— Господи, Маша! Что это такое?! Ты почему в таком виде?! Кто тебя так?! Доченька, не молчи! – Ирина задохнулась криком, пытаясь хоть как-то взять себя в руки.
Маша швырнула на пол рюкзак и устало сползла по стене, присев на корточки. Разбитые губы чуть шевельнулись, и Ирина услышала почти шепот:
— Мам, не кричи… Я сейчас… Только немного посижу вот так…
Договорить Маша не смогла. Завалилась на бок, неловко уткнувшись головой в дедовы ботинки, и потеряла сознание.
— Маша! – Ирина словно очнулась от первого шока и кинулась к дочери.
Она попыталась приподнять Машу, но мешал живот и сил не хватало. В глазах потемнело, и Ирина чуть было не улеглась рядом с Машей, вовремя сообразив, что от этого помощи ребенку будет немного. Она отстранилась, отдышалась немного и заорала так, как делала это когда-то в детстве, во весь голос и точно зная, что помощь придет немедленно:
— Папа!
Дед Маши, Петр Михайлович, возившийся с рассадой в небольшой теплице рядом с домом, крик дочери услышал. Горшок, который он держал в руках, полетел на пол, и Петр кинулся к дому, гадая, что же случилось. Дедом повторно становиться ему было еще рановато, а других проблем на горизонте с утра, вроде, не маячило.
— Ирочка, что?! Плохо тебе? – дверь на веранду распахнулась, и Ирина почти упала в объятия отца.
— Папа, там Маша! Скорую! Скорую скорее!
Тревога оказалась не лишней. Машу увезли, но Ирине с ней ехать попытались было запретить:
— Мамочка, опомнитесь! С девочкой вашей все хорошо будет! Посмотрите, она уже в себя пришла! И дедушка с ней поедет. А вам поберечь себя надо! У вас второй малыш на подходе. Что хорошего, если он раньше времени на свет попросится?
— Это мой ребенок! Я еду с вами и это не обсуждается!
Молодой врач, пытавшийся уговорить Ирину остаться дома, только вздохнул в ответ.
— Поезжайте, если так решили. Только постарайтесь не нервничать. Вам вредно! – он подсадил Ирину в машину скорой помощи, и постарался устроить ее поудобнее.
— Спасибо!
— За что? – мужчина нахмурился.
— За заботу!
— Да не за что! – врач разулыбался было, но тут же снова напустил на себя суровый вид.
Вышло так себе. Щуплый, худощавый, невысокий, он походил скорее на мальчишку-подростка. Задорный вихор, торчавший на давно нестриженном затылке, серьезности ему тоже не прибавлял.
— Как себя чувствуешь? – обратился он к Маше.
— Уже нормально. Вы лучше маме что-нибудь дайте, а то она любитель понервничать и панику навести. – Маша шевельнулась, пытаясь привстать, но машина подпрыгнула на какой-то кочке, и девочка взвыла.
— Ты чего? – тут же подобрался врач.
— Ничего! У меня там шишка! Ну, на затылке… Болит.
— Видел я. Ничего! Жить будешь. Ты же сказала, что тебя не тошнит и голова не кружится. Значит, сотрясение вряд ли есть, а шишка не повод помирать раньше времени.
— Я и не собиралась! – Маша фыркнула, и посмотрела на маму. – Ты как?
— Я-то? Да лучше всех, Мария! Ты мне можешь объяснить, что случилось?
— Нет! – Маша насупилась и сжала кулаки. – Не хочу!
— Ох, уж эти подростки! Да, Машка? – врач улыбнулся так открыто, что Маша удивленно уставилась на него. – Что смотришь? Думаешь, я забыл уже, как это? Когда нервы ни к черту и хочется только одного – чтобы тебя все оставили в покое хоть на минутку?
— Я этого не говорила!
— Зато, подумала. Маша, это нормально! Просто мама за тебя волнуется. Знаешь, что моя мама сделала бы, если бы я в таком виде домой пришел?
— Что?!
— Сначала оказала бы мне первую помощь, а потом выпорола хорошенько.
— Почему?!
— А чтобы впредь неповадно было. Я ж мужик! А мужчина должен отвечать за свои слова и поступки. И если мне наваляли, значит, не умею объясняться с людьми по-человечески.
— Не со всеми можно… по-человечески… — Маша шмыгнула носом и снова поморщилась от боли.
— Потерпи! Скоро уже на месте будем.
— А как вас зовут? – Маша протянула руку и мамины пальцы тут же переплелись с ее.
— Саша. Александр, меня зовут.
— Приятно познакомиться…
— Нет, вы гляньте на нее, люди добрые! – Александр усмехнулся, пожимая протянутую Машей руку. – У нее голова всмятку, а она этикет соблюдает! Девица, вы мне нравитесь!
— Вы мне тоже! – Маша попыталась было улыбнуться, но тут машина затормозила у крыльца приемного отделения, и Саша быстро сунул остро пахнущую ватку под нос Марии.
— Тихо, тихо… Вот так! Не нужны нам снова обмороки!
После осмотра Машу с матерью отпустили домой, и переволновавшийся Петр Михайлович забрал своих «девчонок».
— Что сказали, Ирочка?
— Пап, да толком – ничего. Сказали, покой нужен и все пройдет.
— А обморок?
— Последствия перенесенного стресса. – Ирина покосилась на задремавшую в ее объятиях дочь. – Папка…
— Потом, Иришка! – отрезал Петр Михайлович. – Не сейчас. Ты как?
— В порядке… Чуть тянуло, пока ждала результаты обследования, но сейчас все прошло.
— Вот и ладно, вот и хорошо… Сейчас приедем, я тебе чайку горяченького организую, и все пройдет. Успокоишься.
— Пап, как я могу успокоиться? Ты ее лицо видел?!
— Все видел. Разберемся. Только на спокое надо. Без истерик. От них, родимых, сама знаешь, толку пшик да полушка. А нам такое снова ни к чему.
Ирина вздохнула.
Она знала, что имеет в виду отец. Еще бы! Истерики, о которых говорил Петр, стоили Ирине общения с матерью.
Ирочка по материнской линии принадлежала к семье потомственных писателей. Ее дедушка был поэтом, а прадед – прозаиком. Мама Ирины, Светлана, тоже писала стихи и даже снискала некоторую известность, выпустив пару сборников, которые нашли своего читателя. Она была воздушной и нежной, совершенно не приспособленной к быту, которым в семье заведовала бабушка. Та была как раз женщиной простой, без претензий и прелюдий, считавшей, что главной задачей, для которой она и была рождена на этот свет, является обеспечение семьи горячими обедами и чистыми простынями. И мало кто понимал, что у этой женщины есть еще одно предназначение, которое она выполняла с истовым пылом фанатика, твердо уверенного в том, что так оно и надо. Она любила… Мужа, его родителей, своего сына, невестку, дочь, зятя, внучку. Всех, кого включал круг общения и для кого были открыты двери дома, или, в летний период, дачи. Там на веранде, на накрытом столе, всегда стоял самовар, а бабушка Ирины только меняла грязные чашки на чистые, приветливо кивая новым гостям и качая головой на приглашение присесть хоть на минутку.
— У меня утка в духовке и пирог творить пора. Беседуйте! А я пойду со своими делами управлюсь.
И друзья дома съедали утку, а потом пирог, пили ароматный чай с «царским» крыжовенным вареньем, и довольные разъезжались по домам или оставались ночевать, утыкаясь носами в накрахмаленные до снежного скрипа наволочки мягких подушек. И никто из них, спроси их кто-нибудь об этом, не смог бы назвать имени той женщины, которая тихим ангелом проходила по дому, наводя порядок и храня сон своих любимых…
Бабушки не стало, когда Ирине еще не исполнилось и года. Спешащая домой со станции, где можно было купить свежего молока и творога, она присела на минутку под березкой, почувствовав странное покалывание в кончиках пальцев и минутную слабость.
Там ее и нашли.
Светлана билась в истерике, забыв про младенца и раздирая себе щеки длинными, ухоженными ногтями, а отец Ирины, которого в семье не принял и не понял никто, кроме тещи, забрал дочь и пошел по поселку, прекрасно понимая, что беда бедой, а у ребенка обед должен быть по расписанию.
К счастью, у одной из соседок как раз появилась на свет дочь и Иришка, отчаянно требовавшая еды и покоя, не стала капризничать и дала себя накормить.
Мать Ирины так и не смогла оправиться после потери той, что была для нее опорой и хранителем всей семьи. Она то выла, сидя на ступеньках веранды и обняв колени руками. То принималась строчить в своих тетрадях, напрочь забывая о том, что где-то там, в детской спит дочь, а муж, уставший от бессонных ночей, может не справиться с управлением автобусом, который водил.
Да, отец Ирины был простым шофером.
Они познакомились со Светланой осенью. Она, войдя в автобус, почти по-Булгаковски сунула ему под нос букет из кленовых листьев:
— Вам нравится?
Петр удивленно посмотрел на странную девушку, которая требовала от него ответа, и покачал головой:
— Нет! С них капает.
— Дождь! – Светлана рассмеялась легко и уверенно, а потом шикнула на толкавшихся за ее спиной пассажиров. – Не мешайте мне! Я свою судьбу испытываю!
Испытания, видимо, прошли успешно, потому, что уже через пару месяцев Светлана стала женой Петра, наотрез отказавшись менять фамилию.
— Петруша, ну какая их меня Самсонова? Побойся Бога! Я – Лебедева! Ею и останусь.
Спорить Петр не стал. Он уже успел понять, что несмотря на кукольную внешность и нежный голос, Светлана отнюдь не хрустальная. Скорее, она была сделана из чугуна или стали, ведь пробиться через ее желание контролировать все и вся было практически невозможно.
— Петруша! – голосок Светланы звенел колокольчиком, а Петр, который не выносил этой странной, уменьшительно-ласкательной формы своего имени, молчал, не решаясь перечить, чтобы не навлекать на себя гнев любимой.
Светлану Петр любил. И ее мать это прекрасно поняла чуть ни с первого дня знакомства с Петром, а потому встала на сторону зятя, мягко защищая его и от легкого, изящно демонстрируемого по поводу и без, презрения мужа и его друзей. Они недоуменно поднимали брови, насмешливо глядя на Петра, уплетающего тещин рассольник.
— Пролетарии всех стран… Светочка, однако, какой странный выбор!
— Вы не понимаете! Петр – значит камень! Он – основа! А вы – глупцы!
— Ну почему же глупцы, Светочка? – обижались гости.
— Потому, что не понимаете, что без таких, как он, наши метания и витания никому не сдались. Мы сгинем без следа и остатка, потому, что невозможно питаться только эфиром! Петя это понимает. А вы – нет! Фантазии у вас хоть отбавляй, а ума – небогато. Все, вы утомили меня! Не хочу больше об этом! Уважаете меня – уважайте и мой выбор! А, если нет – то пошли прочь отсюда!
Светлана в гневе была прекрасна и почти страшна, а потому, гости принимались кланяться и извиняться, а разговоры о том, что ее выбор не соответствует окружению, вскоре прекратились вовсе.
Петру до этих бесед не было никакого дела. Он нянчил дочь и считал себя вполне счастливым человеком. До тех пор, пока его любимая теща, не ушла столь внезапно, оставив в его душе дыру размером со вселенную.
Но тосковать Петру было совершенно некогда. Нужно было как-то справляться с ребенком, держать и утешать жену, а также, присматривать за тестем, который совсем сдал, потеряв вместе с любимой женой и всякую опору в этой жизни.
Тесть ушел первым. Месяц ходил на тот пригорок, где распрощалась с этим светом его половина, и как-то присел под ту же березку и больше уже не встал.
Светлану это подкосило еще больше. Она словно лишилась разума и то устраивала скандалы, то тихо сидела в углу веранды, в кресле отца и что-то мычала себе под нос. И только Петр, каким-то десятым чувством понимал, что она не просто мычит, а поет. Поет ту самую колыбельную, которую сочинил для нее когда-то отец, а потом пела мама. Тоненькая ниточка, которая еще держала разум Светланы открытым, была именно в этой простой мелодии и словах.
На дочь Светлана перестала реагировать вовсе. Теперь девочкой занимался либо Петр, либо румяная, улыбчивая соседка Лебедевых – Оленька. Именно она была той самой кормилицей, которая приняла Иришку и решила, что, если одним дитем больше – это хорошо. Пока дом соседей сотрясали беды одна за другой, Оленька заботилась об Иринке и готовила, понимая, что уж этим-то теперь заниматься вовсе некому. Петру оставалось только разорваться.
Он уговаривал жену показаться специалистам, но Светлана просто затыкала уши и начинала мычать чуть громче. Тогда он позвонил одному из приятелей Светиного отца и пригласил его для консультации прямо на дачу. Тот не отказал и приехал. Посидел рядом со Светланой на веранде, о чем-то тихо переговорил, и похлопал Петра по плечу на прощание.
— Дайте ей время. Понимать надо! Она человек творческий, ранимый, а тут такое… Подождите, голубчик мой, и поверьте, она справится.
Сомневаться в словах «светила» у Петра оснований не было. Но сердце заныло нехорошо и тоскливо.
Он снова и снова пытался поговорить с женой, убедить ее с кем-то посоветоваться, поговорить, если уж он не подходит на роль утешителя, но Светлана гладила его по щеке горячей сухой ладонью и качала головой:
— Нет, Петя… Не хочу… Я сама…
Она больше не звала его Петрушей и из ее обращений к нему пропал даже намек на иронию.
А через пару месяцев Светлана, в один вовсе не прекрасный день, вышла за калитку своей дачи и просто пошла куда глаза глядят. Никто не обратил бы внимания на странную растрепанную женщину, если бы не одно обстоятельство. На дворе стояла промозглая и уже довольно холодная осень, а на Светлане было легкое ситцевое платье в мелкий цветочек, сшитое ей мамой. И по лужам она шлепала босыми ногами…
Оленька перехватила автобус Петра на конечной остановке.
— Петя…
— Что случилось?
Светлану Ольга, возвращавшаяся со станции, нашла на пригорке у той самой березы. Взяла за руку, как маленькую, и скомандовала:
— Светочка, домой пора! Идем!
И Светлана смирно потопала вслед за Ольгой, которая пыталась сдержать слезы и шла все быстрее, сжимая холодную, как лед, руку своей подруги детства.
Понимая, что Света может плохо отреагировать на любую мелочь, Ольга, проходя мимо своего дома, стукнула в калитку, и позвала свою свекровь:
— Мама, помогите! Свете совсем нехорошо!
Уложив Светлану в кабинете отца и укутав потеплее, Ольга оставила ее на свою свекровь и еще двух соседок, а сама побежала на остановку.
Петр не стал больше играть с огнем и отвез Светлану в клинику. Там ее приняли, отчитали его за то, что не привез жену раньше, и отправили домой, к дочери.
— Вы тут уже ничем не поможете. Теперь – наша очередь.
Домой Светлана так и не вернулась.
Она ушла очень тихо, во сне, и санитарка, которая нашла ее утром, рассказала потом Петру, что Света улыбалась…
— Нежно так, что твой ангел… Что видела она? Ну… там… Как думаешь?
— Я не думаю. Я знаю… Не что, а кого…
Так Петр остался один с ребенком на руках. Помогала Ольга, которая присматривала за Иришкой днем, и сердобольные соседки, готовые всегда подменить ту, что заменила девочке мать и готова была воспитывать ее как своего собственного ребенка. Спасало то, что семья Ольги была соседями Лебедевых не только по даче. Они жили в соседних подъездах и в городе.
Некоторое время спустя все как-то устроилось, и Петр продолжал работать, доверив заботу об Иришке в дневное время детскому саду и Оленьке. С мужем Ольги он дружил. Крепко, по-настоящему, по-мужски. А потому, никому даже в голову не приходило косо глянуть в сторону Ольги и Петра, когда они, стоя во дворе, у подъезда, трогали по очереди губами лоб Иринки и спорили, есть у ребенка температура.
Ира росла любимая всеми и то и дело срывалась, называя Ольгу не по имени, а мамой. А та не спорила. Показывала фотографию Светланы, рассказывала девочке обо всем, что знала и помнила о подруге, но не запрещала Иришке «мамкать», прекрасно понимая, как важно ребенку хотя бы раз в жизни сказать кому-нибудь это слово.
Изменилось все, когда Ирине исполнилось тринадцать. Мужу Ольги предложили хорошую должность в другом городе, и семья засобиралась, не желая расставаться даже на короткое время.
— Петя, как вы тут справитесь? – Ольга забивала морозилку, пытаясь подстраховать соседей хотя бы на первое время.
— Что ты так волнуешься? – Петр улыбался, глядя на, заполошной курицей мечущуюся по кухне, Ольгу. — Не маленькие! Ты же сама Иришку готовить учила. Да и я, вроде, не без рук, а кочанчик пока еще варит.
— Точно! Петя! Я забыла капусту купить!
— Успокойся! Разберемся! Да и зачем нам капуста? Ты же знаешь, я борщ не люблю, а голубцы и вовсе терпеть не могу!
— Петя, а салатик? Иришка очень любит капустный салат!
— Вот сама и приготовит! Сходит на рынок, купит капусту и сделает салат. Оль, ей уже не два года…
Ирина, вернувшись домой после школы, застала отца с Ольгой на кухне. Они ревели, обнявшись, и, вытирая друг другу слезы, твердили:
— Конечно, нет! Она уже такая большая… Беречь ее надо…
Ира, которая в свои тринадцать, благодаря Олиному воспитанию, понимала куда больше, чем дети ее возраста, тихонько прикрыла дверь, чтобы не мешать взрослым, и фыркнула:
— Как маленькие! Чего реветь? Самолетом – час, и на месте! А ревут так, будто на Луну собрались!
Правда, тревоги отца и Ольги, как показало время, были вовсе не пустыми. К шестнадцати годам Ирина начала показывать характер и недюжинные способности к сочинительству. Она выигрывала один конкурс за другим, легко и свободно. И было совершенно неважно, поэтический это конкурс был, или пробовали свои силы прозаики. Она была одинаково хороша и на том, и на другом поприще. Отец всячески поддерживал ее, хотя с тревогой следил за тем, как Ирина растет. Искал в ней черты Светланы, и то находил их слишком много, то вообще ни одной. Ирина была похожа на мать лишь в своей гениальности, но характером она больше походила на отца. Такая же простая, спокойная, точно знающая, чего хочет от жизни.
А хотела она одного – чтобы ее любили…
Петра и семейства Оленьки, которое вопреки прогнозам, никуда не делось, и регулярно общалось с Ириной, девочке оказалось мало. Расцветая, она готова была обнять весь мир. Ей милы были все и каждый. Она тянулась к людям, всякого принимая душой и сердцем. Любила друзей, которых у нее было множество, и от них ждала того же.
Вот только никто и ни разу не объяснил ей, что люди бывают разные. И не всякий, кому ты откроешь душу, поспешит открыть в ответ свою.
Первая школьная любовь оказалась для Ирины и единственной. Она вышла замуж сразу после окончания школы за своего одноклассника и уже через год стала матерью. Правда, из роддома ее забирал не муж, а отец. Любимый Ирины, так ратовавший за появление на свет ребенка и крепкую семью, то ли испугался грядущей ответственности, то ли решил прислушаться к советам родителей, твердивших, что все у него еще впереди и таких, как Ирина будет множество. О своих размышлениях Ирине он не сообщил, но это было и не нужно. Она сама все поняла.
— Ирочка… — Петр не знал, как утешить дочь, собиравшую сумку в роддом.
— Пап, не надо! Все в порядке. Все правильно. Это не мы ему не нужны, а нам такой не нужен. У нас впереди все, понимаешь? Все! Жизнь, счастье, любовь, Машка! А у него? Кто знает… Время покажет.
— Ты уверена, что будет Машка? Ведь не сказали пол? Ты говорила, что не получилось посмотреть.
— Пап, я уверена. Будет девочка. Умная и красивая, как Лебедевы, но сильная, как мы – Самсоновы!
Что оставалось Петру? Только обнять дочь и сделать все, чтобы она не боялась.
Конечно, он слышал, как плакала по ночам Ира. Как говорила сама с собой, то ругая бывшего уже мужа, то жалуясь, что ей так не хватает тепла. Но этот период оказался коротким, ведь рождение дочери и новые заботы не дали Ирине уйти в свою печаль так, как сделала когда-то ее мама. Этого Петр боялся больше всего на свете. Но дочь не подвела!
К выписке приехала Оленька, бросив дом, мужа, и готовившуюся к свадьбе дочь.
— Мама Оля, ну зачем?! – Ирина ревела, уткнувшись в Олину пышную, несмотря на возраст, грудь.
— Как зачем? У меня же внучка родилась! Я бабка, или где? Помогать надо?!
— Надо! Папа не справляется! – сквозь слезы смеялась Ирина. – Он Машку боится!
— Почему?!
— Маленькая. Забыл уже, как это бывает.
— Да ладно! – Ольга смеялась так, что Маша проснулась. – Петя! Ты что?! Ты же Ирке был и за мать, и за отца! А тут испугался?! Не верю!
— Правильно и делаешь.
Петр деловито и уверенно взял внучку на руки, а потом подмигнул дочери.
— Пап, это твой хитрый план, что ли? Чтобы я мамой себя почувствовала? – Ирина вытерла слезы и сморщила нос, совсем как в детстве, когда сердилась.
— А что мне было делать? Я же не знал, как лучше…
Ольга отобрала ребенка у Петра, и Ирина засыпала ее вопросами, следя за ловкими плавными движениями таких знакомых рук, пеленавших ребенка.
— Не велика наука, девочка моя! Главное, помни – мама всегда знает, когда ребенку хорошо, а когда – не очень. Слушай свою девочку! Всегда слушай! Она тебе все расскажет и покажет! Тебе останется только помочь…
Именно эти слова Ольги Ирина вспоминала, держа в объятиях задремавшую дочь, и гадая, что же случилось с ее ребенком.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ