Сонечка всегда была резка в своих высказываниях. С самого детства девочка была остра на язычок, и он, этот язычок, отчего- то всегда опережал мозг. Вот у умных людей как бывает? Сначала подумают, а потом говорят, чтобы и человека не обидеть, и самому не прослыть хамом и грубияном.
Только то у умных, а Сонечка была не то, чтобы не умная, скорее обычная. Серая посредственность. Но вот этот ее язычок…Одни с ним беды выходили. Бывало, как что ляпнет, так хоть стой, хоть падай. Сначала скажет, а потом думать начинает, хотя должно быть наоборот. И ладно бы по существу говорила, конструктивно критиковала, так нет же, злые у нее слова были, обидные. Хамка и грубиянка одним словом.
Ну посудите сами: поглядит Сонечка на Машеньку, усмехнется, мол, ты с какой бабки свою кофту сняла? Таких уже лет сто никто не носит, это же самовяз. Ах, семья у вас бедная? Ах, мама одна тебя тянет? Денег не хватает? А зачем же рожала тебя твоя мама? Чтобы ты как бомж ходила? Работать надо, Машенька, ра-бо-та-ть! И главное вытягивает слово работать так по взрослому, словно сама трудится, ручонок своих не покладая.
Смутится Маша, да вернется в квартиру, потому что настроение испорчено, и гулять перехотелось. И кофту эту носить совсем больше нет желания, хотя красивая она, кофта- то, новая, и мама ее ночами вязала, чтобы дочку порадовать. И на маму Машенька волком глядит, потому как обидно.
Осенние ромашки. Красавицы, очень их люблю.
Или на Вовку посмотрит Соня, скривит свой носик, да скажет елейным голоском, мол, что за запах такой стоит? Никак бабушатиной воняет? Уж не от тебя ли, Вовочка? У вас же бабка в доме живет, лежачая. Поди и ходит только под себя?
Вовка сожмет кулаки, набычится, да пойдет на Сонечку, мол, за языком своим следи, а не то я тебе!
А Соня улыбнется вроде как смущенно, шаг в сторону сделает, да скажет тихонько:
-А что ты мне, Вовочка, сделать можешь? Драться на меня кинешься? А потом в тюрьму пойдешь, как твой отец. На правду, Володя, не обижаются. Ты лучше отойди в сторону, а то и правда воняет, аж дышать нечем. Сдали бы вы бабку свою куда надо, глядишь, и воздух вокруг чище стал бы, а то и от тебя воняет, и в подъезд к вам не зайти.
Махнет Вовка рукой, сквозь зубы процедит, мол, ты бы молчала почаще, может и за умную бы сошла, да пойдет дальше. Ну ее, Соньку эту! С такой связываться- себе дороже. Ни ума, ни фантазии, а все туда же, правду в массы несёт.
Глянет Соня на Верочку, скривится опять, словно лимонов объелась, да скажет, что донашивать вещи за старшей сестрой такое себе.
-Ой, Верочка, а я помню это платье. Его тетя Настя Тимофеева твоей сестре отдавала. Ну ничего себе, сколько лет ему! Катюша Тимофеева его носила целый год, потом сестра твоя сколько трепала его, а сейчас ты эти обноски донашивать будешь? А потом сестре твоей по наследству перейдёт? А мама моя такое на тряпки пускает, полы этим старьем моет. Ты зайди ко мне вечером, я у мамы попрошу, чтобы она тебе что-то выделила из половых тряпок, они куда приличнее, чем то, во что ты вырядилась.
Скуксится Верочка, заплачет, да домой, к маме побежит. И платье это снимет, да в сторону отложит, мол, не надену я его больше. Хотя и платье ещё хорошее, носить, не переносить.
Родители ребятишек пытались на Сонечку жаловаться ее матери, мол, ты бы ей объяснила, что нельзя так, да все бесполезно. В мать пошла Сонечка, вот он, живой пример перед глазами. Видит дочка, как мать с людьми разговаривает, потому и сама то же самое делает. И вообще, не своими словами ребёнок говорит, а передаёт то, что взрослые говорят. Ну не может девочка, подросток, такие речи из своей головушки брать.
Улыбнется мама Сонечки, Тамара Яковлевна, сладкой приторной улыбочкой, да скажет маме Машеньки:
-А что не так, Леночка? Ведь все знают, что одна ты дочку тянешь, без отца растет девчонка. И одевается абы как. Я- то что? Дети, они ведь все видят, Леночка. Все замечают. Не Сонечка, так кто другой заметит, что плохонькая кофточка- то. Я наверное глупость сейчас скажу, но чтобы деньги были, надо работать, Лена. Ра-бо-та-ть! На нормальной работе, а не как ты, полы мыть.
Леночка, закусив губу, вожмет голову в плечи, да пойдет домой. Что толку объяснять что- то человеку, который и знать ничего не знает, и знать не желает? Есть у Маши отец. Точнее был. Заболел, не смогли врачи ничего сделать, умер он, когда маленькая Маша была. А полы она, Лена, моет, так то не от хорошей жизни. На заводе у них получку уж какой месяц не дают, пенсию по потере кормильца тоже задерживают, а жить на что-то надо, вот и крутится Леночка, как может. Днём на заводе работает, а вечерами полы в магазине моет.
На Вовкину мать снисходительно так посмотрит Тамара Яковлевна, усмехнется, да скажет коротко, но ёмко, мол, от осинки не родятся апельсинки, уважаемая. Весь двор в курсе, в какой командировке ваш благоверный находится. И сынок ваш, что уж греха таить, таким же растет, недолго ему на свободе быть, сядет, будьте уверены. И от бабки вашей дышать нечем, всем домом задыхаемся. Вы бы прислушались к людям- то, сдали бы ее в богадельню какую.
И невдомек Тамаре, что у иных людей совесть есть, которая не позволяет родного человека сбагрить в богадельню только потому, что заболел он, человек родной да близкий. А у болезни запах не очень приятный, так что же теперь? Никто от этого не застрахован. Ничего, на поправку мама пошла, лучше стало, уже на ноги вставать стала, а там глядишь, и пойдет она. А то, что муж в тюрьму попал- так и не скрывала мать Вовкина, все об этом знали. Знали и то, что не виноват он, отец- то Вовкин. С работы он возвращался, да за девушку вступился, которую обидеть хотели в подворотне. Кто же знал, что у обидчиков этих родители не простые, и отца Вовкиного из заступников да в виновники перевести сумеют? И девушка спасённая, что по первости со слезами на глазах благодарила отца Володиного за то, что спас он ее, быстро в воздухе переобулась, и по другому запела, мол, они и не виноваты, это он все.
И Верочкину мать отгавкает Тамара, мол, а я при чем, если дети ваши в обносках ходить привыкли? Вы побираетесь, дети ваши обноскам рады, а Сонечка моя виновата?
А ведь мама Верочкина тоже не рада тем обноскам, да только кто же знал, что время такое наступит, когда не то, что одежку, а и хлеба купить не на что? Ведь всю жизнь работали они с мужем, сами детей своих содержали, и подумать не могли, что в один миг все с ног на голову перевернется, предприятие закроют, а работу хорошую поди, да найди в такое время непростое.
Чем старше становилась Сонька, тем жестче была ее правда, тем обиднее были ее слова. И ведь что самое интересное, что нашлись и те, кто этой Соньке в рот заглядывал, да ходил за ней по пятам, и хохотал, как полоумный над ее словами. Своя свита появилась у Соньки, и уже толпой несли они свою, никому не нужную правду в массы, высмеивая всех, кто не мог дать им отпор.
Отец у Соньки был из этих, которых не то, чтобы уважали в те лихие годы. Их скорее боялись. И торговцы на рынках боялись их, и отдавали деньги, что собственным трудом заработали, и окружающие боялись. И директора разные боялись. Плевали им вслед, шептали, мол, уууу, бандюги. Крестились, насылали проклятья, а в лицо и слова сказать не могли. Такой он, страх этот. Кто их знает, бандитов этих? Что у него на уме? С ними и связываться- то себе дороже.
В то время, когда простые люди перебивались с хлеба на воду, Сонькина семья была в шоколаде. Было у них все, что недоступно было в те годы простому человеку, и Соня очень бахвалилась своим статусом, была дерзка, груба и высокомерна. Она уже в институте училась, папочка любимый помог, пристроил дочурку.
Только не зря один мудрец сказал ту знаменитую фразу о том, что так будет не всегда. Проходит все. И богатство, и бедность. И болезнь, и здоровье. А еще говорят, что от тюрьмы да от сумы не зарекайся.
За отцом Сонькиным пришли неожиданно. Как говорится, ничего не предвещало. Ему бы сдаться тихонько, может все и по другому бы было, да только вроде как то ли не по статусу ему было сдаваться, то ли не по понятиям. А у тех, что при погонах, тоже свои понятия да статусы, и приказы такие, мол, попытается сбежать- сами знаете, что делать.
Первое время и Сонька, и мать ее ходили притихшие, тише воды, ниже травы. Со слезами на глазах глядели на портрет, что с чёрной полосой сбоку на тумбочке стоял, и думали, как дальше жить, и что делать. Туго ведь без кормильца придётся. Долго их таскали и по допросам, и по всяким таким мероприятиям. Дома все перерыли, все перевернули, что- то искали, да не нашли видать.
Часть Сонькиной свиты после смерти ее отца как- то быстро отсеялась, мол, а что с тебя теперь взять? Знамо дело, по какой причине дружили мы с тобой. Остались только самые верные, самые преданные из той свиты. Соньке бы тоже поутихнуть, замолчать, прикусить язык свой, да учиться жить, как все, да куда там! Амбиции такие, что и не прикусишь их, не заткнешь. Сильно уж разбалованная была она, ни в чем отказа сроду не знала. Думаете, что легко так резко перестроиться да хорошенькой стать?
Еще злее стали шутки Сонькины, еще сильнее издевалась она над теми, кто слабее, еще грубее высмеивала она окружающих.
Однажды, после пар ехала она со своей верной, надежной свитой то ли в парк, то ли еще куда. Сидят, развалились на сиденье, хохочут, словно и не девушки, а не пойми кто. Людей высмеивают, хамят, грубят, и на редкие, робкие замечания пассажиров совсем не реагируют.
Люди от них отворачиваются, вроде и не замечают их, лишь бы не связываться, а Сонька все никак успокоиться не может, в раж вошла, да так, что и краев совсем не видит.
На остановке, когда часть пассажиров вышла, да вошли другие, на сиденье, что напротив Сонькиного было, женщина уселась, с девочкой. Сразу видно было, что не совсем здоров ребенок. И глазки близко посажены, взгляд мутный, с поволокой, носик маленький, вроде как чуть вдавлен, приплюснут, и рот искривленный, приоткрыт немного, а слюна стекает потихоньку, и женщина эта платочком вытирает рот девочке. И смотрит на нее с такой любовью и нежностью, что сразу понятно, очень любит мать свое дитя, несмотря ни на что.
И так Соньке противно стало, что аж сморщилась она, скривилась, как обычно. Набрала в легкие побольше воздуха, да громко, чтобы все услышали, сказала:
-Ой, девки, смотрите, какая тетка страшная! Видать правду врачи женские говорят о том, что каких только бегемотов не хм. Фууу, к такой страхолюдине только в пьяном угаре подойти и осмелишься! Спьяну лезут на кого ни попадя, а потом вот такие инвалидки и рождаются, нормальным людям жить спокойно не дают. Нет, ну родила ты инвалида, так сиди дома, не ходи по городу, не отсвечивай, нормальным людям глаза не мозоль. У меня аж аппетит пропал, теперь неделю есть не смогу!
Пассажиры оборачиваются, глядят на них, кто с осуждением, кто с любопытством, что там происходит? А Соньке того и надо, чтобы внимание на неё обратили. Сидит довольная, улыбается.
Глянула Сонька на подруг своих, многозначительно повела аккуратной бровью, мол, ну и что вы молчите? Давайте, народ жаждет зрелищ.
Переглядываются девки, и молчат, словно воды в рот набрали. Ладно за одежду кого высмеять, или еще за что, но тут ребёнок, как- то совсем не по людски это.
А тетка эта- нет бы смутиться ей, краской залиться, да отвернуться от стыда, да куда там! Сидит, на Соньку в упор смотрит, ухмыляется, мол, ну-ну, продолжай.
Такое зло взяло Соньку, что как обычно открыла она свой рот, чтобы гадостей наговорить, вдохнула глубоко, на тетку эту посмотрела таким взглядом, мол, ну я тебе сейчас устрою…
Открыть- то открыла рот, а закрыть не может. Сидит, глазищами своими крашеными моргает, и выдохнуть не может, и слова сказать не в силах, и рот закрыть не получается, как будто защемило что-то.
Тетка уже во весь рот улыбается, того и гляди, что захохочет в голос. Сидит, на Соньку смотрит, девочку свою к себе прижимает, слюнку платочком ей вытирает, и говорит вроде на ушко, но так громко, что все вокруг слышат. Мол, скоро приедем уже, Светочка. Смотри, какая девочка плохая напротив сидит. Вроде и на лицо красивая, а в душе чернота одна у нее. Нет той черноте выхода, так через рот все и выходит, будто не слова, а змеи гадкие, ядовитые. Видишь, Светочка? С такими и рядом стоять плохо, тошно, а уж как самой ей живется, так и вовсе не понятно. Ей и самой от себя тошно, детка, потому и ненавидит она все живое.
Светочка эта улыбается, головой кивает, на Соньку смотрит, как будто понимает что-то.
У Соньки уже слезы из глаз текут, вся тушь размазалась, а рот закрыть не может. Уже и слюна по подбородку течёт, того и гляди, что новую блузку заляпает. Сидит Сонечка, глазами вертит, жалкая такая, нелепая. А в голове ни одной мысли, ни плохой, ни хорошей, словно ветром все выдуло.
Так и сидела Сонька с открытым ртом, слезами умывалась. Подружки, верная свита Сонькина, на ближайшей остановке из транспорта выскочили, словно и не было их тут. Только пятки и мелькали.
А пассажиры отвернулись, будто и не видят, что тут происходит. Вот что за люди? Такое равнодушие у людей этих, и убивать будут, не вступится никто.
И так жалко стало себя Сонечке, что ещё сильнее слезы из глаз потекли. Да что же это делается- то? Хоть бы кто помог, хоть бы кто вступился за неё, хоть бы кто спросил, всё ли в порядке? Может плохо ей, Сонечке, а никому до неё и дела нет. Сидят все, своими делами заняты. Одни выходят, вторые заходят, и всем плевать на то, что сидит она, Сонька, с открытым ртом, и плачет.
И тётка эта так ехидно смотрит на неё, да говорит тихонько, мол, плачь, девка, плачь. За всех плачь, кто из-за языка твоего слезы лил. За всех слезы лей, кто из-за слов твоих злых все глаза выплакал. За всех тобой обиженных напрасно плачь разом, всласть, вволю. Плачь, девка, плачь. Через слезы твои и душа твоя чёрная чище станет. Ты плачь, милая, плачь, плачь так, словно в первый и последний раз.
Сидит Соня, слезы градом, аж не видит ничего от слез своих, в глазах пелена стоит. Она и остановку свою уже давно проехала, к конечной подъезжают, а слезам этим ни конца, ни края нет. Словно и правда плачет в первый и последний раз. А тётка эта наклонилась к ней, да ласково так говорит, мол, ты рот- то прикрой, а то неровен час, муха какая залетит. И слезы лить прекращай, на первый раз хватит с тебя.
Захлопнула рот Соня, слезы в один миг утихли, как будто краник какой перекрыли ей. Сидит, икает, всхлипывает, по сторонам глядит на людей, а они её вроде и не замечают, будто и нет её, так, пустое место.
Смотрит Соня на тетку эту, в голове хоровод мыслей, что сказать ей, тетке — то надо, да куда послать, чтобы всерьез и надолго ушла. А только не открывается рот, как захлопнулся, так и не открывается. Только мычание одно выходит вместо слов.
— Ты силы- то береги, девка, не растрачивай их почем зря. Да наперёд головушкой думай, когда человека обидеть понапрасну тебе захочется. Люди- они ведь разные бывают, никогда не знаешь, что за маской скрывается. Вот на тебе тоже маска надета, не сразу натуру твою подлую разглядеть можно. Снаружи- то ты как конфетка шоколадная, а внутри — и говорить не буду, ты и сама знаешь, что внутри у тебя. На иных посмотришь- с виду простой, тупой, как сибирский валенок. А уверена ли ты, что не обманывает тебя твое зрение? А вдруг да снимет человек маску, что тогда?
Словно отмерла Соня. И язык невесомый стал, и рот открылся, и гадости привычные изо рта ее полились. Сидит, со злости своей аж раскраснелась вся. Смотрит на тетку эту с ненавистью, глаза кровью налились, и таким отборным матом кроет, будто не девка молодая, а мужик добрый.
Тетка Сонечку слушала молча, лишь изредка кивала головой, будто бы подбадривая Соню, мол, говори, девка, говори. А Сонечка и говорила. И о том, что таким страхолюдинам не место среди людей нормальных, мол, глядеть на вас страшно, и рядом стоять противно. И о том, что инвалиды жить недостойны, мол, расплодили не пойми кого, а нормальным людям жизни из-за вас нет. Что толку от инвалидки вашей? Только место зря занимает на планете, а проку от нее никакого, от мышей толку больше.
То ли надоело тетке слушать Сонечку, то ли поняла она, что ничего нового и интересного не услышит больше, а только взмахнула она рукой своей, словно палочкой волшебной, мол, довольно, девка. Услышала я тебя. Не в прок тебе наука моя пошла? Не дошло головой, что и молчать иной раз полезно? Все бахвалишься, думаешь, что одна ты пуп земли, жизни достойная? А кто же тебе сказочку рассказал о том, что ты, такая умница- разумница, жить достойна? Кто же посмел в тебя веру вселить о том, что нормальный ты человек? Нет в тебе ничего человечьего. Нет в тебе того, что у людей нормальных бывает. Ни стыда у тебя нет, ни совести. Ни доброты, ни сострадания. Кто ты такая, чтобы судить, кто красив, а кто нет? Кто ты такая, чтобы решать, кто жизни достоин, а кого на том свете ждут? Молчишь? Нечего тебе сказать? Так вот молчи, и слушай внимательно: впредь так и будет, когда только кого обидеть словом подумаешь, да рот свой откроешь, чтобы слово злое сказать. Едва только мысль злая пробежит по черепушке твоей, так рот твой откроется, а закрыть его ты не сможешь. Плакать будешь, слезы горькие горошинами капать будут, слюни тягучие до земли распускать станешь хуже инвалидов, а слова вымолвить не сможешь. Мычать будешь, как корова, а когда способность говорить вернется, так словно утка крякать будешь, громко, грубо, и надрывно. Покрякаешь, да замолчишь, не в силах слова сказать. После каждой мысли злой молчать будешь, голосом я тебя наказываю, девка. С каждым разом, с каждым словом злым срок молчания будет увеличиваться, пока не научишься мысли в порядке держать, да рот на замок вовремя захлопывать. А чтобы поняла ты, что недосуг мне с тобой шутки шутить, что все, что сказала я тебе правда самая настоящая, помолчи с недельку, тебе на пользу пойдет, да и времени много будет, чтобы подумать, что дальше ждет тебя.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ