– Вот возьму я как-нибудь чайник, да как шваркну тебе по голове!
Светка и Ленка привыкли. Это была любимая фраза матери. Не угрожала она только Наташке. Ту просто била по заднице. Было ещё можно, малая же.
Сейчас шваркнуть по голове чайником мать угрожала Светке за то, что не постирала Наташкины колготки. Мать велела это сделать ещё в пятницу, когда привели Наташу с пятидневки с кучей грязного белья. А Светка забыла.
– Вот увидите, я опоздаю на работу! Из-за вас опоздаю!
Эта угроза – опоздать, по мнению матери, должна была произвести на них какое-то обвиняющее и ободряющее впечатление. Но они привыкли, и также лениво продолжали собираться. Наташку – в ясли, на неделю, до выходных, Светка, старшая – в интернат. И только Ленка, третьеклассница, ещё неустроенная в интернат, возвращалась домой после продленки.
– Вы сведете меня с ума! – возмущалась мать, непривыкшая к такой толпе детей дома.
– Мам, а мне все колготки уже малы, – жаловалась Ленка, с трудом натягивая их.
Но мать уже ничего не слышала. Она запихивала в сумку нестиранные колготки Наташи. Чистых не было, а на неделю собрать что-то надо.
– Прекрати ныть, – прикрикнула она на младшую, которая только что прищемила палец молнией ботинка, – Горе мне с вами! Вот увидите, я точно опоздаю на работу. Из-за вас!
Она б и не забирала из пятидневки Наташу по выходным, если б не пригрозили ей – из яслей вообще дочь исключить. Теперь за Наташкой ездила Света. И по материнской логике – была в этом и виновата. Сама привезла – сама и отвечай, нянчись, следи за колготками.
Светка фыркала, ругалась с матерью, уходила из дома и шлялась во дворе все свои интернатовские выходные. Ленка знала, что она уже покуривает и даже выпивает, и завидовала сестре.
Потому что Наташка, в этом случае, становилась её ответственностью. Младшая будила Лену утром, залезая к той под одеяло, ревела от ненакормленности. К матери лезть по утрам было нельзя – будешь бита.
В субботу утром холодильник был пуст, и Ленка кормила Наташку чем попало.
Зато потом они наедались досыта. Вечером в субботу у матери всегда были гости. Гости приносили с собой угощения и веселье.
Ленке нравились субботние вечера. Она знала – тетка Люся непременно принесет холодец или котлеты, дядя Витя никогда не приходит без конфет для них, да и мать расстарается – принесет из магазина целую авоську еды.
Это потому что все друзья были очень участливы к чужой беде, потому что недавно мать бросил Наташкин отец, их со Светой отчим.
И водка была, конечно. Но Ленке было всё равно. И пусть. Главное – мать будет в настроении. Она нарядится сама и нарядит их, весь вечер будет накрытый стол, с которого можно брать что угодно. И мать не наорет за это.
А потом они будут танцевать и петь песни.
И они втроём, если Светка будет дома, тоже будут танцевать и веселиться допоздна. Танцевать Ленка любила очень.
И лишь поздней ночью мать прогонит их спать, но они не уснут, а будут долго ещё прыгать с Наташкой на кроватях, и хоть Светка и будет их успокаивать, они не будут её слушаться.
Правда, утром мать опять будет злющей. Светка – тоже. Потому что уборку Светка терпеть не может.
– Вот возьму я как-нибудь чайник, да как шваркну тебе по голове!
Светка психует в последнее время часто, уходит из дома.
– Вот! Теперь тебе полы мыть! Скажи спасибо своей сестрице-паскудине.
И Ленка злилась уже и на Светку. Хорошо ей – хлопнула дверью и ушла, а Ленке тут разгребать. И она по-детски неважнецки, но терла и мыла их небольшую двушку полдня.
Вообще, уборка – давно задача Лены. Мать с утра как всегда ничего не успевала.
– Вот увидишь, я опоздаю на работу! Из-за тебя опоздаю!
Возвращалась с завода она в седьмом часу вечера. И если б к тому времени в доме оказалась бы не вымыта посуда или не убраны постели – Ленке бы точно прилетело чайником. Один раз и прилетело. Не чайником, но мать так смазала её по щеке, что на ней остались ее пальцы.
Поэтому, приходя с продленки, перекусив, Ленка принималась за дела. А потом…
А потом у неё наступало лучшее личное время, потому что все уроки она успевала сделать на продленке.
А личное время для неё было таким – она включала телевизор и садилась перед ним на колени в трусах и майке посреди широкого зала. Как правило, в это время по телевизору шёл балет.
Ленка танцевала. Сначала сидела, смотрела, впитывала все моменты искусства хрупких балерин, а потом старательно импровизировала, глядя в экран. Она уставала, майка её намокала от пота, но она поглядывала на часы и мысленно пыталась остановить время. Придет мать – не потанцуешь.
Это было ее любимое время. Даже лёжа в постели она все крутила и крутила перед собой руками, изображая танцующую. А любая музыка вызывала у неё образы.
Только в эти минуты чувствовала она себя счастливой. А в остальном …
Недавно вызывали мать в милицейский участок – Светка разбила окна Костика – отца Наташки.
Он прожил с матерью шесть лет. А потом ушёл. И как ушел? … Остался жить тут же – по соседству. Каждый день встречался то в магазине, то в Доме культуры. И всегда с новой своей пассией – молодой черноволосой учительницей из Ленкиной школы. Они ходили за руку и мило ворковали.
Когда отец, каким его уже и считали девчонки, видел их, он отворачивался и, если не получалось сменить маршрут, делал вид, что не замечает их.
Первое время Светка цеплялась за отцовский рукав, тянула домой: «Пойдем, пап, ну пойдем! Там мамка плачет!». Отец отрывал от себя её руки, косясь стыдливо на новую избранницу, строго говорил Светке, чтоб шла домой, и почти убегал.
Ленка так никогда себя не вела. Сначала, по малолетству, она просто ничего не поняла, а потом, когда Витька Захлебин начал орать в классе, глядя из окна:
– Смотрите, смотрите – папашка Мотылевой опять милуется с математичкой. Любовнички! М-м-м, – он изображал поцелуи.
И когда Ленка ему шандарахнула портфелем так, что он отлетел к стене, он, от злобы, начал следить за ее отцом ещё больше. И теперь докладывал по утрам всему классу:
– Вчера в кино на заднем ряду папашка твой, Мотылева, был. Опять со своей … Мороженое ели. Мамка моя сказала – лучше б детям купил по мороженому. Сволочь! А мамка-то твоя пьет с горя, да? Совсем спилась. Бабка моя сказала – детдом по вам плачет. У вас у всех папашки разные.
Ленка брала портфель, и Витька убегал. Она не догоняла. Зачем? Все равно будет возможность вдарить ему при случае. Витька уже её боялся и старался рядом не находиться, но издевательства не прекращал. Дети в третьем классе могут быть очень жестоки…
Учители шептались, прятали от Ленки глаза, подружки шушукались. Ленка начала тоже злиться и на отчима, и на мать.
То, что отцы у них разные, Света с Леной давно знали и ничего особенного в этом не видели. Просто Ленкин отец женился на матери, когда Светка у нее уже была, а потом погиб – убило электричеством на работе. Мать года три одна жила, а потом вот с этим гадом – папой Костиком. Получается, Костик для Ленки был, в общем-то, единственным отцом, которого она знала. А теперь, которого ненавидела, как и Светка.
Мать спивалась все больше. Летом пропадала на зеленках, иногда брала с собой детей, но чаще оставляла девочек на попечение старшей.
– Эй, Мотылева, мать твоя опять напилась, несут! – кричал во дворе Витька. Следом соседи или вовсе незнакомые мужики волокли мать, и соскочившие наполовину материны туфли гребли носками асфальт.
Светке это надоело, и она все чаще уезжала к бабке – матери её отца. Отец её тоже был жив, но жил где-то далеко давно другой семьёй. А мать его – в соседнем поселке.
Ленка там никогда не была, ее туда не звали.
Ей все чаще приходилось оставаться с маленькой Наташей. Сердобольные соседки забили тревогу, и вскоре Наташу из яслей на выходные отдали Костику и его пассии. Отец всё-таки.
Ленка ревела. Казалось, так надоела ей приставучая Наташка, а вот, когда ее забрали, вдруг заскучала.
Однажды, теплым летним днём, когда Ленка с подружкой Верой гуляли в парке, она вдруг увидела Наташу с Костиком и его пассией. Наташа каталась на карусели, а эти – в обнимку сидели на скамье.
Верка дергала Лену, а она не могла оторваться – смотрела на сестру: розовое платье, туфельки.
И тут маленькая Наташа тоже увидела Лену. Увидела и начала слезать с лошадки прямо на ходу работающей карусели. Тетенька-работник аттракциона закричала, погрозила ей пальцем, и Наташка испуганно забралась обратно, но на каждом круге продолжала смотреть на Лену. А потом и вовсе разревелась. Так и ездила, ездила и плакала.
Костик тоже заметил Лену, увидел реакцию дочки. Он встал и сердито из-под бровей смотрел в сторону Ленки.
Ленка дернула головой и быстро пошла по аллее, Верка её догоняла.
– Ты чего, Лен!
– Да пошли они все! Я вообще их ненавижу!
И почему она не может обнять сестричку? Как понять этих взрослых?
А в июле мать не встала после очередной гулянки – скрутило живот. Соседи вызвали скорую, и мать увезли в больницу. А Лену забрала к себе тетка Люся, мамина подруга. У неё в доме Лена прожила две недели.
А потом …
Матери нужна была серьезная операция. Её печень сдавалась. И каким-то чудесным образом, случилось такое везение. То ли в больнице пожалели – молодая женщина, трое детей, то ли – дело случая, но вместе с врачами и медиками, которые ехали в Москву на какой-то симпозиум, в Москву на операцию направили и мать.
Ленку девать было некуда. Тетя Люся, видимо, ответственность на себя не взяла, и Ленка поехала вместе с матерью.
Собирались на скорую руку – мать привезли на скорой и ждали внизу. Ленка зачем-то прихватила с собой портфель с учебниками, но взяла совсем мало одежды. А матери было не до нее.
Ехали на поезде. Было здорово. Медики кормили и веселили её. Лена никогда так далеко не ездила, лежала на верхней полке и смотрела на меняющийся на глазах пейзаж. Мать скучала, поглядывала на пьющую компанию вахтовиков, но только грустно им улыбалась.
Москва Лену испугала. Испугала суетой, напряжённостью взрослых, волнением и какой-то растерянностью матери, а еще – количеством людей.
Месяц Ленка жила в больнице, где лечилась и оперировалась мать. Ночевала она то в палате, то в кабинетах, то в кладовке — где позволяли дежурные сестры. Мать прооперировали, долго она находилась в реанимации, и Ленка ждала. Она мыла пол в палате, убирала посуду за лежачими, разносила передачки, вовсю помогала. К ней здесь привыкли и относились тепло.
В одной палате с матерью лежала плаксивая пожилая старушка, которой Лена помогала очень. Она долго не могла встать после операции, к ней никто не приходил, и шустрая Ленка пришлась как нельзя кстати.
В коридоре на их этаже стоял телевизор. Вечером ходячие больные собирались там. Однажды, когда шёл балет, все, сидящие тут друг за другом обернулись назад. Маленькая девочка танцевала, порхала как бабочка под музыку.
И теперь больные сами включали телевизор, и если там звучала музыка, просили Лену танцевать. Она подтягивала сползающие маленькие колготки, снимала тапки и танцевала. Делала это с превеликим удовольствием.
Одна из санитарок однажды принесла ей ворох одежды – внучка из всего выросла. Там были и колготки, и платья, и майки с трусами.
Особенно Лене понравился теплый большой серый свитер. Он был такой мягкий и уютный, что Лена сразу его и натянула. Братец август был в Москве дождливым. А от этого свитера теплым становился даже стул, на котором он лежал. Сейчас Лене он был ниже колен.
Этот свитер она будет носить долгие годы. Он оказался безразмерным.
Интеллигентная старушка из материнской палаты оказалась балериной Большого театра. Правда, в далёком прошлом. Она и порекомендовала матери показать Лену в хореографическом училище. Как раз шёл отбор.
– Жаль, конечно, что подкурсов она не прошла. Науки нет совсем. Но попробовать можно.
И тётенька аккуратным красивым почерком написала адрес училища на тетрадном листе.
Мать покивала и небрежно бросила листок на тумбочку. Ленка поняла – мать даже и не слушала, что говорит ей старая балерина. Она потихоньку убрала листок к себе в портфель– в дневник.
Мать скоро выписывали, отпустили за билетами, и она сама, придерживая шов, отправилась на вокзал. Билеты взяла на поздний вечер следующего дня. Просила, чтоб разрешили остаться в больнице до вечера, хотя бы до послеобеденного времени, но, увы, её место уже было предназначено другой больной и ровно в девять, после завтрака, они вдвоем уже вышли на улицу.
День был прохладный. Прошел дождь, дул холодный ветер. Казалось, осень пришла несколько преждевременно. Лена – в свитере, надетом на колготки и рубашку.
Сумка была тяжёлой, и мать останавливалась и на лестнице и сейчас, на пороге здания стационара. Она подняла воротник пиджака, прикрываясь от ветра.
– Уф! Холодно как. Ну, и что мы целый день делать будем, а, Ленок? На вокзале сидеть придется.
– Мам, а помнишь тетя Дана говорила про отбор в училище? Давай туда поедем.
– Рехнулась девка … Мне б до вокзала доехать. Думаешь, здоровая я уже, сумки-то таскать?
– А мы попросим сумку тут оставить. Ну, мам!
– Прекрати ныть! Сказала – нет, значит – нет. Я и адрес выбросила. Кому ты нужна тут? Тут своих балерин пруд пруди.
Ленка бросилась на колени, открыла портфель и достала листок с адресом, подскочила, протянула матери.
– Вот…
– Что это! Нет, ну надо же … проворная какая.
И Лена нутром почувствовала, что мать уже сомневается.
– Я щас…, – бегом рванула обратно в больницу. С вахтершей-гардеробщицей она была хорошо знакома, помогала не раз разносить передачки больным.
Через две минуты выбежала, схватила сумку.
– Разрешили, мам. Разрешили тут сумку оставить до вечера, я и портфель оставлю, только документы нужны. Поехали, а?
– Говорю же, зря только прокатаемся. Запомни – тут мы никому не нужны. Без денег-то, – но все же мать зацепила за рукав проходившую пожилую даму и сунула ей листок, – Где это, далеко? Не подскажете?
Дама взяла листок.
– Нет, не очень далеко. Это вам на метро надо, вот туда, и ехать….
Она объяснила, как добраться.
– Ой, все равно делать нече, хоть Москву глянем. Только зря все это…
Ленка подхватила сумку и потащила почти волоком её в гардеробную.
Училище было далеко от метро. Мать шла и ворчала, держалась за бок и ругала Ленку. А Ленка боялась только одного, что мать сейчас повернет назад. Она забегала вперёд, высматривая училище.
Строгий фасад училища они чуть не прошли. Здание и надпись были в глубине обширного двора. Если б не обратила внимание Лена на то, что двор переполнен взрослыми, а между ними – девочки в гимнастических купальниках, под кофтами и куртками, и даже – в балетных пачках.
Из калитки вышла женщина с сердитым лицом и девочка с красными опухшими глазами. Они вышли молча, но напряжение чувствовалось. Видимо, мать была на что-то очень рассержена.
Лена с матерью зашли во двор училища.
Мать Лены немного распрямила спину, дорога её утомила и она шла уже полусогнувшись. Она отдернула старый коричневый пиджак. Это мало помогло – вид у матери был далеко непрезентабельный. Да и Ленка в длинном свитере и старых ботинках смотрелась тут странно.
В широком коридоре училища происходило что-то несусветное. Тут стояли переносные станки для занятий, и часть девочек под присмотром родителей разминалась, кто-то репепетировал, упорно следуя хлопкам преподавательниц или родительниц, растягивался сидя на полу, и через них приходилось перешагивать. Кто-то плакал, утирал нос, кто-то спокойно ждал своей очереди.
Были тут и мальчики в белых майках и трусах. Но их было мало.
Девчонки были гладко расчесаны, у некоторых в пучках волос блестели украшения. Все были либо в купальниках и носочках, либо в балетных пачках.
Ленка уставилась на крепкую девчушку в голубой пачке с серебром. Её костюм был до того красив, что Ленка даже на время забыла зачем они пришли.
– Слушай, поехали-ка обратно. Нечего тут делать, – оглядывая коридор, медленно произнесла мать.
У всех на руках были прикреплены номера.
Мать растерянно остановилась в коридоре.
– Скажите, а где взять такой вот номер? – Лена подскочила к женщине.
Та указала на открытую дверь дальше по коридору. Они прошли туда. Совсем юные девушки, видимо старшекурсницы, занимались регистрацией и первым осмотром. Они взвешивали и измеряли рост.
Мать села перед одной девицей, молча подала свидетельство Лены.
– Так Мотылева Елена Александровна, 10 лет. Медицинскую справку, пожалуйста.
– Какую справку?
– Медицинскую.
– У нас – нет, – обречённо сказала мать.
– Но будет, точно будет. Мы привезём сегодня, – подскочила и быстро добавила Ленка.
Девушка спокойно писала.
– Хорошо, если результат будет положительный, привезёте, – сказала устало, продолжая писать, – А сейчас переодевайтесь и – на весы.
– Но… – мать, конечно, хотела сказать, что переодеваться им не во что.
Лена перебила.
– Хорошо!
Она подошла к стоящим в стороне вешалкам, быстро стянула с себя свитер и рубашку, сняла ботинки, заправила майку в колготки и вышла.
Девушка подняла глаза, удивлённо посмотрела на девочку.
– Это что?
– Я так буду танцевать, я купальник забыла дома.
– Так нельзя, есть же правила. Там комиссия, уважаемые люди …
– А так? – Ленка стягивала с себя колготки.
Трусы на ней были бежевые.
– А так тем более.
– Почему это, там мальчики так одеты.
– У них специальные трусы, дорогая.
Мать строго рявкнула, велела надеть колготки. И тут в приемную зашёл высокий мужчина.
– Вот, Семен Игоревич, полюбуйтесь, у нас тут цирк, – она махнула рукой в сторону Лены, – Она забыла купальник.
Он посмотрел на Лену из-под очков и задумчиво произнес:
– В купальнике важна не форма, а содержание. Да пусть танцует в чем есть, успокойтесь, Зиночка.
Он тоже выглядел усталым.
Ленка натянула колготки повыше и гордо посмотрела на девушку.
– Хорошо, иди на весы, – велела она Лене, а мать спросила, – Вы написали программу?
– Какую программу? – мать не понимала, что тут надо писать.
– Название номера, который дочь будет исполнять, – Зинаида раздражалась и больно ударила Ленке по голове, измеряя рост.
Мать задумалась, но ей уже стыдно было переспрашивать.
«Да что они о себе тут возомнили, эти москвичи!»
Уже следующая девочка в белом купальнике, красивая и аккуратно убранная ждала своей очереди.
Мать глянула на Ленку – растрёпанная, в майке и колготках с завязанным узлом резинки на животе, выглядела она нелепо. Но было что-то в глазах дочери такое заразительное – твердость и упорство.
Она увидела на столе смятый, видимо, испорченный кем-то лист и аккуратно написала то же, что и там – «Танец феи Драже».
Им дали номер 124.
А потом мать пятерней тщательно расчесывала Ленку, доказывая всем, что и ее дочь ничуть не хуже, а волосы у неё получше многих тут присутствующих. Вытащила из своей головы все шпильки, быстро заплела свои волосы в косу, а шпильками соорудила Ленке вполне приличный пучок – крепкий и твердый. Втыкала шпильки с силой, понимала, что Ленке больно, но та молчала, терпела, сцепив зубы.
«Ишь ты! Подумаешь – в пачках они! Что теперь, раз нет у нас пачки или купальника, так и права не имеем что ли? У нас у всех в стране права равные.» – сердито думала мать.
А Ленка наблюдала за готовящимися.
– Жёстче, жёстче фраппе! – командовала женщина, репетирующей девочке в воздушной короткой юбочке, – Воот, совсем другое дело.
Ленка не понимала о чем они говорят, но она была уверена – она тоже так может. Делов-то!
Ждать пришлось очень долго. Мать уже охладела, они обе понуро сидели в углу на освободившихся креслах.
– Порепетируешь, может? – предложила мать, но как-то лениво. Зря они все-таки это затеяли.
Ленка помотала головой. Здесь она стеснялась своих колготок. На неё косились. Некоторые открыто воротили нос, некоторые прикрыто улыбались.
121, 122, 123 …
Она подошла ближе к кабинету и слушала доносившуюся оттуда музыку, представляла, что танцует она.
Девочка под номером 123, как раз та, которая в голубой пачке с серебром, выбежала очень веселая, бросилась к матери, обняла – сказала, что её очень хвалили.
– Номер сто двадцать четыре, Мотылева Елена, прошу…
За длинным столом в большом танцевальном зале, со станками по периметру, сидела комиссия – пять человек: одна – совсем старушка, похоже, она дремала, положив голову на грудь, тот мужчина, что заходил в приемную, ещё пожилая дама с зализанной на прямой пробор прической, женщина помоложе и девушка, которая всех приглашала.
Все возрились на странную девочку в колготках.
– Что это?
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ