Мальчик рос и вправду невзрачненьким, был намного меньше ростом чем сверстники. Рыженьким до такой степени, что и белой кожи почти не видать, крупные конопушки по всему телу, и чтоб уж до конца дополнить картину жизненного бытия, был мальчонка ещё и кривоногим.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Но по силе сверстникам не уступал, боролся с ровней ли, в футбол ли, нигде ему поблажки не было, и он держался, порою из последних сил. Называли и страшненьким его, но на диво людям, живеньким рос, словно удалец из сказки, проворным стали называть некоторые, кузнецу помогал с малолетства.
Бывало, гонит его кузнец дядя Коля своим хриплым от курева да от жизни голосом:
– Иди, гуляй с робятами, вишь, все побегли на речку, лягушек под камнями ишшут. Приехал один парень с Западу, к родственникам, рассказал, что у них там эдак. Эх, мальчишки-сибиряки! С Западу люди хитрые, конешным делом, только поживи сначала во Сибири, брат. А у нас откуда эти лягушки возьмутся?! У нас Сибирь. Та лягушка мигом в стекляшку превратится от мороза. Дура она, что ли, здесь жить, тут другие жители имеются. Мне вот, например, бурундуки нравятся, приглядна картина на их любоваться. А ты, Вась, рыбку споймай, всё хоть ушица. Ежели всего одну рыбку в котёл кинуть, уже дух радоват душу. Успешь наломаться-то. Вырасти сначала. Вон какой хлюпкай, маленькой. Пусть хоть ножки твои кривоватенькие расправятся маненько. А то подымешь тяжоло чего, ведь в кузне без этого нельзя, и сложатся твои ножонки пуще прежнего. Как тоды ходить будешь? Мать на горбу тебя тоды таскать замается. Нет, не возьму я эту ношу на себя, рано тебе ишшо работать в кузне. Я хоть и кузнец, а в этом деле не смогу тебе помочь. Молчишь. Ну молчи, молчи. Вот упрямец каков. Эва!
Вы читаете продолжение. Начало здесь
Вася шмыгал носом, глубоко вдыхал воздух кузни, пыжился, чтобы, не дай Бог, не заплакать. Знамо дело, несладко человеку приходиться, когда его недоразвитым считают. Бог таким людям особое терпение даёт, и Вася не сдавался, трепыхался на ветру, словно былиночка. Ох и пригибало жизненным ветром эту самую былиночку по имени Вася, ох как пригибало! Вытрет рукавом нос, и уже забыв, что недавно хотел заплакать, смело отвечает:
– Не, дядь Коль, не сложатся ноги! И так кривые, некуда им боле складываться. А я что надо, то и подниму, чего велишь, то и сделаю. Я ведь расту, у меня мерка дома есть.
Как же хотел Васятка, чтобы мерка эта росла ввысь, как космонавт Гагарин в космос полетел. «Да нет, с такой скоростью я расти не буду, – сам себя успокаивал Вася, –но как бы побыстрее вырасти? Ем, ем морковку, а вот расту только маленько…»
Перед глазами мальчонки мама Настя. Несёт она на коромысле два ведра воды колодезной. Очередь возле колодца отстояли. А у Васи два ведра наполовину меньшие, чем обычные, для него специально дядя Коля изготовил. И за одно это Василёк любит дядю Колю, ведь вода в доме быстро всегда заканчивается.
И эти маленькие ведёрышки наполнили водою. Женщины подсмеиваются над Васяткой, кто и зло своё покажет словесное. Вася чует эдакие словеса особенно, но тащит ведёрки рядом с маманей. Глянет на маму, а та – на него. Улыбнётся мамочка, и Вася улыбнётся, ни в жисть нельзя показать грусть свою маме, ни в жисть!.. Как глину с песком мама таскала в дом, как тяжко ей, сердешной, было. Как надсаду приняла мама, старалась не показывать – печь перекладывали. Жалко мамку как, только бы не заплакать!.. А если заплачу, надо тряпкой всё время лицо вытирать, чтобы мама слёзки не заметила.
Вася кирпичи печнику подносил, по одному, мог и два, но, чтобы не расстраивать маму, только по одному. Бабушка – посильнее мамы, не плачет, таскает и таскает…
Поглядит, поглядит кузнец на мальца, головой покачает, сала отрежет маленькими ломтиками, хлеба, даст Васятке. А тот не ест сразу.
Дядя Коля хитрость применяет:
– Есть не будешь, не допущу помогать, понял. Мне хлюпики не надобны. А кто не ест сало, тот и не кузнец вовсе, понимать надо. Намахаешься молотом, где укреп организму брать? Сало, лук, хлебушек – энто первое дело, ну и молочком запить – гоже.
Тут уж Василёк начинал есть быстро, шибко хотелось стать взрослым, помогать в кузне. Кузнец дядя Коля любил Василька, тут же говорил, де, не торопись быстро жевать и проглатывать, а то, не ровён час, подавиться можно. Напужается таких слов Васятка, медленно начинает жевать.
А думы кузнеца уж разбег взяли, их ведь только подтолкни! Ну и что, что невзрачненьким считают яво, главное – не бабьи сплетни. Кажись, трудовой норов есть у мальчонки, толк будет. А бабы, чё, пусть трещат, да потрескивают языками. Дрова в их топках прогорят, а парень будет рабочим человеком крестьянской породы. И тут уж самая злая баба укорот своим дурным мыслям возьмёт. А уж ежели ишшо подале заглянуть, так та баба состарится и, видя идущего с работы Василия, будет уважительно здороваться, так-то оно в жизни бывает…
Настя назвала сыночка Васей в честь деда, так делали многие, так было заведено. Лишь немного позже стали деревенские жители шибко дивиться тому, что в городах уже отходит славная традиция называть детей в честь дедов и бабушек. Но Настасье городские вывороты не надобны. В честь деда назвала сына, и никаких гвоздей, никаких мятных…
Быстро летит время, так быстро, не поспеть за ним сроду, как не трепыхайся. Жизнь идёт, помирают, рождаются новые люди, и этим на самом деле немало сказано. Задумаешься – оторопь возьмёт, а жить надо, пока живой, такова она, судьбина человечья.
Иные уж понимают, что не подымутся, мучаются страшно, болеют, а жить хотят. Есть такие, которые всерьёз говорят: скорее бы уж отмучиться! И никакого лукавства в их словесах нет.
Не раз бабушка Аграфена во сне приходила к Василию – говорили, смеялись, чай пили. Проснётся Вася, а нет бабушки! Умом понимает, а душой так хочется обнять её! Такую хорошую, похудевшую от старости, погладить рукою по голове, похвалить её старенький цветастый платок, хоть тот уж более чем наполовину выцвел. Хочется, чтобы баушка улыбнулась, чтоб от грусти хоть на минуту уйти.
А как песенно-красиво разговаривали старухи! Именно народными песнями разговаривали. Встретит чужой человек на деревенской улице местного, спросит, где, мол, такой человек живёт, и деревенский житель отвечал так, будто он не говорит, а напевает! Вот она, настоящая Русь. В сердобольных праотцах, бабушках в дедушках наших сила, дух России. Да вот беда: в деревне все по-городскому стали разговаривать, только старухи по-старому баят…
***
Василий Иванович Андреев стал офицером, воевал в Афганистане, затем, но это будет уже много позже, пришло время и в Чечне применить свой боевой опыт. Был дважды ранен, награждён высокими наградами. Военную службу продолжать не стал, пенсия – по ранению, но она, известное дело, небольшая.
Вернулся в родное Макарово. Но так и остался он невзрачненьким. Девки его сторонились. И в родной деревне, и в большом селе Полевом мало было девок. Известное дело, сёла да деревни давно погибают.
Возраст давил. Василий Иванович крепился, но всё равно расстраивался – хотелось мужику семью создать. Но тут согласие обеих сторон требуется, да чтобы по сердцу была. Вот она, вечная загадка жизни!..
Уехал в город. Работал на алюминиевом заводе, и то устроили по знакомству. Потом стал начальником большого подразделения охраны. К матери Анастасии в деревню ездил каждый месяц, соблюдал этот график совести, привозил продукты. Держать скотину матери запретил – видел её здоровье. Но Анастасия ерепенилась до последнего, пока сын в один момент не продал корову, быка и поросят. Остались только куры.
Покачала головою мать, понимая, что сын всё правильно сделал. Для деревенского жителя это трагедия – глядеть на двор пустой. Тоска задавливает, а надо держаться, сына не расстраивать. «Смеялись бабы над сыночком моим, теперь не смеются»… У Василия Ивановича была машина хорошая и квартира в городе. И маме дом утеплил, звал к себе, но она не поехала.
Своих охранников Василий Иванович называл бойцами. И вот у молодого бойца, которого он в командировку отправил, мать заболела. Что делать? Пошёл сам в больницу. Переступив порог палаты, заробел. Надо же, на войне некогда было думать, а тут – как успокоить человека?
Увидел мать бойца своего и – обомлел. Господи! «Какой красивый у нас народ, только вот я страшненький! Ну да ладно, и я Родине сгодился». Мария Ивановна оказалась женщиной доброй, да и по возрасту они были почти ровесники. Когда Василий Иванович положил на тумбочку апельсины и рассказал, что командировка неопасная, Марии Ивановне стало легче. Говорит она:
– Вас, наверное, дома ждут? Идите, мне уже лучше, правда.
Все эти дни Мария не выходила из головы Василия. Узнал он, что живёт она одна с сыном. Да что там долго говорить, понравилась эта женщина Ивановичу, крепко зацепило душу.
«Эх, маманя! Чего ж ты меня такого страшного уродила? Рыжий, маленький, косолапый, ну полная непригодность для женского полу. Да нет, я не в обиде, много хороших людей повстречал, боевых товарищей хоронил, помогал раненым после войны – по сути, ещё мальчишкам, хорошие инвалидные коляски у чиновников из глотки выдирал».
На это прямо особый талант надобен, и ветераны всегда посылали Василия Ивановича к чиновникам для решения таких вопросов. Один раз и подставное дело на него недобрые люди состряпали, хотели посадить. Сидя в изоляторе, Василий сильно переживал о матери, но, слава Богу, обошлось.
У другого человека нервы давно бы сдали, а Василий не иначе как Божиим чудом крепился. Зная психологию воевавших людей, понимал: нервы у мужиков не сколько от войны, а от отношения государства к таким людям сдают. Сколько раз хотел бросить, перепоручить кому канительные эти обязанности, но как ни крутило в голове, как не мотало душу, понимал, что он выдерет из глотки чиновника помощь, а у другого просто не получится. И это знание держало, давало силы. А куда деваться? Ну врежешь стакан водки, а толку? Надо, надо за мужиков биться!
Особую радость доставляло Василию Ивановичу, когда для воинов-инвалидов квартиры получалось выбивать. Тут уж он мог огоревать и два стакана водки, но больше не пил, так был устроен. Каждый день дела, надо быть в форме, мужики, боевые друзья как дети малые, за ними пригляд надобен.
И вот женщина эта в голову крепко засела. «Всё понятно, но я мужик и просто хочу любить. Эх, вечная моя тоска бедовая!..»
И вдруг приходит к нему командированный боец Виктор и говорит, что его мама приглашает Василия Ивановича на пирог.
Удивительно всё ж устроен человек! Войны какие прошёл страшенные, а тут на пирог пригласили, а волнение такое обуяло, что сердце заходится. «Отудби, успокойся, сердчишко, сколько мы с тобою пережили. Ну, попьём чайку с пирогом, будут общие разговоры. Просто про жизнь потолкуем. О! Боже! Какая она красивая, надо как-то удержать волнение. А как? Не выпьешь же, в самом деле, сто граммов для храбрости, нет, запах будет, мысли не так заработают. Нет, надо просто идти, пить чай с пирогом, отвечать на вопросы. Не знаю… Ну, как сложится».
Вот так, пирог с чайком всего лишь, а мыслей сколько в башке!
Пьют чай с пирогом Василий Иванович с Марией Ивановной. Василий уже два раза похвалил пирог. Он был рыбным. Третий раз хвалить? Перебор явный будет. Что делать?
Мария Ивановна была посмелее:
– Василий Иванович! Мне сын говорил, к вам все относятся с уважением. Вы, говорят, не подставляете ребят, не лебезите перед начальством, и вам за это крепко достаётся. Я думаю, всё меньше таких, как вы.
Иванович покраснел:
– Мария Ивановна! Обыкновенный я, а офицеры по-прежнему в России служат, и немало, поверьте, немало очень достойных офицеров. Хоть я сейчас не в армии служу, но офицер – это на всю жизнь, так у нас устроено. Случается, конечно, всякое и в армии, но где этого нет? Разве на гражданке по-другому? Сейчас у нас частная охрана, но многие ребята были в армии, с ними легче работать. Бывает, примут по знакомству в охрану, а он не служил, и у него мозги пока не на месте. Вот вы говорите: не прогибаюсь перед начальством. За эти мои непрогибы выгнали бы давно, но со стукачами службу не выправишь, видимо, наверху это понимают.
– А говорят, вы одному за то, что он о дне Победы плохо сказал, в морду дали.
– Всякое бывают, но таких, как тот, я бы на рудники посылал работать. Враги наши работают, развращают молодёжь по всем направлениям. Народ у нас добрый, вот и пользуются этим негодяи. Я так понимаю, не нравиться тебе Россия – уезжай. А если ты и вправду человек разумный, так сделай, докажи делами добрыми любовь к Родине, тогда, может, и дурные мысли с башки выпадут.
С работой плохо, понимаю. Кредиты, зарплаты, вечные семейные проблемы – но это жизнь, если всё чёрными красками рисовать с ума сойдёшь. Электролизника одного знаю, работа эта одна из самых тяжёлых и вредных на земле. Каждая смена как в бою. Так он, как выходные, всю семью на природу вывозит, так, говорит, душу спасаю.
Два коренных зуба вместе с корнем сами вывалились – вот такая вредная у друга работа. Электролизником далеко не всякому здоровья хватит работать. Там надо быть сильным, дисциплинированным. Это я сейчас не о кабинетных работниках говорю, о разных блатных, нет, о настоящих людях.
Но отчаяние порою цепляет душу. Что тогда делать? Много чем можно заниматься. Вахты – это тяжело, а куда деваться? Одна моя знакомая, когда совсем худо было, ездила в лес, ягоду, грибы продавала. Выживание тяжёлое, конечно, но выжила.
– Ой, Господи! Дай отдышаться нашему доброму народу…
– А электролизник, друг мой, он сейчас обслуживает вертолёты на Севере, он техник по образованию. Тяжело достаётся ему, это настоящая мужская работа. В аэропорту после развала Союза стало плохо, вот и пошёл на алюминиевый завод. Благодаря адскому труду, пенсию для таких людей в сорок пять лет начинают платить. Если кто раззавидуется, хоть бы один день отработали в горячем цеху, думаю, враз перестали бы завидовать. Хорошо, что мамка его крепким, и не ленивым родила.
У вертолётных экипажей выходных совсем нет, таков Север. А кто постоянно жалуется на жизнь, таких не переделаешь, будут скулить. Как-то зимою снега навалило много, а он на Богучанах, на вахте. Мама у него в Братске похоронена. Договорился с лётчиком, прилетели в Братск, конечно, дела по работе были. Купил цветов и на могилку мамы поехал. И не нашёл – так разросся погост. Расстроился очень. Заехал за мною, там мы сразу нашли, долго плутать не пришлось. Там у меня ориентир есть, могилки земляков. Говорю: опустись на колени, поцелуй фото мамы, потом бабушки, прошедшей всю войну врачом. Видать, мама твоя за что-то осерчала на тебя, раз не нашёл. Повеселел друг после этого, и мне веселее.
Василий Иванович заволновался, не перегнул ли палку с разговорами? И волнение его было заметным. Мария Ивановна сказала:
– Вы расскажите ещё что-нибудь! По телевизору столько пошлости, а у вас жизнь настоящих людей! Расскажите, пожалуйста, ну хотя бы один случай.
Василий Иванович оживился, но тут же стушевался, участливо спросил:
– Вам правда интересно?
Мария Ивановна тоже ответила участливо, и потому Василию хотелось ей рассказывать, и рассказывать обо всём. Он сам останавливал свои мысли. Ишь, разбег взяли! Ну, пожалуй, надо что-то посмешней поведать, грустного всегда с избытком… И он робко начал:
– Друг Вадим, тот же техник по вертолётам, рассказывал. Я его словами перескажу, так мне удобнее будет. Давно дело было. Решили брагу поставить, со спиртным плохо, кругом катанка, травятся люди. Приземлились на вертолёте, там ленков на уху ловим. Алюминиевую флягу взяли, брагу поставили, сколько сахару, сколько дрожжей, всё по науке. За две недели, думаем, выстоится.
Прилетаем, а возле нашей открытой и наполовину выпитой сорокалитровой фляги молодой медведь пьяный лежит. Видим, тяжело ему, еле дышит. С похмелья проснётся, а опохмелиться-то нечем, мы же флягу вылили, забрали. Сфотографировали его, а то ведь не поверят. Ну, думаем, надо улетать, а то вдруг мамка его рядом ходит? Не выпили тогда, а ленков рядом наловили. Тайга огромна, ухи поели, а выпить не пришлось. Но уха из ленка – знатная…
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ