Весна врывалась в Сомово всегда так – особенно счастливо. Леса, окружающие село, реки и болота долго держали её в черном теле, не пускали, гнали сыростью. Но она побеждала, врывалась в распахнутую, наконец, дверь и занимала собою всё. И столько благостного тихого счастья предвещала она.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
К маю уже вовсю зеленели луга, пестрели цветами, леса пели голосами птиц, шумели зеленеющими кронами, а люди, подвластные этой весне, вываливали на огородные наделы и просто на улицу – весна звала.
А ещё звал праздник. На май гуляло всё село – заалели флаги на домах. Достали селяне красивые наряды – скоро и на площадь.
Серафима вынесла из сарая лестницу, потащила к зданию почты. Там приставила ее к бревенчатой кладке, потрясла – проверила крепость. С красным флагом в руках полезла наверх. Давно уж эту работу выполнял за нее сын. Но в последнее время всё, что раньше делал сын, делала она сама. И ничего, справлялась. Лишь разок попросила соседа помочь убрать со двора тяжёлое бревно.
Настроение у Симы было совсем не праздничным. Недавно урезали ей полставки, велели работать лишь четыре дня в неделю вместо шести. Оборота, мол, у почты мало. Грозились урезать и помещение – торец почты должны были забрать под новый медпункт.
В зарплате Серафима теряла много, расстраивалась. Деньги она любила, уже кубышка ее была вполне плотной, но хотелось больше. Привычные думы «на свадьбу сыну», никуда не ушли – Серафима всё ещё надеялась.
С трудом по лестнице с флагом в руках она поднялась, а вот древко приладить, флаг укрепить, как ни старалась, так и не смогла – руки уж не те. Склонилась, держась за зелёный ставень.
А тут мальчишки мимо.
– Эй, Витька, а ну-ка…
И мигом мальчишки залезли наверх, приладили. Им только дай полазить. Серафима присела на крыльце, смотрела в спины мальчишкам. «Вот и Вовка совсем недавно таким же был, бегал, шустрил. А теперь мается с чужим ребенком…»
Она глубоко вздохнула, встала, отряхнулась и понесла лестницу домой.
А навстречу Танюшка Ефимова – жакет двубортный, юбка в складку.
– Здрасьте, тёть Сим! С праздником наступающим!
– Здравствуй, Таня! И тебя! И откуда красивая такая?
– С училища. Митинг был, а я выступала. А потом отпустили нас, не учимся сегодня.
– Чай к матери на огород теперь?
– Не-не. Мы с ребятами на зелёнку, на Климовский к Мерянке. Тусовка у нас.
– Чего у вас?
– Тусовка. Ну, сборище, в общем, отдохнем, песни попоем, музыку послушаем …
– Аа… Ну, и отдыхать надо. И то верно. Молодые …
– Ага. Жаль Вовки нету. С ним здорово было, хоть и плохо танцевал.
– Ох, Танечка, не рви душу. Не жилось, не гулялось,– махнула мать рукой, – А ведь говорила я…
– А чего, тёть Сим, правда, что уезжает он из села?
– Как это – уезжает? Куда ему, с ребенком-то…
– Говорят, в Орск. Там новый завод построили, общежитие дают.
– Да ну, слухи, поди… У нас много чего говорят, но… Обижена я на него, Танюша, редко общаемся, может и… Лестницу не поможешь донести? Тяжёлая…
– Ой, нет, тёть Сим. Юбка у меня, сами видите – дорогая. Испачкаю…, – побежала дальше.
Серафима посмотрела ей вслед. Да, девка хитрая.
Вспомнила ее слова и распереживалась. Не так уж много времени прошло с того момента, как сын мать ослушался и забрал-таки чужую девочку, назвав своей. И мать ждала, что вот-вот сын поймёт, что сделал это зря, одумается… Что найдёт варианты вернуть ребенка родне. А коли сам не найдёт, придет к ней, поговорит, покается по-сыновьи, и вместе они начнут думать, как быть.
До сих пор все домашние приготовления и дела она рассчитывала на него. Картошки посадить – чтоб и на Володю хватило, банки посчитать – на Володю ж, полгрядки чеснока – Володе. И деньги на него откладывала. На то время, когда одумается. Не верилось, что сына в ее жизни больше не будет. Казалось, что это лишь временное явление, а вскоре всё наладится. Она переборет его характером своим сильным…
А теперь дело оборачивалось совсем невыгодным путём – сын будет далеко, помочь или подсказать Серафима уже не сможет.
Впрочем, и сейчас помощи он от нее не видел. А она удивлялась – и как ее Вовка справляется с дитём. И сам-то ещё – дитя. Никак не могла понять, как сын это выдерживает.
Конечно, молва доносила, что есть у него помощники. Нюрка эта Савельева ей не нравилась. Маленькая, худая, одета, как мальчишка – в треники. Ну-ка, у матери после Нюрки ещё семеро и жилья нормального нет, и дети в обносках, и сама Любка строит из себя этакую героиню – многодетную мать. А чего нищету-то плодить было!
Неужто и правда – уезжает сын?
***
А Владимир действительно собрался уезжать. Сидели они с тёткой Любой и Нюркой как-то на крутом берегу Сомани. Младшие дети Савельевых как солнечные зайчики мельтешили по берегу.
– А ты в профком заводской иди, Володь, – советовала тетка Люба, – А чего? Ты один с ребенком, считай – отец-одиночка, и жилья нет. Материнский дом ведь не в счёт. Жена у тебя умерла. Может, и помогут чем. Нам вот общежитие дают при новом заводе в Орске по многодетности. Новый там завод построили, люди им нужны, а ты уж бригадир… Завтра и поезжай. Присмотрим за Машей твоей.
Владимир отправился на следующий день на завод, набрался смелости – пошел в профком. Просить он не умел. И там ему тоже с ходу предложили – Орск. Как раз туда рабочих набирали. И комнату в семейном общежитии пообещали. А вот с ребенком, как помочь, не знали. Тут уж – сам… Но к работе там нужно было приступать сразу. Он побежал к начальнику цеха, тот тоже советовал – езжай. Денег нет? Спросим у ребят.
И на следующий день собрали, дали в долг Володе на первое время целых сорок рублей.
– Заработаешь – отдашь. А заодно напишешь, как там – в Орске.
Владимир загорелся. Он очень надеялся, что долги отдаст в ближайшее время. Заработает. Вот только … дочка.
Тетка Люба махнула рукой – поехали. Вместе как– нибудь сладим и с дитём. Хоть и сама собиралась в Орске приступить к работе, определив младших в ясли, и Нюру на лето, до учебы, на работу устроить мечтали.
Владимир рисковал, знал это. Но и здесь оставаться было невозможно. Мать совсем отвернулась, он ее не понимал, был очень обижен, а из барака нужно было вскоре выезжать. Вопрос с дочкой для него был давно решен – это его дочка.
Дядя Коля купил билеты от их райцентра до Орска. Езды – пятнадцать часов. Тетка Люба вязала узлы, собирала чемоданы. Муж ее бегал, улаживал дела. Договорился, что подбросят на вокзал их в райцентр на грузовике.
***
Вечером, в субботу, перед отъездом сына, в дом Серафимы постучали. Она запахнула расстёгнутый халат. Уж легла, но не могла уснуть, терзалась думами. Открыла дверь. В темнеющем дворе увидела Любу. Она неловко топталась.
– Здорово, Серафима Степановна. Не поздно я?
Сима догадалась – о сыне разговор, о его отъезде.
– Заходи, сейчас чай поставлю.
Люба придвинула табурет к столу, присела. Серафима хлебнула ковшом воды, наполняла чайник, ставила на плиту.
– Вот. Хотела пораньше, да разве с моей оравой вырвешься, – начала Люба, – А потом думаю – завтра ещё больше суеты, пойду. Я ведь чего сказать хотела…, – видно было, что не знает она с чего и начать, мялась, – Не моё это дело, конечно, не моё. Хочешь гнать в шею – гони, не слушай. Уйду. Только ведь уедет завтра Вовка твой с нами в Орск, сама локти кусать будешь. Сын ведь… У меня вон восемь, и о каждом сердце болит, рвётся, а тут – один единственный, – Люба помолчала, молчала и Сима, – Любит он дочку свою. Знаю…знаю… Чего глазами-то стреляешь? Знаю, что не свою. Но ведь теперь своя она для него, вон как управляется, ты бы видела. Не на что он ее не променяет уже, пяточки целует. Хороший у тебя сын, Сима, добрый, ласковый. И это твоя заслуга.
Серафима так и стояла у плиты, слушала.
– Так чего хочешь-то ты? Чтоб я ребенка на себя взвалила? Так выходит…, – сказала без озлобленности, спокойно. Если б знала Люба, сколь дум она передумала по этому поводу!
– Так, а как иначе-то? Вернее – нет. Нет, конечно, не за этим я. Просто хочу, чтоб помирились вы, чтоб опять семьёй стали – матерью и сыном. А раз так, так как же без помощи-то? Нужна ему помощь. Очень нужна.
– Он что ль тебя послал? – сомнения терзали Серафиму.
– Ну, что ты! – Люба раздосадовалась, – Что ты! Он и не знает. Сама я пришла. Он бы, думаю, отругал.
– Ну, вот и правильно бы отругал. Сама я разберусь, что делать мне, а что – не нужно. Без советчиков. А ты за своими приглядывай. За старшей особенно, а то уж говорят – с Володькой она, – слова эти были сказаны без злобы, как будто мирно.
– Что ты! Нет, конечно. Помогает, да. Но дядькой кличет. Нет там ничего, разве что нравится он ей, ну так это – как запретить?
– Вот-вот, я и говорю – поглядывай. А я уж решу, что делать мне… Расскажи лучше, куда едете? Иди, чаю выпьем.
Люба как-то неохотно и устало, прихлебывая чай, рассказала о переезде, о хлопотах, о том, как доберутся до вокзала. Ушла, так и не дождавшись материнского сердечного отклика. Решила, что ходила зря.
А Серафима не спала ночь, ходила по двору всё утро, и лишь к обеду сон сморил. День был воскресный. Проснулась – глянула на часы.
Господи, так ведь уедут скоро!
Ну, почему Бог поступает с ней так? Черная сущность металась. Почему, чтобы быть счастливой, она должна уступать? Почему она должна любить тех, к кому равнодушна? Какой и кому от этого прок? Неужто нельзя просто вернуть ей сыновью любовь, ничем не жертвуя?
И тут же белая сущность отвечала – нельзя. Теперь уж нельзя. Теперь ответственен он пред Богом за дитя.
Но как же трудно открыть закрытое сердце, трудно отпустить обиду и смириться? А уедет – простит ли потом свою мать когда-нибудь? Получается – в трудностях бросила. Сомнения терзали. Белая сущность не побеждала, побеждал рассудок, своя выгода.
И тут Серафима решилась. Так… Она металась по дому! И куда он с ребенком? Пусть устраивается, а она возьмёт девочку пока себе. Это и будет их примирением. Справится как-нибудь. Малышку и на почту можно взять, и с той же Альбиной поговорить, заплатить – приглянет. Этот вопрос уж тоже давно она обдумала и вдоль и поперек.
А коли девочку она оставит, сын, конечно, простит. Вот на то и был расчёт.
Она на скорую руку оделась и рванула к мерянкинскому мосту. Не успела. Машина уж увезла Савельевых и сына на вокзал в райцентр.
Надо … надо догнать их на вокзале и оставить девочку здесь. Она знала время отправления поезда, она успеет. Лишь бы Валька был дома, лишь бы не подвёл. В самый последний момент Серафима нырнула в свою кубышку – надо Володе денег дать, схватила без счету.
Вальки, соседа с мотоциклом, дома не оказалось, и она побежала на площадь, а с нее – на трассу, ловить попутку. Остановился грузовичок, довёз почти до самого вокзала, повезло – всего квартал пройти.
Серафима задыхалась, ноги гудели, бежала, боялась не успеть. Сердце неприятно клокотало, заклинивало дыхание. Станция была небольшая, и очень быстро увидела она на перроне многодетное семейство Савельевых, а рядом – Володя.
Успела! Серафима посмотрела на большие грязные ещё довоенные часы над перроном, с треснувший стеклом и натужно прыгающей по отсекам стрелкой. Оставалось до отправления не больше пяти минут.
Сын, вместе с Николаем, главой семейства, и старшими мальчишками, перетягивал сумки. Малышку держала на руках одна из дочек – Римма. Длинный состав уже подъезжал, скрипел тормозами.
Серафиму ещё никто не видел, все смотрели на проезжающие вагоны, ловили свой. Она подошла к девочке, протянула руки. Та удивлённо посмотрела на нее и отдала ей ребенка. Римма решила, что мать решила проводить сына. Сама девочка ухватилась за узлы, начала помогать родителям. Все дружно шли к вагону, поезд шумно свистел и клацал. Под ногами, влажный от дождя, весь из зыбких оживающих под ногами досок – перрон.
Володя мать свою ещё не видел, тащил тяжёлые чемоданы, забрасывал их в тамбур вагона, запрыгивал и растаскивал их там вместе с Николаем. Они спешили, а Сима шла позади всех. Маленькая Маша не спала, проснулась от шума поезда, вздрогнула от свистка, и Сима прижала ее к себе плотнее, чтоб уберечь от испуга, почувствовала сквозь одеяло маленькое беспомощное тельце. Взглянула. Девочка смотрела на нее глазами Инны с портрета, как будто просила о чём-то.
На какое-то время про малышку Машу забыли все, решив, что она на руках у кого-нибудь из детей. А потом из вагона выскочил испуганный Владимир.
– Ох! Мам, ты чего тут? Напугала…, – он резко забрал ребенка, направился в вагон. В тамбуре стояли Николай и Нюра, смотрели на них.
– Володя! Оставь ребенка! Оставь мне. Я справлюсь. А ты устраивайся там, на новом месте, а устроишься, если захочешь, заберёшь. Володенька, – она протянула руки, – Давай ее мне. Оставляй.
– Нет, – оглянулся он, – Нет. Моя это дочка, мне и растить.
– Конечно. Конечно, ты будешь. Я просто на время возьму, пока не устроишься, – Сима была убеждена, что так лучше, что сын просто не понял ее в этот момент и сейчас сообразит, что это правильно. Он же просил у нее помощи. Так что теперь? Теперь-то она согласна. Она протягивала руки, – Оставляй, говорю…
Но Владимир протянул ребенка Нюре наверх, и сам забрался в вагон. Оглянулся:
– Не нужно. Я сам. Прощай, мам, – размашистым шагом вошёл в вагон.
– До свидания, Серафима! Не поминай, как говорится, – махнул Николай.
И все они исчезли из вагонных дверей, растворились в глубине. Грузная проводница поднимала ступени, закрывала дверь.
Серафима осталась на перроне одна. Растерянная и непонятая. Всё было потеряно. Нацеленный на то, чтоб увезти ее сына, суставчато-длинный зеленый состав вот-вот тронется. Она повернулась, медленно пошла к хвосту. Подбородок ее дрожал, колени подгибались…
Худенькая проводница с развернутым флажком дружелюбно спросила:
– Вы чего это? Проводы – грусть, зато встречи – в радость.
И тут Сима решилась, ухватилась за соломинку:
– Милая, возьми меня. Я заплачу…
– Да Вы что! – испугалась девушка, – Не положено ведь. Билет нужен.
– Куплю, хочешь два билета куплю или пять. Только сейчас пусти, иначе и как жить не знаю…, – Серафима полезла в сумку, совала девушке деньги, та отодвигала ее руку.
В глазах женщины было такое горе, она не требовала, она умоляла.
– Пусти, век благодарить буду…
И проводница сдалась.
– Нну, нну… Только если на следующей станции билет купите. Или высажу. А то ведь меня уволят, понимаете? Остановка там долгая…. А у нас начальство…
– Куплю! – перебила Сима.
Состав лениво заскрипел, качнулся, потек вдоль перрона. И вот Серафима едет с сыном в одном поезде. Осталось позади родное село, родные места. Она открыла сумку, заглянула… Паспорт, деньги… Она совсем забыла предложить Володе деньги, но как хорошо, что они есть.
Осунувшаяся, ещё больше ссохшаяся, Сима вымученно улыбалась, сидя на жёсткой вагонной полке – она ехала туда, куда не хочется, но ехала с сыном.
Гомонили женщины, ребятня, общительная толстая старушка искала ее чемодан. Серафима постелили свой пиджак и легла, закрыла глаза, притворилась спящей.
Но где тут сну! Нужно было придти в себя от содеянного. Хорошо хоть Клава, соседка по улице, видела, что она уезжала. Догадается присмотреть за брошенными курами или нет? Надо сообщить…
К своим по вагонам Сима не пошла, хоть была от них недалеко. Через станцию, на долгой по времени остановке, вышла, взяла билет и оказалась от сына ещё дальше. Там она успела еще отправить две телеграммы-молнии с вокзального отделения почты. Знала – молнию принесут, хоть она и уехала. Одну – знакомой почтальонше на почту соседнего села, другую – соседке по дому, чтоб присмотрела за хозяйством.
А потом в вагоне взяла она белье, лежала, пыталась задремать. Удавалось плохо. Среди ночи вышла в тесный, пропахший хлоркою тамбур, приспустила расшатанные рамы, вдохнула свежести.
За окном неслась и обволакивала поезд холодная тьма, свистела, стучала на стычинах рельс. А Серафима всё думала о себе, о сыне, о маленькой Маше. Вспоминала тепло детского тельца, и взгляд Инны с фотографии, который так напомнил взгляд девочки. Во взгляде этом – надежда. Как будто знала Инна, что все будет именно так. Как будто искала того, кто не оставит ее дочку, случись беда. Вцепилась в Володю, как вцепилась бы любая мать, зная, что у ребёнка в будущем будет настоящий отец.
Сима думала – а если б она любила эту женщину так, как полюбил ее сын, разве б смогла б она бросить ребенка? И ведь он приходил за помощью к ней. К матери. Приходил, а она оттолкнула. И теперь сын не хочет принимать ее, как будто и нет у него матери.
А есть ли она? Есть ли? Слезы по щекам разметал ветер. Белая сущность стучала на стыке рельс – мать ли ты? Мать ли?
Утром Серафима взяла у проводницы чаю и минут за двадцать до остановки уж опять стояла в тамбуре.
И было на душе покойно. Как будто и не спонтанная эта поездка, как будто всё у нее хорошо. Война внутри была окончена ещё ночью. Белая сущность победила. И сердце прекратило клокотать, и злость ушла, и уверенность в том, что будет всё нормально, вернулась сполна.
Владимир распахнул свои большие тёмные глаза, увидев мать на Орском перроне. Она помогала стаскивать узлы Савельевых.
– Ты откуда тут?
– Помочь вам приехала. Дети ведь … Помогу да и уеду. Делов-то…
Сын смотрел удивлённо, Нюра – испуганно. И только Люба тихонько и радостно улыбалась.
– Сим, Катьку возьми-ка, а то она поездов страсть как боится.
Сима взяла за руку трёхлетнюю Катю.
Обвешанные узлами, баулами и чемоданами отправились они на автобусную остановку, чтоб ехать на завод. Под недовольный рокот пассажиров загружались в автобус, затаскивали свой скарб, потом разгружались, искали завод. Оказалось, что идти не близко, взяли такси для чемоданов и малышей. Две машины – дорого, взяли одну. Остальные шли пешком. Сима оказалась в машине с Любой, малышнёй и маленькой Машей. Вдвоем вытаскивали всё из машины, пока не подошли остальные.
– Господи, Сим! Чтоб мы и делали тут без тебя. Молодец – ты…
– Как думаешь, Люб, – Сима тяжело дышала от перетягивания ноши, – Простит меня Вовка?
– А ты не жди. Просто поступай по сердцу. Прощение дело не быстрое. Но он оттает, думаю. Добрый он. Да и помощь ему сейчас потребуется.
В проходной завода они просидели почти два часа, прежде чем дали им все бумаги и велели идти в общежитие. Там они тоже прождали долго. Дети устали, малыши капризничали. Всё это время Володька с Николаем бегали, оформлялись, а Маша была на руках Симы.
– Давайте я подержу, – протягивала руки Нюра.
Симе отдавать не хотелось, хотелось всем естеством доказывать сыну, что нужна она. Но она взглянула на Любу и протянула малышку Нюре. Был в Любе какой-то магнетизм. Усталая, взбудораженная дорогой, но такая заражающая любовью женщина.
Поселили их в разных отсеках. Сначала на первый этаж занесли имущество Савельевых. Комната Владимира располагалась на третьем этаже нового кирпичного общежития. Поднялись тоже всей толпой. Жилище тесное – коридорчик, а из него две комнатки, в соседней – молодая семья с ребенком.
Две панцирные кровати, старый стол и два стула. Вот и всё убранство. Но матрасы и подушки обещали дать. Владимир пошел на склад. А потом ему нужно было опять бежать на завод. К ним поднялась Нюра.
– Нюр, побудешь с Машкой? – обратился к ней Владимир. К ней, а не к матери.
– Давай, – Нюра подошла к лежащей на койке малышке, присела на скрипучую постель, посмотрела на Серафиму, – Ой! Дядь Вов, а меня там мамка просила помочь. Пускай тетя Сима присмотрит, ладно?
Серафима готова была Нюру расцеловать.
– Пускай, – махнул рукой, убежал.
Пока бегал, они успели и пол в комнате помыть, и окно.
А ближе к вечеру Серафима помчалась искать магазин промтоварный, хозяйственный. Благо – деньги у нее были, а у сына – ни ведра, ни кастрюли.
Вечером они сидели вдвоем, Серафима сварила макароны – кормила уставшего от суеты сына. За окнам наполнялся огнями и звучал машинами большой город. Было непривычно и немного страшно. На кровати уснула маленькая Маша. Она вытащила ручки из пелёнок, подняла их вверх. Оба они смотрели на девочку.
– Мам, до яслей останешься? На месяц примерно…, – Владимир на мать не смотрел, – Не возьмут ее туда такую маленькую.
– Да. Куда я без вас? Тошно мне в доме пустом. Останусь.
– А работа? – он обернулся на мать.
– Отпуск пока оформлю, позвоню им…, – махнула рукой Сима, – А дальше видно будет.
– А хозяйство?
– Не пропадёт, – Серафима говорила в растяжку, привалившись к стене за спиной, сегодня устала она очень,– Зачем мне оно, коли стараться не для кого? Жаль, конечно, – огород зарастёт, заготовки прозеваем, ягоды… , – она вздохнула и улыбнулась, глядя на спящую девочку, – Ну, да ладно. На следующий год уж Маша ягоды есть будет. Вон она какая славная, подрастет. Летом-то у нас – лучше не сыщешь. Место удивительной красоты. Как раз для ребенка. Да и мать ее там…
– Спасибо, мам.
В эту ночь Серафима спала крепко. И наутро была полна сил.
***
Сомово стояло на двух речушках, разбегающихся рогатиной. И по ту, и по другую сторону, и по третью. Потому что речка Сомань и речка Мерянка образовали три берега.
Давно были перекинуты мостки. Деревянные, сносимые порой водами, но восстанавливаемые колхозом и жителями.
Обычные мостики – бревна с настилом в две доски и шаткими перильцами. А под мостиком – речушки в плавном своём, медленном, но таком живом течении, тени ив над берегами, и кувшинки.
Прошло шесть лет.
Серафима вернулась с почты, заглянула в маленькую комнату – пусто. Она ударила себя по коленке:
– Ты смотри, всё ж ушла!
Со стены смотрел портрет сына и Инны.
» Где?»– мысленно спросила Сима первую сноху, а вслух проворчала:
– Ясно. Сейчас, Ин, пригоню. Не беспокойся… Ох, я ее …
По дороге сорвала хворостину и направилась почти бегом к мерянкинскому мосту.
– Машка, смотри, бабка твоя… Бли-ин…
– Говорила же, не надо было нырять. С прутом она.
Трое девчонок и пацан, подхватили одежду. Одна из девочек быстренько, от греха, направилась за Мерянку, трое пошли навстречу Серафиме, повинно опустив головы – им никуда от бабки Машкиной не деться, им – на эту сторону.
Серафима задохлась в беге, остановилась, глядя на детей.
– Я говорила? Говорила, я спрашиваю? – она трясла хворостиной в воздухе.
Маша кивала. Понуро отправились по домам. С хворостиной чуть позади детей шла Серафима и ворчала:
– Учат вас родители, учат, а вы – опять… Нельзя нырять с мостков! Малы вы ещё! Как не понять? А ведь я за тебя ответственность перед родителями несу, Мария! Вот послезавтра приедут – всё расскажу.
– Ба, а Егорке уж купаться можно? – Маша хитро отвлекала бабулю. Знала, она прутом бить не станет, так – погрозит разве, но сердиться и ворчать может долго.
– Егорке-то? Так уж можно. На руках только. Уж два года… Ох, времечко. Не успеешь оглянуться – тоже нырять начнёт. Отец нырял, мать ныряла, и он начнёт… И как я тут с вами со всеми?
То, что случилось дальше, тоже на некоторое время станет историей Сомова. Взлетит на кончики языков, обрастёт преувеличениями и домыслами, разбежится на все три берега.
Но разговоры эти совсем не будут смущать Серафиму.
– Так и было, – будет кивать она, даже когда преувеличения будут уж слишком явными.
А случилось следующее. Когда вела Серафима детей с речки, угрожая хворостиной, читая нотации, в конце улицы, возле своей калитки, увидела красную машину. А возле нее двоих. Женщина в годах и представительный молодой мужчина в джинсах. Нездешние.
К Серафиме часто приходили домой по делам почтовым. Она уж привыкла. Вот и сейчас взглянула и подумала с досадой – «опять придется на работу бежать, а ведь закрылась уж.»
Дети разошлись направо-налево, по домам своим, осталась с ней лишь Маша. Мужчина и женщина проводили девочку взглядом.
– Ступай в дом, сейчас я, – сказала шестилетней внучке Сима, а сама обернулась к стоящим рядом, – Здравствуйте, закрыта уж почта.
И вдруг Серафима в пожилой женщине узнала мать Инны. Она состарилась, но всё ещё была по-городскому модной – крупные серьги, короткая стрижка, брюки. Сима растерялась, молча кивнула.
– Здравствуйте, Серафима! – гортанно проговорила Нина, косясь на хворостину, – А мы, собственно, к Вам. И к внучке. Вы что, бьёте ребенка прутом?
– Я? – Серафима покосилась на хворостину, – А… да нет, это так – попугать.
Она опять замолчала, как-то растерялась. А Нина продолжала.
– Вот приехали… Мы на кладбище были, у дочери, – она театрально потрогала пальцем меж бровей, – Спасибо Вам, ухоженная могила и памятник…
– Это Володя всё. Приезжал тогда через год, делал на заказ … Теперь там и убирать-то немного. Ходим…, – ответила Сима.
– Благодарю!
Сима уж давно горевала о том, что мать, со времени похорон, ни разу не побывала на могиле дочки. Удивлялась, поджидала. Но теперь уж столько времени прошло, и ждать перестала.
– Вот, знакомьтесь, – Нина повела ладонью, – Это Юрий, родной отец моей внучки. Мы можем с ней пообщаться поближе? Мы специально приехали издалека. Юрий, вообще, из Москвы. Они должны познакомиться.
Серафима как-то медленно соображала, всё было так неожиданно. Пригласила их в дом, но зайдя во двор, пришла, наконец, в себя. И вовремя.
Маша знала, что родная ее мама Инна умерла, она – на портрете вместе с папой в ее комнате. Мамой давно, с самого, считай, рождения, была ей Нюра. Даже женой Володе стала позже, чем заменила Маше мать.
А вот папа… Папа был у Маши один единственный – Владимир. Никогда ни о каком другом отце с девочкой разговора не было.
Жил сын с семьей, по прежнему, в Орске. Уж получили квартиру от завода, уж подрастал Егорка. На всё лето Сима забирала Машу, свою любимую внучку. Подрастёт Егорка, двоих будет забирать. На почте работала она уже не одна, было полегче. В отпуск приезжал сын с семьей. Поджидали их и сейчас со дня на день.
Сима ценила это свое счастье. Та история с отторжением сына не забылась.
– Постойте, – Сима встала столбом, – Ну, про бабушку я поняла, а про отца – не пойму никак, – она оглянулась на гостей, приподняв брови в деланном удивлении, – Какой отец? Отец моей внучки – Владимир, сын мой. Мария Владимировна она.
Нина взглянула на Юрия, нахмурилась, перевела скорбный взгляд на хозяйку.
– Но мы же все тут знаем, что Инночка собиралась замуж за Юрия, и … Серафима, не нагнетайте. Вы прекрасно знаете, что Инна приехала сюда, будучи в положении. Мне Павел всё рассказал – Вы были против внучки.
– Павел? А это кто?
– Это мой муж. Вернее… Тогда мы просто встречались, когда приезжали к Вам. Вернее, к Инночке на похороны. Я плохо что помню с похорон, была на лекарствах, исколотая вся. Вы говорили тогда с Павлом.
– И где ж он теперь?
– Павел умер год назад. Такая трагедия.
– Соболезную. Но не помню никаких таких разговоров. И повторю – Инна ваша женой сына моего была, дочка у них родилась законная. Вы, Нина, – бабушка, не спорю. Правда не вспоминали о внучке долговато… Видно, не слишком интересно было, как растет она. А вот кто это? – она махнула хворостиной в сторону гостя.
– Я– отец. И хватит ломать комедию, я должен видеть дочь, – сказал сурово.
Было ощущение, что он вообще чувствует здесь себя неуютно, хочет скорее завершить дело и уехать.
– Кого? Какую такую дочь? У нас только свои.
И тут Юрий взвизгнул:
– Прекратите! Прекратите! Позовите …., – он забыл имя, – Позовите дочь. Она должна знать, кто ее родной отец! Она имеет право! – он было шагнул к крыльцу дома.
И вот такого самоуправства Серафима снести уж не смогла …
– А ну-у! – Серафима размахнулась хворостиной и хлестнула по земле перед гостем, едва задев по ногам. Она решительно наступала, гнала грубо,– А ну, пошли отсюда! Оба!
Хворостина засвистела в воздухе – Серафима била ею по земле прямо перед лицами гостей, летела пыль и трава. Юрий отпрыгнул, Нина испуганно попятились к калитке.
– Серафима! Вы…Вы… Что Вы делаете! – гостья отходила назад.
А Сима разошлась, хлестала и хлестала по земле, разок задела новоявленного папашу по руке, но не сильно – так, чуток совсем. Серафима уже выгнала их за калитку, свистела в воздухе прутом.
Юрий озлобленно направился к машине, открыл дверцу, сел.
– Вы ещё пожалеете! – пригрозил, заводя мотор. А потом фыркнул на Нину, – Зачем Вы меня сюда притащили?
Она усаживалась рядом, глядела отчужденно перед собой.
– Сумасшедший дом,– шептала.
– Нин, – Серафима подошла, наклонилась к открытому стеклу, громко предложила, – Поди, общайся, только слово скажешь об отце – перешибу, – Серафима подняла прут угрожающе.
– Поехали! – сказала Нина водителю, и машина, оставляя клуб пыли на просёлочной дороге, тронулась с места.
Серафима ещё раз хлестнула хворостиной ей вслед.
«Ишь, ты… Отец… Видели мы таких отцов. Уф…»
Она пошла к сараю. Да… Сима трясло. Чуток погодить надо было, успокоиться, чтоб внучка слёз не заметила.
Эту историю в красках позже расскажут сомовцы и Владимиру с Нюрой. Как избила кнутом гостей Серафима, как бежали они, сломя голову. Обрастёт ситуация преувеличениями и домыслами.
Нюра будет смеяться до слез, а Владимир тихо улыбаться и с любовью смотреть на мать.
– Так и было, – будет радостно кивать Сима, – Нечего смуту наводить. Моя это внучка! Не пойму, как жила бы без нашей Машеньки …
***
Вся эта счастливая история может и случилась такой счастливой именно потому, что произошла она в селе Сомово, стоящем на двух речушках, среди еловых лесов, высоких трав, плакучих ив и кувшинок.
Просто место такое – место удивительной красоты.
———
Друзья, рассказ окончен.
Автор Рассеянный хореограф)