– Илья, нам с Вами срочно нужно встретиться. В общем, я … Я беременна, Илья …
Илья обещал заехать. Так и сказал: заеду в ближайшее время. Трудно сказать, что называется – временем ближайшим.
Катерина, по-прежнему, ходила на работу, варила борщи детям и молчала. Обычно она матери обо всем рассказывала, а тут … как расскажешь?
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
И на душе скверно, и погода под стать. На Миловановку сеялась мелкая нудная водица, размывая, растворяя контуры домов, окутывая улицы серой простыней густой мороси.
Кате не хотелось ничего. Пакостное настроение. Деньги были, но не было никакого желания съездить в район за новыми ранее такими желанными сапогами. Она натянула резики, спрятала лицо в капюшон куртки, ходила в школу поспешно, сгорбившись, прикрывшись от неприветливого мира зонтом.
Да и уроки не шли. Она теряла нить, теряла внимание учеников, злилась, кричала и уходила из школы с обидой на всех.
Однажды ноги понесли в другую сторону села – к дому Виноградовых. Она ходила за зарослями по другой стороне улицы, прикрывшись зонтом от соседских окон, понимая, что, всего скорей, Илья на службе. Она замёрзла, по лицу текли не только капли дождя. Накрученная своими собственными эмоциями большого горя, в слезах, направилась домой.
– Кать, ты чего это такая? – мать вытирала руки о фартук, прижимала к себе плачущего внука.
– Какая? – Катя только что хлестнула по заду Андрейку.
– Случилось чего?
– Достало всё! Ничего не слушают!
– Да не в детях дело, кажись. В школе что ли чё не так? Злая приходишь…
– Нормально всё там. Отстань!
– А ты не влюбилась ли, девка?
– Мам! Хватит глупости болтать. Кому я нужна, с тремя-то детьми?
– Ооо… Влюбилась…
– Ни в кого я не влюбилась! –оскорбилась Катя.
– Нет? Вот и ладненько. А то ведь и греха не оберешься, – спокойно согласилась мать.
– А что меня уже полюбить нельзя, да? – Кате тема эта была сейчас интересна. Каждому нужен кто-то, кто его выслушает.
– Можно. И детей твоих, если тебя. Только парень хороший должен быть, добрый и простой. И главное – свободный.
Катя глянула на мать – неужели догадывается? Но мать уже повела Андрейку умываться.
Почему Илья не звонит, и не едет? Почему? Что делать ей с этой беременностью? Неужели обманулась?
Через пару дней она не удержалась. Просто, когда возвращалась из школы, набрала его номер сама. Много дней не решалась, ходила вокруг телефона, а тут – просто набрала. Нервы не выдержали ожидания.
– Катя! – начал он, перебивая ее приветствие, – Вы простите, что не звонил. Ваш вопрос решается. Я скоро позвоню и приеду.
– Какой вопрос? – она решила, что он говорит о бывшем муже, потому что говорил он как-то официально.
– Ну, Вы знаете какой…, – продолжил он уже тише, – Я очень виноват, но … Мы поговорим ещё… Я позвоню.
– Хорошо, – ответила Катя с наперёд отмеренной грустью.
Отключилась, остановилась и бросилась к забору плакать. Было понятно – никакой любви там нет. Он был холоден, деловит и абсолютно равнодушен.
Тогда зачем? Зачем он понес ее в спальню? Зачем такая страсть?
Лишь к вечеру следующего дня Илья позвонил, спросил – можно ли приехать. Катя все думала, стоит ли отправить мать с детьми к соседям, но решила, что делать этого не стоит: в конце концов должна же быть и у нее гордость.
Когда Илья приехал, шел дождь. Он позвонил и попросил ее прийти к нему в машину. Катя была готова – свежий макияж, и, на всякий случай, красивое белье. Илья ей нравился.
Она запрыгнула на переднее сиденье, улыбнулась, делая вид, что никакой паники в душе нет.
– Вот погодка. Вы б оделись, а то вот-вот зима.
– Да нормально, – потупилась Катя, стряхнула капли с голых коленей, и ей вдруг стало стыдно за свою уж слишком короткую юбку.
Что с ней происходит? Как это выглядит со стороны? Она резко обернулась к Илье и вдруг начала первая:
– Илья, что же мне делать? Я же …я же…, – она закрыла лицо руками и разрыдалась, забыв о том, что хотела казаться независимой.
– Кать, не плачьте, пожалуйста. Женские слезы действуют на меня странно. Вот и в прошлый раз… Но это, – он посмотрел на нее, – Кать… Не плачь. Я так виноват перед тобой. А потом не знал, куда себя девать. Дурдом какой-то… Прости…
– Так Вы меня не любите совсем, да?
– Я? Нет, что ты. Ты мне нравишься, но… Я не должен был, я ж женатый. Дурак, в общем!
Катя утерла нос. Она всё поняла. Воспользовался… Разозлилась. И она хороша – размякла тут…
– Ясно! И чего теперь? – спросила строго, глядя вперёд на бегущие по лобовому стеклу ручейки.
– Кать, есть предложение. Но оно тебе покажется странным.
Катя хмыкнула со значением, мол, ничем ее не удивишь.
– В общем, хотим предложить тебе ребенка родить для нас с Леной. Весь договор про деньги и про санаторий оставить в силе, как будто ты – суррогатная, – он говорил, явно волнуясь, то надвигая форменную шапку на брови, то сбивая её на затылок, – Не официально, конечно, как было. Там уж клиника всё расторгла. А так: устный договор меж нами. Можно и подписать, но сама понимаешь – это будет Филькина грамота, потому что твоего ребенка отдать можешь только ты по желанию. Я буду записан отцом, поэтому заберу его из роддома, а ты напишешь отказную. И за это получишь деньги, ну и …
Катя оцепенела. Такой расклад был для нее, в принципе, хорошим выходом. Но ребенок… Это ее ребенок. Ее четвертый ребенок, которого нужно будет отдать Елене.
Сейчас обида, осознание, что никакой большой внезапной любви нет, превалировала над разумом. Она отвернулась, положила руку на лоб.
– И как мне жить, если мой ребенок…
– Ну, ты ж его не бросаешь на детдом или… Ты просто отдаешь его нам. Кать, вот ещё что: Лена ничего пока знать не должна. Она ведь так и не знает, что ты потеряла того ребенка, ну, нашего с ней, что ты будешь совсем не суррогатная. Кать, мы помогать будем. Мы все для тебя сделаем.
– Постойте, – она посмотрела на него с ужасом в глазах, – Мы? Так что, Лидия Петровна знает о том, что мы …
Он кивнул, снял шапку, покрутил ее в руках и опять надел.
– Я все думал-думал, и решил, что она – баба умная. И не ошибся. Она дочь свою любит, а любовь … она умеет прощать.
– Да мне наплевать на ваши семейные отношения, а как мне теперь ей в глаза смотреть? Господи! Это ж…это ж… Ой, мамочки! – Катя упала себе на колени, обхватила их, – Нет-нет, лучше аборт! Я не смогу!
– Прости, ещё раз. Оба виноваты. Но там, внутри тебя, живёт мой ребенок, и я уж и не знаю: зря — не зря тогда … Может, судьба?
И вдруг показалось Кате, что проблеснула в этих словах его и для нее – надежда. А вдруг ее беременность всё же переметнёт его к ней? Или опять она обманывает сама себя?
– И чем я хуже твоей Лены? – повернула она к нему лицо.
Он такого перехода не ожидал, растерялся, пошарил ладонями по коленям и глупо ответил, чтоб не обидеть:
– Да кто тебе сказал, что хуже? Ты красивая очень, оттого и … Ты ещё найдешь свое счастье, Кать. А мне с Леной надо быть. Жена же, как-никак.
Они помолчали.
– Ну, так как? Согласна ты остаться нашей суррогатной понарошку?
– Я подумаю, – Катя взялась за ручку, выскочила под дождь.
Может побежит следом, обнимет, объяснит, что ошибался, что любит?
Нет, мотор завелся, и машина уехала.
– Чего это он приезжал? – настороженно встретила мать.
– По делу, мам. Не переживай…
– По делу? Ну, если по делу… А то ведь: чужая шуба — не одёжа, чужой муж — не надёжа.
Катю знобило. Утром поднялась температура. Она не пошла на работу, позвонила в школу, отправилась к фельдшеру, открыла больничный.
Катя страдала. Ей и правда очень нравился Илья. Она вспоминала его объятия, его напор. Росла обида. Она прокручивала в голове варианты развития событий, и, как женщина не глупая, всё больше и больше осознавала, что это было какое-то наваждение, накатившие девичьи грезы о несбыточном счастье, глупые мечты.
– Ох, мам, плохо так… Помереть бы…, – говорила она вроде как о болезни.
– Помереть? А кто детей, кто мальчишек поднимать будет? Я уж не вытяну…
И пришел стыд, а вместе со стыдом – холодный разум. И вариант, предложенный Ильёй, стал казаться вполне приемлемым. И главное – с ответом можно было и не спешить. Носить ребенка и ждать – что подскажет время.
Во время больничного Катя встала на учёт в своей районного женской консультации. Главное было – не встретить никого из села. Впрочем, свалить на простую проверку гинеколога тоже было можно. Но она никого и не встретила.
Больше всего боялась она появляться в школе. По поводу больничного звонила завучу, Лидии Петровне звонить боялась. Работу потерять она хотела меньше всего, понимала, что никто ее уволить не имеет права, но как работать, если директор тебя ненавидит. Да и Лена там…
От дум об этом начинали дрожать руки, сама себе была противна, она нервничала срывалась на домашних.
В очередной раз заявился Гена, и она даже не подумала звонить Илье – набрала оставленный им номер участкового. Тот прибыл быстро, Кате даже показалось, что бежал бегом – запыхался.
Гена ретировался сам, как только услышал веский шаг его казённых сапог по первому снегу – даже выводить не пришлось. А мать, на радостях, позвала участкового на чай. Он снял бушлат, одернул форму и с улыбкой сел к столу. Участковый был светловолосый, моложавый, худощавый, небольшого росточка.
Обычный разговор – откуда родом, как тут оказался…
– Собака тут бегает на Дерябьевой. Уж не раз мальчишек облаивала, штанину порвала одному. Хозяйская, а на привязи не держат. Разберитесь уж, Миша…, – жаловалась мать.
– Хорошо, разведаю. Примем меры.
– А Вы без семьи тут?
– Холостой…
– Чего так? Вон сколько девок у нас гарных, – улыбалась мать.
– Мам, да успеет. Молодой ещё. Чего пристала к человеку?
– Двадцать четыре мне.
– Хо, молодой! Тебе – двадцать шесть, а уж трое детей, – возражала мать.
– А у нас у мамки с папкой тоже было шестеро, я как раз – шестой, – смеялся Михаил.
Больничный был закрыт. Завтра нужно было выходить в школу. И Катя, следуя своей традиции, позвонила неожиданно для себя самой. Просто шла из магазина и набрала Лидию Петровну.
Возьмёт ли трубку? Взяла…
– Лидия Петровна …, – Катя встала посреди тротуара, идти она не могла, да и слов не находила.
Обе молчали. Потом директор вздохнула и сказала грудным своим голосом:
– Домой ко мне прийти сможешь вечером?
– Смогу, во сколько? – голос и у Кати стал гортанным, встал ком.
– Часиков в семь.
Без двадцати семь Катя уже была у дома Лидии, все ходила и ходила вдоль забора в невидимой из окон зоне. Дом добротный, белый со вставками из красного кирпича. Эти кирпичи Катя и считала. Двадцать минут шли, как два часа…
Наконец, она стукнула в дверь.
Лидия Петровна ругала и зятя, и ее, но без крика. Спокойно так ругала, наливая чай. А потом начала уговаривать сделать так, как просил Илья.
– Ну, сама подумай: ведь дитя будет у них единственное, холеное, обеспеченное. И у Ильи там мать ждёт-не дождется внуков. А тебе куда? Кать, тяжко ведь будет. Хоть и не бросит Илья дитя свое, конечно, но…, – она посмотрела на Катерину пристально, – Или ты думаешь мужика дитем переманить?
– Что Вы! – Катя аж привстала, – Что Вы, Лидия Петровна! Я и не…
– Думала, думала… Все мы не без греха. Кобелина – мой зятек, конечно, но, говорю ж – кто не грешен? – она поставила перед Катей белую с золотом чашку, – А Ленку мою он любит. Там не то… Не уйдет он от нее, не надейся.
– Да я… Я и…
– Согласна ты на наше предложение?
В присутствии Лидии Петровны Катя чувствовала себя совсем девчонкой. Она давила. Давила возрастом, начальственным учительским тоном, даже весом своим большим – давила.
– Согласна, – кивнула Катерина обреченно.
– Вот и ладненько. Бумаг никаких подписывать не будем, а коль обманешь, сама понимаешь… После нового года возьму тебе с детьми путевку на море. На какое число брать-то? Подумать надо, посчитать. Никто не узнает.
– Я на учёт встала.
– Глупо! Ладно, переведем тебя к Ирине. Это не проблема. Не волнуйся, Катерина, все будет хорошо. Теперь ты под нашей заботой. Лене только – ни слова.
***
Белым снегом, а потом и талой водой неслись деньки. Школьные мероприятия, дети, подготовка к урокам, дом. Время бежало.
Беременность росла, уже давала о себе знать легкими толчками. Матери Катя сказала, что повторили ЭКО с Виноградовыми и всё получилось. Мать забросала вопросами, но в конце концов поверила.
УЗИ показало девочку. В коридоре сидела Лидия Петровна, Катя объявила ей пол спокойно, как будто и правда – дитё суррогатное.
– Ох, Катерина! Спасибо тебе. Сижу и думаю, может мы зря путевки то на конец апреля взяли. Вон уж животик ведь. Может раньше поедешь?
Катерина отмахивалась.
– Не надо. Скажу, что жру много, поправилась. У меня всегда животы в последние два месяца только вылезают. А срок – в июле. Не волнуйтесь.
Лена ждала дитя с придыханием. Она так ничего и не знала. Совала в школе Кате – то домашний творог, то корзиночки с тепличными ягодами.
– Лен, говорю же… не таскай ты. Нормально я питаюсь.
Но они таскали. Приезжали на машине и привозили пакеты с продуктами. Не часто, но много. Катя брала. Уж играть роль, так играть до конца.
Повадился к ним участковый Михаил. Катю он раздражал, а мать с ним подружилась, да и мальчишки относились тепло. Как-то приехала Катя с очередного обследования, зашла в дом и в освещённом проёме двери спальни увидела мужскую фигуру.
Михаил прибивал отошедший косяк. Мать крутилась на кухне, накрывала стол. На розовой в цветочек клеенке сияли тарелки, лежал хлеб, сверкали огурчики в банке, красовалась нарезка колбас.
– Чё это вы? – буркнула Катерина.
– Да вот, – зачирикала мать, – Миша помочь решил. Он с Комаровыми-то разобрался, да к Симоновым заходил, вот мимо шел, да и зашёл.
– Ясно.
– Я ухожу уже, закончил почти.
– Ну, а как же … а покушать? Накрываю уж, – всплеснула руками мать.
Михаил глянул на Катерину, и по взгляду понял всё.
– Да вспомнил – дело тут есть одно. Пойду…
Катя вышла с ним в темные сени.
– Миш, если Вы вздумали приударить за мной, то зря, – сказала тихо ему в спину.
– Почему? – обернулся он.
– У меня трое детей, я старше, – хотелось добавить «и беременна», но это была тайна.
– Много ль старше-то? Совсем не нравлюсь?
– Не в этом дело. Вы хороший, а я… Муж – алкаш, дети. Найдите себе девушку. Могу даже помочь. У нас в школе выпускницы – одна другой краше.
– Не надо…
Миша ушел, не проронив больше ни слова. Катерина отругала мать.
Но через пару недель Михаил опять был в их дворе, помогал матери в ремонте отошедшей воротины – петля вылетела вместе с куском дерева. Миша мастеровитостью, видимо, не отличался. Воротина на место не вставала, но он старался.
Катерина махнула рукой. Пусть занимаются. Никак мать не поймет, что скоро поставят они новый забор с воротами.
Она уж начала привыкать к этому смешному парню, как будто он – родственник какой.
***
Катя сама себя убедила, что дочка – не ее. Думать об этом было страшно. Страшно, что где-то без нее будет расти ее дочь. Она же хорошая мать – любит своих мальчишек, гордится ими: чистые, ухоженные, упитанные и вполне развитые. Иногда на нее накатывало, и она представляла вдруг маленькую кудрявую девочку, какой была и она, а потом взрослую девушку, похожую на нее.
Однажды ей приснилась малышка. Только дом был другим, как будто –у Лидии Петровны. Но Катя была там, как дома.
Она проснулась специально, стараясь разорвать это мечущееся меж сном и явью пространство. Но от того, что проснулась, легче не стало: как будто кто-то затягивал петлю на шее. Она спустила ноги, села на кровати. В доме было прохладно, но ее прошиб пот.
И в этот день после уроков к ней в кабинет заглянула Лена с пакетом, а в пакете – увесистая корзина с красивой клубникой.
– Ты только всю клубнику-то не ешь. Детям отдай. Я диатезная была, так может и дочка…
– Спасибо, Лен. Да, может. Ягодки три съем, – она взяла ягоду, сунула в рот. Руки почему-то дрожали.
– Катя! Ты что! Она ж не мытая…
– Поздно, – развела руками Катя, – Ладно, буду мыть. Прости…
Лена ушла, Катя сидела за учительским столом, задумчиво смотрела за окно, жевала ягоду за ягодой. Школа их была новая, стояла на краю села. Светилась мокрая, уходящая в разлив черных ещё полей, и далее в голый лес, дорога.
Уехать бы! Убежать! Но ведь от себя не убежишь… Не убежишь…
Катя вскочила на ноги, подхватила зачем-то корзинку с клубникой, и помчалась в кабинет директора. Она нервно ходила по коридору, ждала, когда из кабинета выйдет секретарь Зоя Ивановна.
– Ой, Катенька! Боже, какая клубника! Откуда она в это время?
– Угощайтесь, – протянула Катя корзину.
Она очень спешила, ей срочно нужно было попасть к Лидии Петровне.
Не вошла, ворвалась, упала на стул.
– Лидочка Петровна, а Вы можете срочно сдать эти путевки?
– Что? – директор смотрела на Катю озадаченно, – Какие путевки?
– Мои. Мою и на мальчишек. Я не поеду никуда.
– Здрасьте! – Лидия Петровна колыхнулась, вышла из-за стола, медленно, давая Катерине отдышаться, убрала в шкаф папку, – И чего так? – спросила, отвернувшись.
– Я не знаю. Я, понимаете, я же жить, наверное, не смогу. Если…если… Я не смогу… Я виновата, но…простите меня, – Катерина упала на руки, заревела.
– Не плачь, Катерина.
Лидия подошла к окну, ухватилась за подоконник, прижалась к нему животом, молчала.
Катя шмыгала носом, поглядывала на директрису. Не такой реакции она ждала. Ждала уговоров, крика, угроз, но Лидия терла лоб, как будто поднялось у нее давление.
– Не сердитесь, пожалуйста, Лидия Петровна…, – сказала тихо.
Лидия обернулась к ней, привалилась к подоконнику.
– Да я догадывалась, что так будет, Катерина. Догадывалась. Не гнилая ты. Глупая может немного, но не гнилая. Это я ведь во всем виновата, только я…
– Вы? Да при чем тут Вы, это я… я – дура … Грех такой…
Лидия перебила:
– Ленка забеременела у меня, когда ей ещё и шестнадцати не было. Из лагеря привезла. И он такой же. Дети, в общем. В любовь играли. И молчала долго, она ж скрытная. А я – какое там! Завуч, депутат… все меня знают, а тут дочь-школьница – беременна. А она, прям, упёрлась – люблю, говорит, и рожать буду. Мы с отцом за головы схватились. В общем, когда везли, обманули. Она думала, что на обследование, а мы уж с Ириной о прерывании договорились. Ленка как узнала, в слезы там. Но я ж – дама властная. В общем, можно сказать силой да напором заставила. А срок-то немаленький. Видать, что-то не так пошло. Повторно потом ездили, лечились…
Катя слушала, раскрыв рот… Лена? Лена была беременна в школе? Так вот почему…
Лидия продолжала.
– Ты говоришь, что ты – грешная. А кто не грешен-то, Кать? Есть ли такие? Кто жизнь живёт без дум грешных, без зависти, без глупостей? Святые разве… А ты правильно поступаешь. Раз душа отдать дитя не может, раз чувствуешь, что мучаться станешь, так и не нужно. Оставляй себе.
– А как же вы? Как Лена? Как договор наш? – Катя пыталась понять всё до конца.
– Ленку жаль. Она единственная не виновата ни в чем. Разве в том, что сглупила девчонкой. Ты ей пока не говори, мы – сами… А мне – так и надо. И Ильюхе – тоже. Он помогать тебе будет материально, даже не сомневайся. Так-то парень он нормальный, хоть и кобель.
– Мне так жаль, Лидия Петровна. Я – дура. Чего натворила?
– Ты тоже нас прости, верней, меня. Ведь это я тебя втянула тогда в суррогатные… А когда Илья позвонил, что было у вас, что беременна ты, ох, и разозлилась я на вас обоих. На него наорала. А он боялся, что ты всё Ленке доложишь. Это ведь я придумала ребенка у тебя просить. Не Илюха. Я, лично. Виновата я перед дочерью, вот и кружит меня грех мой. А за любым грехом идёт кара.
– А как же затраты ваши, путевки?
Лидия махнула рукой:
– Иди уже! Забудь… Никаких затрат. И поможем…, – она отвернулась к окну, говорить больше не хотела.
В дверях Катя оглянулась, Лидия Петровна утирала глаза краем широкой распашной блузки. И стало на душе так скверно. Пошла за облегчением своих мук, но облегчения не получилось.
Корзина с клубникой так и осталась на столе.
***
С того разговора прошли недели три. А Лена всё улыбалась при встрече. Она думала, что Катя по-прежнему собирается в санаторий, хоть Лидия Петровна уж давно все отменила. Спросила Катерину – не хочет ли поехать все равно, за их счёт, но Катя отказалась. Это уж совсем было б некрасиво.
А Илью перевели в Москву. Лена осталась, чтоб доработать учебный год. Теперь оба они собирались жить в Москве, дом выставили на продажу.
Теперь Кате скрывать было нечего – просто она ждёт четвертого ребенка. И пусть Миловановка загудит, пусть осудит, как судили и за второго, и за третьего ребенка от алкоголика-мужа. Но это уж ее дело.
Солнце с каждым днем грело сильнее. Воздух пах весной, наполнялся свежим, вкрадчивым дурманящим запахом.
– Катерина, к тебе тут, – за маленькой ростом матерью возвышалась Елена.
Сама белая, как полотно, тревожная, а глаза – красные. Одета она была совсем по-домашнему – в запахнутый на пояс халат.
Катя догадалась – Лена узнала правду.
– Лен, – бросилась она к ней первая, хотелось опередить обвинения, оправдаться, попросить прощения, но Елена, как клещами ухватила ее за руку и потащила за угол дома, – Лен, я хотела сказать, но меня попросили, они сами собирались тебе сообщить …, – тараторила Катерина.
– Они? Кто они? – Лена остановилась, смотрела на нее озадаченно.
– Ну, как кто? Мама твоя и Илья.
– Илья приехал на выходные. Он мне сейчас только что сказал, что ребенок этот не мой, что у вас – было.
– Да! Ох … Господи! Я потеряла тогда ребенка вашего. И … Чего уж, Лен. Было. Но случайно как-то. Я…
– Как ты могла!
– Смогла вот. Я … Понравился он мне, – Катя говорила честно, от стыда отвернулась.
– Я не об этом. Как могла ты согласиться отдать своего ребенка? Это же… Это же твой… Твой ребенок. Кровиночка, – Лена протянула вперёд ладони, как будто держала малыша, смотрела на них, – Маленькая кроха, беспомощная и такая…такая…, – она резко подняла руки к лицу и вдруг зарыдала.
Слезы потекли сквозь ее пальцы, плечи заходили ходуном, она наклонилась вперёд.
– Ооо, Ле-ен, сюда давай, – Катя усадила ничего не видящую Елену на поленницу, села рядом, ожидая, когда та немного успокоится. И когда всхлипы стали реже, с грустью заговорила, – Я, Лен, одна. Боялась, что не потяну четвертого. Нелегко это. Генка ведь, сама знаешь, столько денег просадил… А я ж… Всё одна да одна. Спасибо вон мать помогает. Вот и захотела кусочек чужого счастья – твоего, получается. А потом поняла – не смогу. А теперь… Теперь я не знаю, Лен. Я совсем запуталась.
Елена подняла мокрое от слез лицо.
– А мне б кусочек твоего счастья. Я готова на все, лишь бы вот такой кусочек поиметь, – она кивнула на живот Катерины, – Но видно, не судьба. Я уж и под нож ложилась, и по монастырям, и пилюль доглоталась до одурения. Сказали б навозу вон пожевать, – махнула она на кучу в огороде, – Гору б пережевала. Да только зря всё…
– Да-а, а на меня – подуть, я и опыляюсь.
Лена ещё сопела носом..
– Ооо… Мне б так. Один раз всего, когда пятнадцать было. Тогда… Мать жалко – места теперь себе не находит, пылинки с меня сдувает, винится. А я думаю, может и я б на ее месте так же настояла. Кто знает… Вот и у тебя будет девонька, как жизнь ее повернется?
– Да уж… И не верится мне, что это я – мать четверых детей скоро. Лен, простишь ли ты меня за Илью? Обещаю тебе: в его сторону не взгляну никогда! Лидия Петровна говорит: за любым грехом следует кара.
– Думаю, уж ты сама себя наказала. Разберемся с Ильёй мы. Ненавижу сейчас вас обоих! Но не хочу я никому никакой кары. Одного хочу – ребёночка.
***
Ночью Кате приснилось, что она отдает свою кровь Лене. Просит даже – возьмите, объясняет медикам, что кровь у нее подходящая. А они спрашивают: «А Вы-то тогда как?», а она отвечает, что крови у нее много, а у Лены – нет совсем.
Миловановка заговорила. Летними вечерами кумушки собирались у домов, делились новостями: да, поди ж ты, мужа выгнала, а забеременеть успела. Сосчитали – уж разводились, а ребенка сделали. Мать приносила «вести с фронта».
– Ну, что думают эти Виноградовы? Что? Уехать бы тебе надо. Ох, надо!
Мать так и считала, что она – суррогатная, носит чужого ребенка. Катя решила, что скажет ей правду уж когда родит, а сейчас угрожала ей расторжением договора, деньгами: мол, расскажешь – денег не заплатят тогда. Мать так и подмывало сказать людям «правду», но она держалась.
Светка поддерживала, новости приносила тоже, но велела никого не слушать.
Елена обходила ее стороной какое-то время. А потом вдруг сунула ей банку с орехами:
– Возьми, тебе нужнее.
С Ильёй Елена поссорилась, но через некоторое время помирилась опять. Умолял перед отъездом. Его переводили в Москву по службе. Лена до конца учебного года оставалась здесь. Сказала, что простила, хоть было и нелегко.
– Вот и хорошо. Я рада, Лен. Так рада за вас…
Лена ещё дулась, но поблагодарила.
***
Сколько дум Катерина передумала, сколько доводов внутри себя перелопатила.
– Мишка, ты веришь в кару Божью?
Они сидели на скамье во дворе. Было очень жарко. Мишка обмахивался белой новой кепкой. У него кроме субботы и воскресенье накопились два отгула, и он радовался предстоящим выходным.
Катя сидела, вытянув ноги, живот ее уже был большим, даже широченная футболка трещала по швам. Никитка играл рядом в песочнице, сооруженной Мишкой. Сашка и Андрей носились по улице.
– Я? Нет. Я верю в Божью награду.
– Чё? Безгрешный что ли? – повернулась она к нему.
– Нее, – он хихикнул, Мишка всегда находился в каком-то светлом приподнятом состоянии, – Просто, чтоб кары никакой не было, надо чередовать.
– Чего чередовать?
– Ну, грехи и добрые дела. Вот грехи мы замечаем редко. Грех и пропустить можно. А добрых дел должно быть чуток больше. Чтоб покрывать эти грехи незамеченные.
– Мудрый ты, оказывается.
– Это не я, это бабка моя так говорила, – он опять смеялся.
Вот вроде смешливый, невзрачный такой, а в Миловановке его зауважали. С просьбами и жалобами люди к нему шли, и он вникал, разбирался, помогал.
– А замеченные?
– Грехи то? А замеченные взвешивать и оценивать: чем страшнее грех, тем больше должно быть благое дело. Так, наверное. Но это уж не бабка, это я так думаю.
Он подошёл к Никите, пересадил его в песочнице удобнее.
– Кать, ты как рожать надумаешь, сразу мне звони, отвезу…
– Да мы уж с дядей Васей вон договорились, с Пичугиным. На Волге.
– Ага. Значит моя пятнашка – совсем не достойна возить такую барыню. Да?
Когда Катя почувствовала, что пора в роддом, позвонила Мишке. Именно ему. Стал таким родным.
Родила легко, как и мальчишек – второго и третьего. Она ещё до родов решила всё. Непростым было это ее решение.
И с родильного стола, как только осталась одна, самой первой набрала Елену.
– Лена, я родила. Да, погоди ты… Не поздравляй. Девочка, три пятьсот, пятьдесят сантиметров. Брать будешь? … Чего, чего! Завтра приезжайте. И Илья. Наверное, нужен он тут будет. Сообщи ему.
Лена приехала на следующий день.
– Как же ты, Катя? Как же? – волнение, а в голосе – надежда и немыслимая радость.
– Нормально. Спокойно мне за нее, понимаешь? И ещё я кары небесной не хочу. Думаю, что благое дело делаю. Лена, я решила, если тебе, то…
– Неправильно это, Кать… Ох, боюсь, что пожалеешь.
– Поверь, я сто раз попередумала. И всё решила. Всё! Илью – в отцы, а я отказываюсь. Отец забирает. Пусть девочка твоя будет счастлива. Твоя, слышишь. Я доверяю…
Лена плакала как-то странно, не пряча глаза, с натянутой улыбкой. А слезы всё лились и лились по ее лицу.
– Ой, как же увидеть ее хочется! Дочку…
***
Как тут взвесить – на каких весах? Что – верно, что – нет. Отдавать своего ребенка в чужие руки, отказываться от него – грех. Чего уж тут…
Но на душе Катерины не было тяжести. Скорее, наоборот. Она видела счастливые глаза Елены, она видела, как первый раз протянула она руки к ребенку, как навернулись слезы на ее глазах. Подошёл, вручил букет и поцеловал ее руку специально приехавший из Москвы Илья.
А Лидия Петровна ввела Катю в краску – поклонилась ей чуть ли не в ноги при всех. Ей – женщине, чуть не ставшей разлучницей в семье ее дочери.
Светка аж расплакалась от сего действа. Она не знала подробностей, и для нее Катерина была почти святой.
Наверное, она не права, думала о себе Катерина. Но пусть эта ошибка принесет всем только счастье.
– Катенька, какая ты умница! – звонила ей Зоя Ивановна, – Лидия Петровна при всех в учительской объявила, что дитя ты вынашивала для Лены. Суррогатной матерью была. Плакала и благодарила тебя, такие слова о тебе говорила – ты б слышала! Не пойму только, зачем скрывали-то вы? Ведь в селе чего только не говорили… Осуждали тебя, а ты… Ох, дела!
– Зачем скрывали? Да в двух словах разве объяснишь, Зой Ивановна!
***
Единственным человеком из близких, кто тайну ее потом узнал, стал Михаил – муж. Ему она доверяла.
Новости о Полинке, теперь дочери Лены и Ильи, слышала иногда от любящей бабушки Лиды в учительской. Был интерес, чего скрывать – заглядывала на страничку Лены с соцсети. Дочка была похожа на Илью, Катя выискивала и свои черты, но находила их мало.
Может приснилось это всё? Может и правда, матерью она была суррогатной?
Но подрастали, отвлекали от горестных дум, не давали унывать сыновья и две дочки – погодки. Их с Михаилом – дочки.
Катя опять опылялась быстро – только подуть … )
Друзья, благодарю за прочтение рассказа.
Автор Рассеянный хореограф