Резников Александр Иваныч начинал новый этап своей жизни, жизни немолодой, жизни долгой и нелегкой. И теперь, увидев село, он остановился, поставил чемодан и присел на него. Посидеть захотелось перед этим новым жизненным этапом.
Но сидел он не долго. Решительно встал и направился вперёд.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Утро уже очерчивало точные детали. Александр окинул взглядом село. Каждый шаг приближал его к Нине, и не было в его жизни ничего важнее, значительнее и выше теперь.
Он выбрал избу, в которую постучиться с вопросом – не сдает ли кто в селе квартиру. Шагнул к ней. Не хотелось идти сразу в сельсовет, просить устройства. Хотелось устроиться самому.
Александр приехал не с пустыми карманами, привез свои сбережения. Было их немного, никогда он деньги особо не копил. Но жил один, много тратить не привык, деньжата у него водились.
Не успел он скрипнуть калиткой, как у дома напротив увидел небольшого жилистого старичка в солдатской шапке-ушанке и направился к нему.
– Чужак что ли? – щурился дед.
– Чужак и есть. Не подскажете – не сдает ли кто хату у вас тут?
– А ты механик что ли новый?
– Не-ет. Я сам по себе. Мне б жилье снять.
– Сам по себе только медведь бродит, а человека всегда ноги несут по делу. Знать и тебя не зря сюды принесло.
– Верно. В корень смотрите. Да только умолчу пока о деле том. Скажу только – беду не принесу. Коль не выгорит, уеду.
– Вижу… Глаз у меня намётан. Нет в тебе злобы. Насчёт хаты, – дед повел рукой, – Во-он по той стороне зелёный дом с палисадником. Во-она… Вишь? Там Клава живёт, женщина. У нее спроси, она и накормит, коль уплотишь.
– Спасибо, – Александр подхватил чемодан.
– Я б тоже пустил, только ведь, как бабка моя померла, ни уюта у меня, ни разносолов. С собакой живу. Воем ночами на луну с ней.
Александр остановился, оглядел деда ещё раз. Дед был стар, но проворен. Валенки, широкие шаровары, фуфайка, перехваченная в поясе ремнем. В руках –лопата, видать, чистил двор.
– Александр я, – протянул Саша руку, – А Вас как величать?
– А я дед Федор буду, Федор Ильич, значит, – дед пожал руку с уважением.
– А коль не шутишь, пустишь пожить. За плату ясно.
– Таа… Ты шо! Не приглянется тебе. Но пошли, глянешь, – дед Федор махнул лопатой.
Они зашли в сени. На бревнах стен лежал белым мхом иней. Перешагнули порог. В печи трещали дрова, черные затекшие кастрюли на плите, сружка на обеденном столе – мужское жилище.
На лапы вскочила белая собака, но не гавкала даже для приличия, просто смотрела на гостя внимательно. Хозяин сунул в топку несколько чурок, указал на стол.
– Это я вешалку хочу сделать, чтоб в сени…
А Александру меньше всего хотелось сейчас, чтоб хозяйка жилья его была суетлива и любопытна. Он бы тут вполне остался.
– А кровать вторая есть у Вас, Федор Ильич?
– А как же. Бабки моей. Я-то вон там сплю, в чулане, на топчане. Привык. А бабкина кровать стоит незаправленная. Только белье слежалось поди в шкафу. Три года уж как… а я и не пользуюсь. Шел бы ты к Клаве, какие у меня удобства?
Саша снял обувку, дед запротестовал было, не мыто давно…
– Я так…веником поскребу. Это Дуся моя мыла все…
– И цветы завяли у Вас.
– Аа, – махнул рукой дед, – говорю ж…
Саша посмотрел на толстую перину кровати, потрогал рукой, обернулся к хозяину.
– Ну, коль не погоните, останусь. Еды сам наварю, покажете где тут у вас продторг. Я неприхотливый. Не гоните, Федор Ильич. Позвольте остаться.
Белье пахло нафталином, но Саша выспался на славу. В дороге совсем не спалось. И только к вечеру этого дня, когда сели за отваренную дедом картошку, а Саша достал из чемодана мясные консервы и бутылочку водки, спросил о Нине.
Федор Ильич бутылочке обрадовался, был разговорчив. Он вообще радовался гостю. Полное село людей, соседские дворы полны ребятни, суеты и говора, а он все один. И бессонные ночи, и видения, и грусть по прошлому…
– Нина-то… Есть такая. А тебе она знакома что ли?
– Да, работали вместе в Куйбышеве. Я и с мужем ее знаком был.
– С Петькой что ли? Так ведь помер он.
– Да. Хоронили.
– Вот что скажу тебе – отец его шалапутный был, и он такой же. Не любил я их. А Нина – добрая баба. Чего уж… Я давеча пива перебрал, ты не думай, я не того… но вот бывает. Иду из пивной, а Жулька беспокоится, видит же, что… В общем, лает, под ногами крутится, гадина. Ну, и упал я в сугроб. Я б вылез. Не сразу, конечно, но… А эта дура лаем заливается на все село, позорит хозяина…, — он махнул рукой на собаку, а потом встал, налил ей в миску молока, – В общем, Нина и увидела. Помогла тогда, пожурила чуток, чё уж, но до самого дома меня довела, и хату открыть помогла. И ведь никто слова потом не сказал, знать – не разболтала.
– Я знаю. Она такая.
– А Натка совсем другая у ней. Бойкая, гордая. Не здоровается – пройдет. Нина-то сына женила по осени. Так они с нею живут. А Наталья ее в Барабихине с мужем и детьми. Недалече тут.
– В мужнином доме, наверное?
– О… Дом-то бабки его, но она от них убежала, бабка-то, а Нина приняла. Говорят на станции ее нашла, та уж от горя ехать куда-то собиралась, а Нина забрала. Так Наталья-то тут такой скандал подымала, ох… Посчитала, что мать ее опозорила этим. А бабка долго у ней жила, померла совсем недавно. Вот ведь…
– А работа у вас по весне найдется, Федор Ильич? Как думаешь?
– Работа? Работа не малина, в лето не упадет… Найдешь, думаю. Не белоручка ты вроде. Но ведь образованный. Угадал?
– Недоучка я. Так что…
– Найде-ешь, скажу к кому сходить. Работа да руки — надежные в людях поруки.
***
Председателя мужичок тот озадачил. Обычно у них устраивались лишь командировочные, да местные, а тут… Рабочие руки колхозу были нужны. Вернее даже будет сказать: колхоз пропадал от нехватки рабочих рук.
Но чего ему в их селе надобно? Так и спросил.
– А я с Петром Свиридовым в Куйбышеве работал. Хвалил он места ваши. Вот и…
– Аа, с Петром. Крепкий был мужик. Жаль его.
Егор Палыч не поверил. Не дурак он, чтоб в сказки про красивые места верить. Догадался – к Нине явился ухажёр.
Была и в его жизни история с Ниной. Жена его умерла три года назад, вот и приглянулась ему Нина – женщина красивая, деловая и спокойная.
То угля подбросит ей поболе, то дров. А она к нему всё – Егор Палыч, да Егор Палыч. Вот однажды приехал он на ферму, да баб погнал, а с нею на скамью присел.
– Чего ходить-то вокруг, да около, Нин. Нравишься ты мне. Сойдёмся, может?
Она села рядом, медленно положила руку ему на плечо.
– Ох, Егор Палыч. Вот что скажу. Мы с Валентиной твоей в детстве забрались как-то на дно оврага, спрятались от кого-то. А там же болотина была, она и оступилась, провалилась сразу по грудь. Я давай ее тянуть. А болотина склизская. Но вытянула как-то. Сидим обе, как лягухи зелёные, обнялись, дрожим от страха да холода, – Нина положила голову ему на жесткое плечо пиджака, – Как домой-то идти? Матери ведь в овраг запретили ходить. Пошли к реке, платья стянули, давай полоскать. А потом на камыши их повесили, а платья – хлоп в воду и поплыли по реке. Нам лет по пять-шесть, наверное, было.
Идём в село в одних панталонах и ревем изо всех сил. Это чтоб матери не сильно ругали. Сбежались все, а мы, как сговорилися – обокрали нас. Кто? А мужики страшные, бородатые. А матери что подумали? Скорее к нам – а вас-то не тронули?
Уж потом рассказали, как дело было. А по селу уж слух пошел о бородатых насильниках.
Нина посмотрела на Егора:
– И когда Валя уезжала, говорит: «Кто ж меня из болота-то теперь вытянет?», а я ей: «А ты мужа такого найди. Только не бородатого.» И когда увидела тебя, сразу подумала: этот вытянет. Только… Только для меня ты Валиным мужем так и останешься. А без любви, как жить? Прости меня, Егор Палыч, – Нина коснулось лбом его груди.
И тут в коровник влетел Михаил, сын Нины.
– Вы чего! Мать! Ты чего тут? Не стыдно? Прям средь бела дня! Это ж надо! А вы, Егор Палыч, чего мать позорите? Старая она уже для утех председательских. Видно и впрямь, гулящая ты…
Тогда Егор гаркнул на Мишку негромко. Чтоб бабы у коровника не слыхали, за грудки потряс. Разошлись миром. Нина Егору до сих пор нравилась, но никаких притязаний больше с его стороны не было.
Вот только теперь взыграла вдруг ревность. Если этот щуплик в село приехал из-за нее, неуж она позарится? Если уж ему, председателю, мужику статному, за которым бабы – толпами, отказала, то он-то на что надеется?
Но на работу все же взял, нужны мужики были. И уж на следующий день Александр с бригадой мужиков чинил мост на реке Ведянке.
Но не понимал председатель все равно, как можно было бросить инженерное теплое место, верное дело и податься в село, жить в холупе у старика и соглашаться на такую работу? Как? Из-за бабы?
В апреле, по всеобщему мнению мужиков, и вовсе назначил он Резникова бригадиром на место невовремя разболевшегося Василия Ларионова. Был Резников умен, с мужиками ладил, работы не чурался.
А подозрения о Нине подтвердились совсем скоро. Прибежала к нему в слезах Наталья, дочка Нины, с жалобой – мол, спасите, совсем мать рехнулась.
Рассказала, что с матерью творится неладное. Ходит она к деду Федору – молоко носит. А в последнее время задерживаться там начала – хозяйство в порядок приводить. «Будто дома дел нет!»
А недавно на базаре платье себе новое купила, полжизни бегала в одном и том же, а тут купила.
А теперь мужик этот в их дом начал ходить.
– Мишка в поля, а он тут как тут. И ведь специально подгадал, специально…
– Ну, и чего же я сделаю? – сжимал под столом кулаки председатель, – Это личное их дело, взрослые люди, чай, не юнцы. И не женатые оба.
– Так ведь моим детям бабка она. А Галинка теперь чего, все на себя должна взвалить? Она, вишь ты…
– Ну, хватит! – стукнул ладонью председатель так, что Наталья вспрыгнула и начала сопеть носом, – Ещё не хватало мне бабские сплетни тут в кабинете обсуждать. Посевная у меня!
Но вскоре к вопросу с Резниковым пришлось вернуться, потому что поступил сигнал, дескать, украдены им доски, и находятся они во дворе Свиридовых, а хозяин, Михаил, и не знает о них ничего, потому как на тракторе в полях…
Из бригады Александра выперли, направили скотником на ферму. А Наталья опять в рев – это ж рядом с матерью, теперь уж и подавно слюбятся. Истомили ее подозрения, и хоть бабы и докладывали, что не подходит скотник к матери, не верила.
– Хитрушший он!
А люди говорили, что хороший он, верный. Наталья только злилась – подмазывается, в дом лезет.
– Мам, а давай в суд подадим на Игнатьевых, – вдруг однажды за столом заявил Миша.
Игнатьевы из эвакуированных. Соседи. После войны отдали им половину их дома.
– Да что ты, Миш… Как же это? Люди ведь, давно уж живут. Ещё мать пустила.
– Вот-вот. Бабка пустила, они и сели на шею нам. А дом-то по праву – наш.
– Да кто их знает, эти права. Колхозом дом дан, колхозом и забран. Ведь не сами строили.
– А дан он деду. Надо, чтоб ты в суд подала. Заявление… Я узнавал.
– Я? Нет, Миш. Как же это? У Игнатьевых же баб Зоя слепая. Куда ее? Да и малышня…
– А всех жалеть – не пережалеешь. А у нас с Галиной дети пойдут, тогда что?
– Так ведь вон сколько места…
– Сколько? Али ты уж решила все? Решила к этому переметнутся? Не до нас уж тебе…
– Что говоришь-то, Миш?
– А то и говорю, что думаю. Нечего нас упрекать.
– А я и не упрекаю.
– Конечно! Знаем… А кто на почту прибегал, а? Письма девки прятали, осуждаешь? Так это от заботы о тебе, чтоб позор себе на старости лет не нажила. А теперь вон…
Михаил замолчал, посмотрел в окно.
– Договаривай уж, сынок…
– А то ты не знаешь! Бегаешь с горшками к деду, унижаешься. Да и за лесом вас видели – смех. Гуляют за руку, как юнцы. Тьфу!
Миша вскочил, хлопнул дверью, выскочил во двор…
Нина села, закрыла глаза, прижалась спиной к холодной печи. Было. Погуляли всего разок. Набрели друг на друга тогда случайно. Нина с Бахметьева шла, на свадьбе у дочери подруги гуляли, а Сашу по работе туда отправили. У реки встретились.
Нина тогда вдруг заторопилась, взяла его за руку, спускалась к реке, увлекая его за собой. Может легкий хмель тогда гулял ещё в ней.
Присели они на берегу.
– Умаялась? – нежно спросил Александр.
– Ох, да. Лизка ночевать там осталась, а я домой поперлась. Думаю – как там Галинка с коровой-то без меня?
Нина сняла обувку, протянула босые усталые ноги, прилегла на траву. И было ей так хорошо рядом с Сашей, так покойно.
– Ох, Саша Саша… Что ж ты душу свою рвешь…?
И не вопрос это был, понимал Александр.
– Главное, что твою рву тоже, Нина. А вот это уж худо.
Оба чувствовали. Вот живут они тут, существуют не порознь, а вместе. И не сейчас, не в это мгновение, а во всей соединившей их бешеной и ласковой реке времени. Все, что было у него, принадлежало ей, а все ее – ему. И он готов был защищать её в долгой будущей жизни, закрыть от наветов, от пошлости, от горького одиночества. Готов…
Да только она была не готова.
– Ты и счастье мне даришь, какого не ведала, и мечты несбыточные. Только ведь под шестьдесят обоим. Правы дети, стары мы…
– А где она, черта-то старости? Кто провел?
И отдохнули-то у реки тогда чуток, а уж по селу понеслось – гуляют. И опять дочь выговаривала, опять Михаила накручивала.
В начале осени именно поэтому обходили Александр и Нина друг друга стороной.
Да только тянуло обоих друг к другу неистово. По осени приехала Галина к Наталье с новостями – мать переезжать к любовничку собралась.
– Это как? – Наталья так и села, где стояла.
– Наташ, чего делать-то? Про меня-то что скажут – мать выжила, да? – Галина завыла.
– Не реви. Вот гадина. Ведь повторяется история, Галь. Тогда бабку к себе взяла, чтоб меня опозорить, все село тогда потешалось, а теперь, значит, за тебя взялась. Смотрите, мол, какая сноха у меня – жить с ней не могу. А о себе она не думает? Не думает, что ее это позор? Как была гулящая, так и… Неее… Это дело я так не оставлю! Мы найдем на них управу.
И вскоре в дом к деду Федору пожаловали председатель, участковый и Михаил.
Председатель был серьёзен, сердит на всю эту ситуацию, но хотел уладить дело миром. Участковый говорил, что живёт Александр здесь без прописки, незаконно, а Федор Ильич участкового стыдил.
– Ты, Аркашка, деда-то не позорь. Хороший дед у тебя был, героический. Надо, так и пропишем… Скажи, чего подписать-то?
Михаил остался во дворе.
– Не мутил бы ты душу его матери, Резников. Уезжал бы… Чего она тебе сдалась, баб что ли мало? – вещал председатель.
– Люблю я ее, – посмотрел из-под бровей Александр, и у Егора пробежал по спине озноб от его взгляда.
Любит! Ведь и правда любит, да так, что умрет за любовь эту!
Михаил тогда пошумел, покричал во дворе, на этом и кончилось.
Вошла в свои права холодная осень. Отношения Саши и Нины остались прежними. Виделись на ферме часто, смотрели друг на друга с жалостью, да не сходились. Частенько, окончив дойку, прибежит Нина к Саше в сенник, сядет поодаль, прижмется к перекладинам, да и сидит тихонько. Смотрит, как работает он. А Саша понимает – хорошо ей сейчас вот так посидеть. Вот и пусть. Хоть какую радость принесет ей.
А вечерами лежал Александр в избе Федора, слушал ночь, приглушённые звуки села, смотрел на проколотое звёздами небо, жалел, что не может ничего изменить для Нины. И казалось ему, что и она в эти минуты смотрит на небо и думает свою думу – о нем думает. Александр надеялся.
А по осени гуляло село свадьбу. Были там и Нина, и Саша. Только сидел он в стороне тихонько.
Подошёл к нему Виктор, муж Натальи.
– Чего грустите-то? И теща моя смотрю грустит. Не слушали б Вы никого.
– Так я и не слушаю, – ожил Саша.
– А чего не сходитесь тогда? Наташку мою что ль боитесь? Глупости это бабские!
Виктор покачиваясь направился к жене и Михаилу.
– Так значит нельзя матери жить как хочется, да? Гнилые вы люди! – стучал по столу Виктор перед ними.
И бушевало в нем сознание своей правоты, желание доказать ее. Михаил опешил было, потом сказал примирительно:
– Перепил ты, Виктор, так угомонись.
Позади мужа уж появилась Галина, уговаривала, пыталась увести, но он отодвинул ее.
– Думаешь, не знаю, что о моей матери говорите? Думаешь не знаю, что письма от тещи прятали? – он злобился, подходил к Михаилу.
Михаил подскочил на ноги, уронил стул, пошел на зятя грудью.
– А твое какое дело? Это наше дело, а ты не суйся! – и он тяжко выругался.
Ссора всех подняла, подошла и Нина, уговаривала, но драка все же началась.
Гармонист растянул меха. Какая свадьба без драки?
Бабы визжали, мужики разнимали. Был среди мужиков и Александр. А потом на Нину глянул – лицо ее потемнело. Одно горе принес он ей. В семью ее разлад принес, с дочерью и сыном рассорил.
Виноват… Виноват…
Вечером этого дня уж решил – уедет. А на день следующий подъехал на телеге с мужичком Михаил.
– Ну, вот что. Я мать увез. Куда – не скажу. И пока ты не уедешь, не будет ее в селе. Так и знай!
– Куда увез? Зачем?
– А затем. Извел ты нас. Сил больше нет терпеть это. Позор на все село. Хочешь, чтоб мучилась она? Оставайся, но ее тут не будет. А коль уедешь, заживём, как жили – счастливо…
– Миш, так меня и наказывай. Вот он я. Мать-то тут причем. Где она?
Александр разволновался. Знал, как дорого Нине хозяйство, семья, ферма. Как и куда ее увезти можно?
– Сказал же. Не будет ее в селе, пока ты тут. Тебе и решать.
Михаил поспешно ушел. Решительный, злой, сделавший свое дело. Жулька бежала за ним следом, лаяла.
Дед Федор сидел обескураженный и огорченный таким поворотом. С Сашей он жизнь почувствовал. За год он уж, считай, родным стал.
Квартирант его шагнул к окну, и надолго застыл там. Молчал и дед Федор. Александр обернулся. Взгляд опустевший, пасмурный, наполненный горечью, как у волка одинокого.
– Да-а, – протянул дед, глядя на Александра, – Все мы одного горя дети…
– Прощаться будем, Федор Ильич. Уезжать буду. Наломал я горя этого… Думал беды не принесу, а коль принесу, уеду. Вот и хватит.
***
В своем большом кабинете председатель собрал актив. Три окна выходили на улицу. Егору не сиделось, ждали большое начальство из района. Секретарша Зина суетилась, приставала с вопросами. Егор Палыч выглянул на улицу – дед Федор, опираясь на клюку, заходил в правление. Ему-то чего надо?
А если сейчас подъедет машина из района? А дед тут со своими глупостями.
Егор посмотрел на часы. Нет, начальству ещё час с лишним добираться.
– Нельзя, нельзя, дед…начальство районное ждём!
Егор вышел сам, пригласил деда из уважения к возрасту, а ещё, чтоб отвлечь себя от этого дерганого ожидания.
– Чего случилось, дед?
– Разговор у меня личный к тебе, председатель, – Федор Ильич уселся чинно, поставил перед собою клюку.
– Потом, дед, потом. Сейчас не до этого.
– Нет, Егорушка. Сейчас. Потом поздно будет.
– Дед, не шучу я. Потом лично к тебе приеду…
– И я не шучу. Не уйду. Разве силой…
Вот ведь упрямец!
Егор махнул рукой, все вышли из кабинета. Время ещё было.
– Только быстро, дед…
И вскоре председатель уж велел звать участкового Аркадия с машиной. Он смотрел в окно, как усаживает Аркашка деда, а потом и сам вдруг рванул с лестницы.
– Я быстро обернусь. Скажете – на элеватор срочно уехал. Без меня встречайте тут.
Ошарашенный актив прильнул к окну, провожал припорошенный снегом УАЗ участкового, увозящего председателя с дедом.
***
– Ты про мать забудь. Слышишь? И не пиши. Не нужны ей твои письма – лишняя мука. Сволочью не будь. И так уж измотал все нервы и ей и нам. Я вот специально тут, чтоб убедиться – нет тебя больше в нашей жизни, и в ее жизни – нет.
Проводница стояла на ступенях, знобко поводила плечами. Поезд остановился на маленькой станции ночью – у нее пассажир.
Заиндевелая водонапорная башня бросала тень на ее вагон, пассажира она видела плохо, но не торопила, хоть и хотелось в тепло купе. Видать, разговор – серьезный.
– Видать, не понял ты ничего, Миша. Пытался я объяснить, но … Мать несчастной делаете.
– Это ты ее несчастной сделал, раздергал ей душу, а мы и дети наши – счастье ее, – он помолчал и чуть тише добавил, – Старые вы уж, так живите, как люди – внуков встречайте. Нечего позориться…
– Меня погнать – дело не хитрое, а как у матери из сердца тоску гнать станете?
– А это уж не твоя проблема. Сами до тебя все решали и дальше порешаем. Иди давай, а то подтолкну…
Пассажир с рыжим чемоданом шагнул к ступеням, и только сейчас проводница его разглядела. Мужичок небольшого роста в цигейковой ушанке и старом черном пальто. Лицо темное, хорошо выбритое, с глубокими впадинами по щекам. Глаза излучают горе.
Провожал его молодой высокий парень в ондатровой шапке и темной куртке. Руки он держал в карманах, смотрел исподлобья. И проводница отчего-то с удовольствием захлопнула перед ним дверь, отгораживая теперь ей уж принадлежащего гонимого. Почему-то захотелось его защитить. Веяло от провожающего ледяной злобой.
Мужичок занял свое место, а она, несмотря на время ночное, через пять минут уж несла ему чай. Постель она тоже принесла, но мужчина не ложился долго.
Проводница легла у себя. Видела она разные расставания на перронах, но вот такого… Это ж надо! Так явно гнать…
Минут через двадцать хлопнула дверь вагона – проводница глянула в приоткрытую дверь.
По вагону шла женщина. Пальто серое, пуховый платок, холщовая сумка.
– Простите, это какой вагон будет, – увидела проводницу, спросила.
– Двенадцатый, а Вам какой нужен? – проводница поднялась, села.
– Вот, – женщина вздохнула облегчённо,– Он и нужен.
– А билет? – не должно быть у нее пассажиров.
– Я из третьего. Уйду скоро. Мне б только найти тут у вас…, – она посмотрела вдоль вагона и осеклась на полуслове…
Сумка выпала из ее рук и она бросилась вперёд.
Проводница выглянула: ее пассажир стоял, закрыв глаза. Он крепко обнимал женщину. Видно было – его женщину.
Они молчали, стояли так несколько секунд, а потом одновременно оглянулись на проводницу.
От чего-то глаза ее наполнились влагой. Не выспалась, видно…
– Оставайтесь, – махнула рукой, – Свободное купе-то. Только расскажете завтра, как случилось-то… Видать, история у вас целая …
А Саша и Нина долго ещё сидели обнявшись. Какой тут сон?
Рассказала Нина, что увез ее Мишка в сторожку дальнюю. Сказал, что по делам домовым поедут, а сам… Они туда летом ездили, места там грибные. Вот только в метель пешком оттуда не придёшь уж точно.
По дороге запаниковала она, когда догадалась, но Мишка не сдался, хоть и видно уж было, что стыдится поступка своего.
Нина вспомнила, как затосковала тогда сама. Она бродила по горенке, никак не могла собрать своих мыслей, сосредоточиться на чём-то, ходила бесцельно в горестной задумчивости. Как же так? Муж … А теперь вот сын…
А потом туда приехали председатель, участковый и дед Федор. Дед догадался, где Нина, просчитал какими-то своими мудреными путями. Сначала в домик прибежала Жулька. А потом дед всех и привез. И денег дал на билет тоже он. Да и еще ей денег сунул.
– Так Михаил так и не догадывается, что в сторожке уж нет тебя? – спросил Александр.
– Нет, не знает. Но я записку черкнула. Так что не не испугается.
– Он провожал ведь меня. Выпроваживал, верней …
– Видели. Меня Аркаша сажал. А вы за башней водонапорной, вот и не приметили нас. Да и ночь…метёт…
Она посмотрела на свою сумку, вздохнула.
– Саш, харчей есть чуток. Документы с собою, а ведь вещей-то у меня нет. Без приданого я … невеста.
Александр взял Нину за руку.
– Приданое? – он вздохнул, – Воздух, которым мы вместе дышать станем, и тот – твое приданое, и тот – мое счастье. А остальное – мелочи. Настанет время и дети наши поймут нас. Ведь иначе и не может быть, Ниночка моя. Не может…
***
🙏🙏🙏
Любовь состоит из одной души, населяющей два тела (Аристотель)
(Автор Рассеянный хореограф)
