В коридоре зазвонил телефон.
Собака, прихрамывающая на заднюю лапу Фимка, которая только пристроилась на полоске просачивающегося из-под двери яично–желтого солнца и задремала, тут же метнулась в сторону кухни, испугавшись надрывной трели.
— Ну! Вот опять! Кому, как ты думаешь, Фимочка, это звонють? Молчишь? Не знаешь? – старичок с пенсне на худом, заостренном, как у коршуна, носу, в вытянутых синих тренировочных штанах, заправленных в шерстяные носки, в вытертой по воротничку клетчатой рубашке, вопросительно наклонил голову и уставился на Фимку.
Та тоже наклонила голову, опустив лохматое ухо на пол.
— Это опять Паучихе звонють! Надоели, хуже твоих блох, Фима! День, ночь, выходной или будня – им всё равно. Вынь да положь им Паучиху! А она сама-то что? Ведь никогда из своей берлоги не вылезет, всё приходится нам к аппарату подходить!
Фима навострила уши, ловя тревожный, заливистый гомон телефонного звонка.
Старик, Анатолий Тарасович Ничкин, нехотя встал со стула, вытер выпачканные в вобле руки о серую скатерку и зашаркал в коридор. В коммуналке он жил ближе всех к висящему на общей территории аппарату и был, как его прозвали соседи, «звонарем». Анатолий Тарасович всегда ворчал, мол, на старости лет приходится, как секретарше, бегать, отвечать, но если, не дай Бог, кто-то «перебегал ему дорогу», если кто-то примчался быстрее всех и уже гаркал в трубку свое уверенное «Алё», то Анатоль очень обижался, мог не разговаривать потом с нарушителем порядка неделями, а если недруг появлялся на кухне, когда Анатоль варил свой ароматный, чуть–чуть отдающий горелой бумагой кофе, то старичок тут же выключал конфорку, недовольно ворчал и уходил к себе, доваривать на электрической плитке, выражая полное презрение больно шустрому соседу…
Но сегодня, в этот пятничный вечер, когда ужин закончился и соседки уже сидят, переживают за очередную Рауль или Ракель, а мужики, кто посмелее, ушли в гараж, отметить конец рабочей недели, к телефону никто не спешил. Что предвещает такой звонок? Выйти на работу в выходной, внезапный приезд кучи родственников? Или, что ещё хуже, мрачные вести о каком-нибудь бедном племяннике, который попал в беду где-то на Старом Арбате и нуждается в сиюминутной помощи… Нет! И не уговаривайте! Не пойдут соседи брать трубку. Пусть Анатоль там сам уж разберется…
— Алё! – проскрипел Анатолий Тарасович. — Слухаю вас, говорите, да что молчать-то?! Аппарат не занимайте, слухаю я!
Сначала звонивший помолчал, прислушиваясь к говору Анатоля, потом попросил позвать к телефону Софью Даниловну.
— Софьданиловну? Ладно, обождите, слетаю к ней! Не отключайтесь!
И летел, вернее, семенил к Паучихе старенький Анатолий Тарасович, а рядом трусила Фимка, цокая по полу острыми когтями.
Мужчина постучал в третью дверь справа по коридору.
— Софа! Софа, тебя! Опять треба, не представились. Чэтэ передать?
— Иду, Толя, иду, милый!
Чуть погодя дверь отворялась, из комнаты выплывала женщина в красивом платье, при сережках с перепелиное яйцо и в гарнитур им массивных бусах; перстни на пухленьких пальцах бряцали друг о друга, а на ногах – туфельки, вышитые бисером, с загнутыми кверху мысами, подарок одного знакомого.
Цок–цок–цок! Софья Даниловна царственно кивнула Анатолю, двигаясь по коридору, потом посмотрелась в зеркало, улыбнулась и поднесла к уху трубку, произнеся своё дежурное «слушаю».
Проситель лепетал, сбивчиво, со стеснением объяснял проблему, извинялся, потом снова принимался что-то разъяснять…
— Вы, молодой человек, не торопитесь, не частите. Я не могу уяснить… Так… Так… А от кого вы про меня… Ах, от Риточки! Ну, голубчик, подождите. Вы перезвоните мне минут через десять, подумаю, чем могу помочь. А что, Риточка, здорова ли? Да что вы говорите…
Софья Даниловна качала головой, сережки бились о шею, бряцали висюльками, натягивалась черная, скрученная гусеница телефонного провода.
— Да. Ну, привет передавайте Риточке и дочке ее, Оленьке. Звоните через десять минут…
Женщина торжественно вернулась к себе в комнату, застыла посередине, размышляя, потом пробежала взглядом по книжным полкам, кивая своим мыслям, и открыла секретер.
Там, на самом донышке, вдали от посторонних глаз, лежала книжечка. Обычная записная книжка, составленная, правда, с особой тщательностью.
Софа полистала странички, поводила пальцем по фамилиям и номерам телефонов, нашла нужный и закрыла книжечку.
Через десять минут позвонили опять. Софья сама подняла трубку.
— Слушайте и записывайте! – покровительственно сказала она и назвала цифры номера. — Скажете, что от меня. Там поймут. Ой, ну что вы! Риточке большой привет, пусть не болеет! Да, всё, прощайте!
Анатолий Тарасович только качал головой в своей комнатенке.
— Вот как так можно жить, Фима? – задумчиво спросил он у собаки. — Ведь наша Софушка нужна всем только как ходячий справочник! Только и слышишь – сведите, дайте телефончик, помогите, спасите, поговорите… А вот так, просто, позвонить и узнать, как она, грешная, себя чувствует, как перебивается на урезанную пенсию, никто и не мыслит себе.
Нужен зубной, нужен хороший маляр, нужен адвокат по «скользким» делам, нужен бухгалтер, нужно связаться с директором, пасть к нему в ноги, чтобы твоего отпрыска приняли в институт, не сажали под арест, поженили, или, наоборот, не смели этого делать… Всё решит Софья, к ней надо… Через десятых знакомых, через вспомянутые степени вдруг возникшего родства, через придыхание и паузы…
У Паучихи, действительно, были огромные связи, далеко тянулись паутинки, кинутые когда-то ею к разным людям, крепко обвивали они ноги и руки фигурантов книжечки, не позволяли убежать, скрыться где-нибудь в бесконечных коленцах улиц. Нет! Паучиха крепко держала всех, опутывала добычу клейкими нитями и уж больше не отпускала… Отчим научил, вернее, показал примером, как надо…
… Софья Даниловна появилась в коммуналке как–то внезапно, заняла последнюю свободную комнату, в которой соседские ребятишки как раз приладились играть в мяч.
Женщина показалась тогда Анатолю малообщительной, суровой и подчеркнуто–важной. Ему всё казалось, что она свысока смотрит на их коммунальное племя, презирает что ли…
— И откуда же вы к нам? — однажды осмелев, поинтересовался Анатолий Тарасович. — По виду так и не скажешь, что всю жизнь по углам мыкались. Не привыкли вы, кажись, в очереди утром стоять, ванной, я извиняюсь, дожидаться.
— Ошибаетесь, Анатолий Тарасович, – Паучиха сразу запомнила, как зовут соседей, чем их всех очень удивила. — В детстве я жила в детдоме. Там было, знаете… Ну, вы понимаете, всё общее. Я привыкла. Потом, правда, пришлось и в роскоши пожить, тут вы угадали, отвыкла малость. А потом вернул Бог меня с небес на землю грешную. А что у вас с глазами? — вдруг в лоб спросила Софья.
— Дык, это самое… Кто ж его знает… Старость…
— Нет, милый, это не старость. Это крайне безалаберное отношение к своему здоровью! Так, сидите тут, я сейчас!
Фима настороженно проводила женщину своими грустными, влажными глазами, пофырчала и расположилась поближе к хозяину.
Софушка быстро скрылась за дверью своей комнаты. Прошло пять минут, и вот она уже звонит кому-то, спорит, договаривается, злится и топает ногой в расшитых бисером туфельках.
— А я вам говорю, Борис, что вы не правы. Всё вы можете, умеете и знаете! Нет времени? Бросьте, у вас его много, когда вы по ресторанам с девицами ходите. Придется и мне уделить пару минут. В общем так, приеду завтра с пациентом. К какому часу вы нас будете ждать? К двенадцати? Хорошо, значит к двенадцати. И только попробуйте не явиться, милый. Статья-то уже написана, про вас, милый, про вас. Про доцента кафедры, про уважаемого человека, который малолеток водит в питейные заведения. Ну, до свидания, дорогой!
Повесила трубку и направилась на кухню, где Анатоль грыз сухарик.
— Ну, вот, завтра едем с вами в больницу. Глаза вам посмотрят. Молчите, я не люблю всего этого, – она поморщилась, — этих отговорок про «неудобно». Со мной, Анатолий, всё удобно. Так и порешим!
Фима удивленно приподняла уши, глядя, как величественно выплыла из помещения новая соседка, как вытянулось лицо Анатолия Тарасовича, как тер он судорожно свои глаза, а потом махнул рукой и налил себе еще пахнущего горелой бумагой кофе, спрятал очередной сухарик за щеку и крепко задумался…
… Большие связи, большие знания, угрожающая легкость, с которой Софа рассказывала о том, какой информацией владеет, как дожила она с таким характером до седых корней своих густых волос, Ничкин не мог понять. Одно слово – женщина — существо непонятное, хитрое и колдовское…
***
…— Софушка, девочка, ты бы умылась, милая! Приедут сегодня за тобой. Уже звонили! — женщина в строгом черном платье поставила перед собой девочку и погладила ее по голове. — Вот и ты дождалась. Иди, приготовься!
— А Аленка? Я без нее не согласна! – Софья схватила за руку подругу, маячившую чуть в стороне, и притянула к себе. — Мы сестры, значит, пусть берут двоих!
Педагог покачала головой.
— Да какие ж вы сестры, родимая?.. Посмотрим, Софушка, ты поди пока, умойся, переоденься.
— Алена тоже? – девочка упрямо кивнула на подругу.
— Ну… Ну ладно. И Алена твоя. Хотя…
Но девочки уже не слушали, они бежали вверх по лестнице, к спальне, где хранились в чемоданчике нарядные вещи, специально для «смотрин».
Смотрины бывали редко. Никто не хотел тащиться за триста километров от города, в детский дом, чтобы выбрать лучшего из напрыгивающих на посетителя детишек.
— Меня! Дядя, возьми меня! Тетя, стань моей мамой! – ребятня звонко, протяжно ныла, заучив эту роль и радуясь своему исполнению. Дети канючили, пока гость или гостья не скрывались в кабинете директора. — Я хороший, я всё умею! Смотри, дядя, я умею ножку поднимать! А я умею прыгать высоко–высоко! А я читаю, послушай, стихи читаю! — слышалось из коридора, пока решались все вопросы усыновления…
Дети предлагали себя будто товар, ладный, бойкий, только что испеченный кем-то, да так и забытый на подоконнике, как какой-нибудь шарфик…
— За кем? Кого сегодня? – неслось по рядам. — Говорят, за Софьей. Какие-то богатые. Видели, какая у них машина?
Все сыпали к окнам, прижимались носами к стеклу и таращились на новенькую, красивую «Волгу» у подъезда. Водитель, в фуражке, костюме и чистых ботинках, стоял рядом с машиной, ожидая хозяев, и хмуро разглядывал смутно виднеющиеся за пыльными окошками лица воспитанников.
— За Софой? А Аленка? Тоже заберут? – спросил кто-то.
— Нет! Обычно же по несколько не берут, боятся, наверное! — авторитетно пояснил мальчишка с родинкой под левым глазом. Родинка была большая, коричневая, но никто не считал мальчика неприятным, страшным. Федя был негласным главарем детдома. Даже учителя иногда обращались к нему, если требовалось унять молодежь…
… Софья, в красивом платьице с отглаженным воротничком и белых носках, в лаковых туфельках и с затейливо уложенными волосами, шла по коридору, таща за руку Алену, свою подружку. Та упиралась, потом спохватывалась и ускоряла шаг.
— Пойдем, Алена, пойдем. Они посмотрят на тебя и решат, что надо брать нас двоих. Я уговорю, я буду очень стараться!
Девочка кивала в ответ, а потом, остановившись, вдруг сказала:
— Ты, Софа, если меня здесь оставят, все равно соглашайся с ними идти, слышишь?
— Да что ты такое говоришь?! Я не предатель! Если не вместе, то никак.
— Нет, ты подумай, ведь будет у тебя другая жизнь, настоящая, с мамой и папой! Не ломайся, а я уж пристроюсь потом куда-нибудь! – Алена уверенно кивала, а у самой сердце заходилось бешеным стуком.
Если уж будут выбирать между Софьей и Аленой, то однозначно выберут первую… За красоту и чистую, с трагедией «в анамнезе» историю.
Софья была из хорошей семьи, с которой просто случилось несчастье, а Алену нашли на улице, рядом с помойкой. Алена плохо читала, счёт ей не давался вовсе, она картавила и грызла ногти. Софья же перечитала много умных книг, умела вышивать крестиком и вязать на спицах. Софья была хороша собой, а Аленка – так себе, «на любителя», как говорили некоторые посетители…
… Софья постучалась и зашла в кабинет директора, втащив за собой подругу.
— А вот и ваша девочка! — улыбнулась Валерия Борисовна, директор детдома. — Проходи, Софья, познакомься со своими будущими родителями. А ты что здесь делаешь, Алена? Иди–ка ты в группу, пора вам за уроки приниматься!
— Нет, Валерия Борисовна! — Софа шагнула вперед и строго взглянула на мужчину и женщину, сидевших напротив. — Алена мне как сестра. Если ее не возьмут, то и я не согласна. Только вдвоем нас берите.
— Софья! – одернула девочку директриса, а Алена вся сжалась, залившись краской. — Мне кажется, не в твоем положении сейчас ставить условия! И что это за тон! Люди ехали к тебе за тысячу километров, а ты носом воротишь! Алена, марш к другим детям. Я лично проверю твое домашнее задание, учти!
Валерия Борисовна схватила робеющую Аленку за руку и вытолкала за дверь.
Софья все пыталась удержать подругу, но не смогла…
— Софа, милая! – начала вкрадчиво изысканно одетая женщина, разглядываю девочку. — Меня зовут Марина. Мы приехали к тебе, ты хочешь стать нашей дочкой? У тебя всё–всё будет — и комната, и игрушек много, в хорошую школу пойдёшь, на море летом поедем! Хочешь?
Софья отрицательно покачала головой и отвернулась.
Губы женщины задрожали, она обернулась и просяще посмотрела на мужа. Тот, вздохнув, набрал в лёгкие побольше воздуха и начал:
— Софушка, ты извини, мы подругу твою взять не можем… Мы рассчитывали на одну девочку… Но давай договоримся так – сначала ты к нам переедешь, освоишься, а потом и Алёну заберем.
— Вы обещаете? – тихо просила Софья.
— Конечно, я обещаю, я хозяин своего слова! – кивнул мужчина.
А женщина подозвала рукой девочку к себе поближе.
— Ну, что, пойдешь к нам? Будешь моей дочкой? На вот тебе куклу, красивая?..
Софья еще сомневалась, а потом, подойдя совсем близко к женщине, вдохнула аромат ее духов… Такие же были у мамы – тонкая нотка чего–то сладкого, потом свежий запах, как на лугу после грозы, а потом мандарин, только что очищенный, терпкий и резковатый…
… Детвора прилипла к окнам, наблюдая, как Софья садится в машину, держа в руках большую пластмассовую куклу.
Машина, большая белая «Волга», выехала за ворота и понеслась по пустому шоссе.
Марина, улыбаясь, всё гладила девочку по голове, говоря: «Посмотри, Мишенька, какая у нас теперь девочка будет! Ну, посмотри же!»
Михаил, сидя впереди, только кивал и задумчиво разглядывал мелькающие за окном деревья, фонарные столбы и редких продавщиц, что торговали на обочине домашними пирожками.
— Софья, мы едем в нашу квартиру. У тебя будет своя комната, своя кровать! — объясняла Марина так, будто девочка была с другой планеты и не знала, как живут люди в семьях. — И конечно, много-много игрушек. Ты же ребенок, тебе нужно играть…
Девочка только пожала плечами. Вряд ли эта женщина знает «Море волнуется раз», «Золотые ворота» и кучу других игр, которые Софья выучила, живя в детдоме.
Не выдержав, Марина схватила девочку за руку и больше не отпускала до самого подъезда. София всё пыталась вырваться, но Марина обладала недюжинной силой.
— Отпусти ее руку! – буркнул с переднего сидения машины Михаил.— Девочке больно!
— Ой, да что ты! Софья, тебе же хорошо? Да?
Девочка рассеянно кивнула…
… — Предательница! Всё-таки ты, Софа, предательница! — забыв о своих первых словах, шептала Алена. — А еще друг, еще сестрой называла меня! А как поманили красивой жизнью, так сразу и побежала! Противно смотреть!
— Зря ты так, Аленушка! Они обещали, что и тебя попозже заберут! Надо просто подождать! — воспитательница, добрая, простая, с мягкими и теплыми руками, Павлина Георгиевна, обняла стоящих рядом ребятишек. — А ну-ка все по кроваткам расходитесь, давно спать пора!
Алена долго не могла уснуть, ворочалась, а потом, сев, выпростала из-под одеяла руку и сорвала с запястья веревочку, что когда-то повязали они с Софой, чтобы никогда не разлучаться…
— Вот тебе! Вот! — шептала девочка, разрывая зубами прочные нитки. — Видеть тебя не хочу! Да пропади ты пропадом!..
Она тихо плакала, пока не пришла дежурная и не велела лечь и уснуть. А как тут уснешь, когда соседняя койка теперь пустая, холодная…
… Алена всё надеялась, что за ней приедут, извинятся, что задержались и увезут к подруге. Но этого не происходило.
Однажды, действительно, Алену позвали к директору, велев перед этим привести себя в порядок. Девочка обрадовалась, быстро заплела косу, сбежала по ступенькам вниз и, пробежав по коридору, ворвалась в кабинет. Улыбка сползла с ее лица. Да, за ней приехали, но совершенно другие люди…
— Собирайся, девочка, с нами пойдешь. Ехать далеко, край у нас суровый, но зато при родителях будешь! — похлопывая рукой по столу, говорила странная, укутанная в платки по самый пояс женщина. А приехавший с ней муж стоял в стороне, теребя в руках шапку…
… А дальше был поезд, долгий, нудный перестук колес, сладкий чай и запах курева. Новый Аленкин отец часто выходил в тамбур и подолгу смолил сигарету, глядя хмурым взглядом в черноту за окном.
— Хилая девчонка, болеть будет! — всё сокрушался он. — Ну дык зато денежки будут за нее платить, обещали же! И пусть платят, а то совсем распоясались!
Он возвращался в купе и, забравшись на верхнюю полку, отворачивался к стене, а жена сторожила новую дочку…
И не было у девочки новой куклы, не сверкала отполированными боками «Волга», шурша колесами по гравию. Был только этот поезд, еловые свечки за окном и храп отчима…
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ