Холодный ветер дымил позёмкой, гонял по площади окурки, обрывки газет и прочий мусор. Черная собака жалась к стенам столовой. Шерсть ее ерошил жгучий ветер.
За запотевшими стеклами в зале привокзальной столовой люди перекусывали и ждали своих автобусов, сидели за пустыми уже тарелками.
На остановке прохаживался солдат с чемоданчиком, пристукивал кирзовыми сапогами. Он замерз и тоже заскочил в столовую. Оглядываясь сквозь стекло на остановку, встал в очередь.
Автобуса его не было долго. День был пасмурный, люди хмурые, с низкого серого неба порой сыпалась сухая мелкая крупа. Привокзальные сквозняки добавляли постылости стуже. Солдатик-дембель ждал автобус давно. Ехал домой, в село родное. Два года службы позади.
Он пересчитал мелочь, взял пару пирожков, чай, присел за стол, глядя за окно. Он лишь на секунду отвлекся, обратил внимание на парня, одетого в желтую куртку. Одевались нынче совсем не так, как одевались тогда, когда он отсюда уезжал. Видать, многое тут изменилось.
И вдруг увидел, что его автобус уже открывает двери на остановке. Рванул. За дверью сунул надкусанный пирожок черной собаке, жавшейся к стеклу – бросил ей прямо под нос. Добежал до остановки, уже занёс ногу в автобус и зачем-то оглянулся на собаку. Рядом с ней, как маленький комочек, сидел на корточках ребенок. Ребенок ел этот пирожок, откусывал и протягивал собаке, она кусала у него из ручки тоже и он быстро руку убирал, совал пирожок себе в рот. Они ели вместе.
Шумная краснолицая тетка с мешком оттолкнула его от автобусной двери. Автобус отправился, засыпая след от колес ошмётками снега, а солдат так и остался на остановке. На его плечи сыпала снежная крупа, а он, раскрыв рот, смотрел на эту странную пару.
Что это? Он был там, где война, он видел многое, он помнил глаза детей-беженцев, детей, потерявших родителей, он так мечтал скорее быть здесь, где мир, где покой, где счастливые дети… И не думал увидеть такое …
Равнодушно, безразлично мимо проходили люди, рядом с дверью стоял и курил мужик. Никто не обращал внимание на малышку и собаку. А ребенок тем временем встал, посмотрел по сторонам и направился в здание вокзала.
Солдатик посмотрел на уходящий автобус. Когда ещё будет следующий? Пошел за ребенком. По каким-то признакам, по маленькой головке, по каким-то нежным ее шажкам, он уже понял – это девочка. Хоть одета она была в большую мальчишескую куртку, шаровары. Но — девочка.
Девочка зашла в грязный студёный зал станции. Здесь было холодно, промозгло, казалось, холоднее, чем на ветренной площади. Она уверенно направилась в угол, забралась на сиденье с ногами, засунув их под большую куртку, привалилась к подлокотнику и застыла.
Солдатик подошёл и присел рядом. Она немного покосилась на него и ещё больше скукожилась.
– Замёрзла? Ты чего тут, а?
На девочке была круглая меховая шапочка с завязками под подбородком. Когда повернула она голову, шапка осталась на месте, оголилось маленькое ушко и светлые запутанные волосики вокруг. А глаза большие, красивые, смотрят испуганно.
– Где мама-то твоя? Тут что ли? – он обвел рукой зал. Народу тут было немного, и никто не обращал внимание на них.
И тут девочка вскочила и побежала. Солдат слегка оторопел, но ненадолго – помчался следом. Схватил за маленькую ручонку ее на улице.
– Ты чего! Ты чего испугалась-то, глупенькая. Пойдем в столовую, пойдем… Перекусим пойдем.
Девочка притихла, перестала вырывать руку, но дышала ещё тяжело, волновалась, озиралась по сторонам. Ветер трепал ее волосы.
– Есть хочешь? – девочка смотрела на грязный пол, – Пошли! Знаю – хочешь.
Он усадил ребенка за стол, отходить побоялся – убежит. Подошла толстая судомойка с подносом грязной посуды.
– У нас сами берут, чего сидеть-то?
– А принесите нам супа, а? Я заплачу вдвойне.
– Ей что ли? – кивнула она на девочку.
– Ей.
Судомойка вздохнула. Вскоре молча принесла чашку горохового супа, поставила перед девочкой. Девочка схватила ложку, но ела спокойно, без азарта. Ела и косилась на парня.
– Ведите ее в пункт милицейский. Местная она. Давно уж тут шныряет. Булку украла у нас в выездном лотке. Мы уж ловили, а вот опять… , – советовала судомойка.
– Мать-то есть у тебя? А отец? Может бабка? – вопросы оставались без ответа.
На вид девочке было лет пять. Узкое личико, темные подглазины, крупные глаза с длинными ресницами. Куртка большая, коричневая, явно заношенная, ниже колена, на ногах – сиреневые ботинки. Она явно понимала, что от неё хотят, но молчала. Он купил конфет в красных блестящих фанатиках, насовал ей в карманы.
– Видишь ли…, – в линейном отделении милиции на вокзале милиционер ничуть не удивился их визиту, – Видишь ли, у нас тут за вокзалом, в низине, цыгане расположились. Никто их с места сдвинуть не может. Тут уж кто только не приезжал…Все власти. Но в ближайшее время вопрос решится. Это их девчонка. Там и мать есть. Мы уж ее возвращали, а она опять … Болтается тут на вокзале. И мать ее трепала прошлый раз, орала тут, по заднице лупила. Еле успокоили.
– Цыганка? – солдат оглянулся на девочку, – Как-то не похожа она на цыганку. А Вы документы проверяли?
– Какие документы? С луны что ли ты, дембель? Там детей у каждой бабы знаешь сколько? И поди разбери – где чей. И никаких документов у них, только у некоторых. Кочуют…
– Чего же делать? Она ж маленькая… А я автобус свой пропустил.
– Как звать тебя? Служил-то где?
– Лёха Заверзев я. Из Елицовки. На Кавказе отслужил. Два года – от звонка до звонка. С собой документы.
– И как там? – милиционера эта тема явно интересовала. Сейчас Кавказские события волновали многих.
– Хреново. Думал, у вас тут порядок, а вон как… Мне и не писали о таком. Ни мать, ни … девушка.
– Дождалась?
– Ага,– солдат погладил себя по колену, заулыбался, – Два года ждала, писала. Она в Кирове техникум закончила летом. Я ж тоже его закончил, а потом призвали. А работать она к вам ездит в Димитровку. Может и поженимся, – этот Лёха явно был влюблен.
– В Елицовку ещё вечером будет автобус, в шесть. Только он Камышинский, по кругу идёт. Не пропусти, последний он.
– А с девчонкой что? – Алексей глянул на девочку. Она сидела смирно, на скамье, слегка привалившись к стене. Казалось – вот-вот уснет. Горячий обед, видимо, вгонял ее в сон.
– Оставляй, вызовем цыган, заберут. Позвоню сейчас дежурным, найдем кого-нибудь.
– Так ведь мать есть, говорили…
– Да у них не поймёшь – общие дети какие-то. И кто там мать? – отмахнулся дежурный.
Парень вышел из милицейского пункта. До шести ещё была уйма времени, и он опять направился в столовую. Там хотя бы потеплее. И тут увидел, как через дорогу идёт бойкая цыганка с детворой. Она в теплой меховой безрукавке, длинных многочисленных юбках, платке, повязанном назад, шла через площадь прямо поперек дороги. Машины тормозили, сигналили, водители покрикивали из окон автомобилей, но она лишь отбрехивалась, широко отмахивалась руками.
– Ошалел! Не видишь – дети! … Джан пакар…
Солдатик подождал, пока цыганка приблизится к нему, пошел навстречу.
– Здравствуйте! Там в милиции девочка. Может, ваша? Сказали, что ваша.
– Наша? Мои чилды все при мне! Бахталэ. Давай, солдатик, погадаю…всю правду скажу.
– Нет, не надо… Может не ваша, но из ваших. Вы сходите туда. Хотите, пойдем вместе?
– Вот погадаю, тогда пойдем. Дай рублик детям на гостинцы, не жадничай, милок. Не обману, всю правду скажу…
Ему все это было не по душе, но он достал немного денег, отдал цыганке. Все вместе направились они к линейному пункту. Цыганка схватила его руку, болтала без умолку.
– Дэ вас! Ээ, милок! Фортуна у тебя, мэ тут пхэнава… Чаялэ чаялэ… Скоро горе увидишь, не быть свадьбе. Ой ой… Но горе – не беда. Счастлив будешь, Чаялэ найдет бахталэ счастье. Багала сыр чиреклы…
– Отстань ты! Все равно не верю! Лучше пошли быстрей, – дети тоже что-то кричали, и парню некомфортно было идти в такой шумной толпе.
Пункт милиции наполнился цыганским гомоном. Цыганка кричала на девочку на своем языке. То дёргала ее за руку, то обнимала и прижимала к своим цыганским юбкам. Дежурный махал руками, выпроваживая их с участка. Солдат смотрел на девочку. Она была безучастна. Не радовалась своим, не выдавала никаких эмоций. Злата – так называла ее цыганка. Это была не ее мать, но Злата была девочкой из их табора.
А солдат смотрел на цыганят. Сравнивал. Эта Злата была совсем не похожа на чернявых, смуглых цыганят. Белокожая, светловолосая. Даже худоба ее была другой. Ножки девочки были ровные, с плотными щиколотками.
Она точно из их табора?
И когда шумное цыганское семейство, наконец, удалилось, он спросил дежурного:
– А Вы уверены, что она цыганка? Светлая же…
– Да их хрен поймёт, этих цыган. Может цыганка от русского родила. Там и рыжих знаешь сколько? И порядка никакого… рожают, как кошки.
За окном тянулся продрогший осенний день. Алексей томился. Вот он – дом, рукой подать. А там – Лиля … Да, конечно, мамка, конечно… но к Лильке сейчас тянуло невероятно. Казалось, бегом бы побежал! О его приезде именно сегодня никто не знал. Да, ждали домой в ноябре, но точный день он и сам не знал до последнего.
Он попробовал ловить попутки, но их село стояло на отшибе, туда не ехал никто. А брести по такой погоде пешком из соседнего села не хотелось. Чуть больше трёх часов и обождать-то. Это ж надо было – упустить автобус. Но эта девочка так и стояла перед глазами. Несчастный у нее какой-то взгляд …
Он не знал куда себя девать, столовая закрылась, а в вокзале, без движения, он замерзал. Решил пройтись. Пошел мимо почерневших серых вокзальных построек, мимо деревянных домиков. Спустился по тропинке вниз с холма. И тут увидел за домами, на опушке леса – цыганские шатры. Вот о них-то и говорил ему дежурный …
Алексей с интересом наблюдал издали.
Цыгане жгли костры, громко перекрикивались. Ребятни видно не было. Видимо, непогода загнала всех в жилища. А он искал глазами девочку Злату, почему-то захотелось ее увидеть опять.
Он постоял немного. Ноги в кирзовых сапогах его опять начали подмерзать и он повернул обратно к вокзалу. Шел быстро, хотелось согреться и вдруг остановился, словно споткнулся. На грязном снегу под ногами, вдавленный его каблуком, пестрел красный блестящий фантик конфеты. Значит здесь прошли цыгане и девочка.
Только подумал о ней, как вдруг она материализовалась. Наклонившись чуть вперёд от встречного ветра, быстрым шагом она шла в сторону вокзала. На ней не было уже коричневой куртки, а только оранжевая кофта, вытянутая, но плотная. А ещё большой цветастый платок, повязанный на скорую руку. Она шла по проулку перпендикулярно ему, не заметила его сразу, практически наткнулась.
– Эээ! Это ты опять!
Она не ожидала, подняла голову – щека красная, по щекам бегут слезы. Секундная заминка, а потом она отвернулась и помчалась, смешно закидывая свои сиреневые ботинки.
– Да стой ты! Куда? – он развел руками, помедлил чуток, но все же побежал вдогонку, – Злата! Злата! Я не обижу тебя! Честно! Да погоди ты!
Догнал в несколько шагов. Схватил за худые плечики, развернул к себе.
– Чего ты испугалась-то, дурочка? Я ж добра тебе хочу. Ты чего убежала-то опять от мамки?
Она смотрела на него со страхом в глазах, тяжело дышала, из носа текли сопли. Вытирала их красной холодной рученкой. Вспомнил он своего племянника Пашку. Как нянчился с ним, как утирал ему сопли, когда чуть не потонул тот в их речке Катани. Он достал свой носовой платок из внутреннего кармана, утер ей нос, присел перед ней на корточки.
– Ну-ну! Не реви. Ты чего убегаешь-то из табора своего? Там же мамка…
И тут девочка впервые отреагировала на его слова – она замотала головой в отрицании.
– Нет? Нет? Там мамки нет? – девочка мотала головой – нет, – А папа, отец? – девочка опять отрицала, – А кто там есть? Бабушка, может? – и опять … – Ну, пошли туда, разберемся.
Он потянул ее в сторону табора, но она встала столбом, упёрлась. Не волочить же волоком …
– Вот ведь, напасть! Что ж мне делать-то с тобой? Я уж на один автобус опоздал из-за тебя, и на другой опоздаю, коль так дела пойдут. Ладно пошли опять в милицию.
Девочка вдруг села на колени прямо на грязный сырой снег, закрыла лицо маленькими грязными ручками.
– Чего ты? Чего… А ну… , – он бросил свой чемодан, подхватил ребенка на руки. Она была лёгкая, как пушинка, – Ты чего-о?
Он не знал, что и делать. Кроме племянника, с детьми дела он не имел, но племянник был постарше. А что делать с такими маленькими? Но где-то в подсознании вдруг всплыло – надо покачать, успокоить, и он начал качать ее, держа на руках из стороны в сторону. Просто раскачивать и приговаривать:
– Тихо-тихо, тихо-тихо…
И тут она обняла его за шею, обхватила тонкими ручонками и положила голову ему на плечо. Она пахла костром и чем-то сладким, может, его конфетами. Так, держа ее одной рукой, а другой подхватив чемодан, направился он в милицейский пункт.
Но пункт оказался закрыт – ни патруля, ни милиции. Алексей уже собирался идти к начальнику вокзала, как вдруг глянул на часы – его автобус вот-вот подойдёт. Он устал, замерз, очень хотел домой. Он мог бы посадить девочку на вокзальные сиденья и просто уехать. Но совесть не позволяла сделать так. Касса не работала.
За белым окном вокзала уже появился красный автобус. Народу было много – автобус последний. В раскрытые задние дверцы рвались толпой. Внутрь первым делом протиснулись те, у кого крепче локти. Стоял гам, толкотня. Над головами – поднятые сумки, мешки.
Алексей вдруг понял, что его вот-вот оттеснят. Он глянул на испуганное лицо Златы и с силой втиснулся внутрь. Некоторые пассажиры так и остались на холодной площадке. Что тут творится? Как изменилось все за эти два года… Неужели люди так обозлились?
– Билетики! Билетики готовим! – кричала полная тетка-кондуктор, – А детский где? Где детский на ребенка?
Злата от окрика уцепилась за Леху ещё крепче.
– Да ладно тетка, не дергай солдата! Не видишь что ли, с армии только, не знает правил.
– Я заплачу…, – предложил он, хотел поставить девочку на пол, но к ней протянула руки сидящая старушка.
– Поди, дитя, сюда.
Но Злата крепко замком сцепила руки у него на шее, он попытался, поуговаривал, но так и не смог ее от себя оторвать.
– Да нет, подержу сам, мне не тяжело…
– Да не надо мне денег! – пропела кондукторша, – В кассе билеты! Вот высадим сейчас…
Но угроза так и осталась угрозой. Автобус тяжело катил по кругу через поселок Камышинский в Елицовку. Часа полтора езды. Леха прижался к холодной стене автобуса спиной и взвалил на плечо свою ношу. Вскоре она обмякла – уснула у него на руках.
Что с ней делать, он так и не решил. Решил сначала отогреть, откормить в материнском доме. Знал – мать поймёт, поможет, встретит ласкою. А уж потом подключат они сельсовет, разберутся. Обратно к цыганам девочка точно не хочет. Может лучше ей будет в детдоме?
Но сейчас голова гудела от усталости… Пальцы ног заиндевели. Думать, анализировать уже не было сил. Скорей бы в тепло родного дома!
Туда, где в красной топке печи трещат дрова, где тихо бормочет на подоконнике возле цветущей герани радио, туда, где пахнет пирогами мамы, туда, где ждёт его Лиля.
Вот уж не думал, что будет возвращаться из армии вот так – с ребенком на руках…
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ