь к ним али пешком!
Все неохотно слезли, удивлённо глядя на деда, который повернул лошадь в поле, разворачивал.
Мария догадалась – дед постарается на станцию попасть. Уцепилась за телегу.
– Я с Вами! Дедушка, возьмите… Детки мои там! Умоляю! – лошадь тянула телегу с пахоты, Марию дергало рывками, она держалась. Дед молчал.
И только когда выехал на дорогу, когда она упрямо заскочила к нему в телегу, остановил лошадь. Мария приготовилась к ругани, к крику, готова была стоять на своем, но дед Михай оглянулся на нее, сказал спокойно:
– Ты, Марьюшка, слезай. Я ведь уж отжил свое, убьют, так убьют, а тебе детей ростить.
– Нету детей-то, забрали. Возьми, дед, а то бегом за телегой твоей побегу. Нет у меня детей! – завыла Мария.
– Вернутся. Ты только жди. Сама себя береги. Как они выглядят -то, скажи-ка… А я, коль попаду туда, гляну, вести тебе привезу. Сиротами детей не оставляй, тихо живи и жди!
Сказал он это так твердо и серьезно, что Мария подчинилась. Умываясь слезами, с телеги она слезла, детей описала, плача, и долго ещё смотрела на удаляющуюся спину деда.
Лишь через пару дней придет к ней старушка, расскажет, что дед ее Михай убит немцами на станции. Успел он передать для Марии через какого-то мужичка, что детей ее на станции найти не удалось.
– Деточек там много. Поди разбери, где – чьи. Их-то куды везут ироды?
Утирая подолом слезы старушка рассказала Марии о том, что творилось на станции. Немцы оцепили вокзал колючей проволокой. Людей загоняли в товарные вагоны с решетками на окнах по счету – восемьдесят человек. Загоняли, как скот. Стреляли в воздух при неразберихе.
– Чем дышать-то там будут оне? Чем? … – плакала бабка, – Вот и Михай мой полез туда, одного немца придушил-таки, хотел людей спасти, дурачина, – она перекрестилась, – Сильный он был, хоть и старый…
Мария тихо плакала. Она считала, что там, в этих душных вагонах и ее дети, и увозят их навсегда. Живыми б им остаться… Живыми…. Но ведь малые совсем. Она вспоминала Валюшку, какая на нее надежда? Дитя совсем. Себя б спасла, где уж за братом уследить в делах таких.
Жена Михая ушла, а Мария бросилась на колени к иконам, оставшимся от матери. Совсем молодая, но уже седая женщина билась о пол.
– Убереги! Убереги детей моих, Богородица!
***
Дети набрели на лесной малинник, засели там на полдня. Солнечным днём было совсем не страшно. В свете медовом горели волнистые потеки смолы, и дети жевали их, кровяными каплями вспыхивала там и сям чуть подсохшая земляника, было вкусно. Перекликались птицы, мелькнув в солнечном луче. Переметнулась с дерева на дерево белка, и они побежали за ней.
Ещё были силы, есть хотелось, пить хотелось, воду находили в лужицах. И Валя, наконец, сообразила, что можно ее набрать во фляжку.
Есть хотелось очень, и Гена периодически плакал. Нужно было идти, Валя это понимала, но иногда идти никуда не хотелось, и они просто переходили с места на место.
– Генка, не ешь эту траву!
Они много ели трав. Какие-то колобки, кислую травку лесов, щавель. Валя знала эти травки. Сомневалась, но… А сейчас она увидела, что Генка сидит на коленях, рвет всю траву подряд вокруг себя и пихает в рот.
– Плюнь! Плюнь! Она же горькая, дурачок!
Но Генка мотал головой, жуя траву. А когда Валя полезла ему в рот, начал плакать. Они ослабли очень. Плакала и Валюшка.
Ещё несколько ночей пришлось спать под открытым небом. Кто-то большими руками, как куполом, вероятно, прикрывал детей. Иначе объяснить это невозможно.
В один из дней своего пребывания в лесу дети случайно вышли из леса в поле.
Одежда их уже больше походила на рванье. Затаив дыхание, Валя осматривалась. В поле стояли стога, а там, за полем на холме, виднелась деревня. Идти было далеко, Генка совсем ослаб, и Валя взвалила его на спину. Но пронесла недолго, устала, до деревушки добрели с трудом, измождённые и изнуренные.
Серые бревенчатые дома заросли крапивой и вишняком. Валя назвала деревню «ненастоящей». Тут не было людей. Она усадила Гену на корявый пень и зашла в один из дворов, постучала. Дверь скрипнула и открылась. В крыше и стене дома зияла дыра, дом завалился.
– Эй! Эй! Мама! – кричала Валюшка, как будто и правда тут могла оказаться мама.
Хотелось плакать. Валя пошла в другой дом, в третий… Скрипнула дверь, плохо закрылась от перекоса. Она села на полати одного из домов, посмотрела в окно без стекол и вдруг увидела ягоды. Куст крыжовника краснел крупными сочными плодами. Она вышла во двор, подошла к кусту, сорвала крыжовник, сунула в рот – он был очень сладкий.
Она огляделась – под густой высокой травой зеленел лук, какие-то мелкие продолговатые черные ягоды тяжело усыпали ветви куста. Она сорвала несколько и побежала за Геной.
Она уже решила – они никуда больше не пойдут. Они тут останутся.
Валюха сунула несколько ягод брату в рот, взвалила Гену на спину, понесла к избе. По дороге заметила, что в соседнем дворе зреют яблоки, сгрузила Гену, забежала, сорвала. Яблоки были кислые и твердые, но все равно это была еда.
Изба, в которой Валюшка решила остаться, хоть и была совсем мала, покосилась, но как-то сохранилась. Генку усадила она под крыжовником, теперь его долго не оторвать от сладких ягод. А сама заглянула ещё раз в избу. Пол в избе был земляной, окна – дыры, но сохранился стол, полати и печь.
На печи лежали свернутыми лоскутные дорожки.
Валя ожила, проснулась в ней маленькая хозяюшка. Она стянула дорожки, развернула, пахнуло плесенью, Валя вынесла их на улицу. Увидела лестницу на чердак, позвала Генку, но у него совсем уж плохо ходили ноги, он не отозвался. Валя осторожно. поднялась по лестнице на чердак.
Ничего хорошего на чердаке не нашлось, или у Вали не хватило толку найти, только старое ватное одеяло все изъеденное мышами, с торчащей ватой. Но и это была для детей значимая находка – они намерзлись в лесу. Одеяло полетело вниз. Валя расстелила его на солнышке. Так они делали с мамой летом – сушили подушки и одеяла во дворе.
– Здесь будем жить, Генка. В лесу хуже. А здесь… Окна надо заделать чем-нибудь, тогда и комары не залезут, да? Спрячемся тут от комаров, да?
Первый раз за последние дни они спали не на голой земле. На полати положили дорожки, накрылись лохмотьями старого одеяла.
Валя поглядывала в угол избы, ей казалось, что оттуда на них смотрит кто-то живой, как там, в церкви, где закрыли их немцы. Точно такой же лик смотрел на нее из угла. И она вспоминала, что говорила им в церкви верующая старушка:
– Но Бог все видит, все! Придет Бог и поможет нам. Вы только верьте.
Валюшка встала, потихоньку подошла к углу и неумело перекрестилась.
Несколько дней дети жили в этой избе. На следующий день пошел дождь. Дождь копил воду в бочке и тазу, ее и пили.
Огонь разводить Валя не умела. Ей и в голову не пришло, что надо бы развести огонь. Она была слишком мала. Зато она вытянула из грядки лук, нашла несколько морковин на соседнем огороде. Дети ели жимолость, крыжовник, смородину, яблоки… Они маялись животами, но проходил день, и они ели ягоды опять.
Валюшка играла в хозяйку – она мела пол найденным во дворе веником, трясла дорожки, закрыла окна найденными в соседнем дворе поленцами, просто сложив их на подоконник. Она нашла кастрюльку, чашки, тупой ржавый нож. Крошила в кастрюлю яблоки и морковь, заливала дождевой водой и кормила брата.
Гена верил, что живут они нормально, Валя уже не смотрела вдаль, как делала это в первые дни пребывания здесь…
Но маленьким детям не выжить без взрослых.
Они слабели. Зудела кожа, болели животы, кружилась голова, наваливалась слабость. Прошло несколько дней, и дети перестали выходить из избы. Они много спали, есть уже не хотелось.
– Ген, мы, наверное, умираем да? – они лежали под драным одеялом, растрёпанные, бледные, горестные …
– Да, – равнодушно кивал Гена.
– Мама расстроится, плакать будет, – рассуждала Валя. Ей жаль было маму, а не себя.
Плакать у них уже не было сил.
Шла война. Вокруг бушевала Смерть. Она приглядывалась, примерялась, потирала холодные руки.
Но кто-то сильный не пустил ее в эту заброшенную деревушку. Нет. Смерть не пришла сюда…
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ
