Катя не спала всю ночь. Ворочалась в постели, прислушиваясь к скрипу старых половиц. Под утро поняла, что уже не заснёт. Встала, налила чаю и уставилась в окно, где первые лучи солнца цеплялись за крыши хрущёвок.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Мысли об отце не шли из головы. Но Катерина знала, стоит только заикнуться об этом, мама тут же устроит спектакль одного актёра: будет кричать, падать в обморок, хвататься за сердце.
Так было уже не раз, и много лет назад Катя поняла для себя: пока мать жива, не стоит и пытаться искать папу – себе дороже. Любые разговоры об отце приводят к последствиям, с которыми она просто не сможет справиться без потерь. К тому же ей и самой всегда казалось, будь человек заинтересован в своём ребёнке – нашёл бы способ встретиться. Значит, не хотел. Зачем себя навязывать тому, кто не желает ничего о тебе знать? Постепенно желание порасспрашивать родню и соседей сошла на нет. Мать узнает – устроит скандал. Лишь изредка, когда на глаза попадались редкие сцены чужой жизни, где добродушный отец, смеясь, подкидывает дочку в воздух или завязывает крохе развязавшиеся шнурки, Катя грустила и думала о том, что когда-нибудь всё же проведёт расследование. Детства, в котором отец несёт тебя на плечах – не вернуть. Но может, у неё появится родной человек, который не станет критиковать каждый шаг, переживать, что люди скажут, а будет просто поддерживать, обнимать, когда хочется плакать, гладить по голове, приговаривая: «Ты со всем этим справишься, я рядом».
В это утро что-то пошло иначе. Катя вдруг осознала, что больше не может так жить. Ощущать, как с каждым днём её броня становится всё толще: всё меньше задевают колкие слова, становится плевать на мамины концерты, её жалобы о здоровье. Она настолько привыкла жить с чувством вины, что не смогла вспомнить, когда в последний не оказывалась «плохой дочерью».
«Что бы я ни сделала, всё будет не так», — подумала Катя.
Так что теперь внезапный план, созревший в голове, выглядел вполне приемлемым. Если она поспрашивает у соседей про отца, кому станет от этого хуже? Разве что мама снова хлопнет дверью или потребует вызвать скорую… Катя как-нибудь переживёт.
***
Старый двор встретил её запахом пыли и сирени, хотя для весенних цветов было ещё слишком рано. Так пахли любимые духи тётя Глаши, соседки с пятого этажа.
Женщина яростно вытряхивала полосатый кухонный половик.
— Ты чего так рано? — окликнула она Катю.
— Да вот… хотела с кем-нибудь поговорить. Хорошо, что вы встретились.
— О чем поговорить-то?
— Про отца, — не стала юлить Катя.
— У матери чего не спросишь?
— Вы же её знаете, она под страхом смерти не расскажет…
Женщина задумалась, потом махнула рукой:
— Что я знаю-то? Считай, ничего. Только то, что был у твоей матери какой-то ухажёр. Вроде бы приезжий. То ли в бригаде какой-то работал, то ли родственникам что-то строить помогал. Я в чужие дела не лезу, вопросов ему не задавала. А потом он и вовсе пропал куда-то. Через несколько месяцев выяснилось, что мать твоя беременна. Тогда разные слухи ходили, конечно. Но теперь пойди разберись, что из этого правда, а что нет.
Катя покосилась на мамины окна.
— А вы не знаете, кто может быть в курсе тех событий? Может, у мамы была подруга…
— У Насти-то? Разве что в школе. Как-то у неё не получалось дружить, что ли.
— Конечно, с таким характером, — согласилась Катя.
— А знаешь что? Ты бы к Марфе Семёновне заглянула… Она тогда продавцом работала в универсаме. В магазин-то все ходят. Тут словечко, там полсловечка – всё про всех разузнает. Если кому что известно, так это ей.
— Она же на втором этаже живёт?
— Да, да. На втором. Ты бы поспешила, а то через час у неё дачный автобус, убежит, — подсказала женщина. — Пальто-то у тебя какое нарядное!
— Спасибо, тёть Глаш!
Марфа Семёновна открыла дверь. Махровый халат накинут поверх ночной сорочки. Вид у неё был заспанный, недовольный.
— Что за срочность в такую рань пенсионерку будить? У нас сон хрупкий, теперь уже не заснуть будет!
— Простите, если разбудила, — повинилась Катя. Она помнила про автобус, понимала, что женщина просто не очень рада гостям в неподходящее время. — Меня тётя Глаша к вам отправила…
— И чего этой старой перечнице надо?
— Не ей. Мне. Вы же знаете, что я росла без отца.
— И что?
— Я подумала, может, соседи что-то слышали про него. У мамы не спросить. Сами знаете. Тётя Глаша сказала, что если кто и в курсе, то только вы.
Пенсионерка вдруг оживилась:
— А, так это она правильно говорит. Заходи, заходи, чайку попьём.
На кухне в глубокой миске, накрытой чистым вафельным полотенцем, лежали пирожки. Марфа Семёновна поставила чайник, достала вазочку с карамельками и невысокие чашки с позолоченной окантовкой по краю.
— Твоя мама, — начала Марфа, заливая кипятком чайные пакетики, — скрытная женщина. Про свои дела особо ни с кем не болтала. Все знали, что у неё кавалер появился. Раз они даже отоварились у меня. Так что в лицо его видела своими глазами.
Она отхлебнула из кружки и откинула полотенце с миски.
— Пирожки бери. Вкусные, с луком и яйцом. Сама вчера стряпала.
Но Кате было не до пирожков. Впервые за двадцать восемь лет она подобралась к тайне своего происхождения так близко. Внутри всё вибрировало от предвкушения: вот-вот узнает то, о чем мечтать не смела долгие годы!
Катя сжала ручку чашки — вдруг представила мать молодой, влюблённой, счастливой.
— Вы помните, как он выглядел?
— Тёмненький такой, кучерявый, вихрастый. Нос широкий. Повезло тебе, что нос в мать! Глаза такие, знаешь… зелёные! Кофта на нём зелёная была и глаза вот такие же.
— Зелёная кофта, зелёные глаза, тёмненький… Может, вы ещё что-нибудь запомнили? Фамилию там… Может, слышали, где живёт…
— Приезжий он был. На заработки, видать, прикатил. Тогда много кто за длинным рублём мотался по стране.
Будильник зазвенел в спальне, и Марфа засуетилась.
— Автобус скоро. Нужно собираться мне.
— А больше ничего не помните?
— Знала бы – рассказала. Они к матери твоей раза два всего захаживал. Чаще, видать, она сама к нему бегала. Тогда Светлана Никифоровна, бабка твоя, жива была, она-то дочку в ежовых рукавицах держала. Но видно плохо держала. Раз мать тебя в подоле принесла.
— Бабушка тоже контролировала маму?
— А как же! Ну всё, одеваться мне надо…
Катя почувствовала горечь внутри. Она почти поверила в то, что отец найдётся, что разгадка близка. Но оказалось, что даже самая выдающаяся сплетница района не знала ничего, кроме того, что папа был брюнетом. Но до этого Катя додумалась и сама, уже очень давно. Достаточно было посмотреть в зеркало.
***
Катя вышла из подъезда и сощурилась от яркого солнца. Вылазка к соседям так ничего и не дала. И если уж главная сплетница не смогла рассказать ничего интересного, то остальных жильцов можно было и не спрашивать. Девушка брела по двору под мерный звук метлы.
На работницу невидимого фронта Катя бы даже не посмотрела, так бы и прошла, задумчиво глядя под ноги.
— Ты не там копаешь, — вдруг сказала дворничиха Алевтина. Женщина вытерла руки о засаленный фартук.
— Вы о чем?
— Слышала, как ты у Глашки про отца спрашивала.
— Вы что-то знаете о нем?
— Не просто так она его выгнала.
Катя замерла:
— Знаете почему?
— Знаю. — ответила Алевтина. — Такие как я – невидимки для остальных. Вот ты тут болтала с Глашей, а меня даже не заметила. Так что я много чего про кого слышала. Только в отличии от Марфы не треплю языком.
— Но мне-то расскажете?
Женщина оглянулась, будто боялась, что их подслушают.
Тут не место для таких разговоров.
— Мне нужно знать.
Дворничиха вздохнула, достала из кармана смятую пачку сигарет:
— Будешь?
— Бросаю, — отказалась Катя.
— Ну как знаешь. В общем, отец твой тут проездом был. Гастролёр. Ребята наши из ЖЭКа с ним как-то общались, сказали, мутный тип. Я мать твою предупредила, только она со мной говорить не захотела. Но потом-то поняла что к чему.
Алевтина затянулась и выпустила дым.
— Что вы имеете в виду?
— Ну смотри, я тебе говорить ничего не буду, чтоб не вышло как с Настей. Тоже ведь не поверишь.
— Зачем вы тогда меня подозвали, если всё равно говорить не собирались?!
— Да тише ты, — шикнула на неё женщина. – Вот поэтому и не хочу, чтоб лишнего шума тут не поднимать. Но ты и сама можешь всё узнать. Вот, я тут набросала кое-что…
Она сунула в руки Кати обрывок тетрадного листка, сложенный вчетверо.
— В библиотеку сходи. Там попроси, чтобы подняли архив газет за тот период. Названия газет и месяцы, которые тебе нужны, я записала.
***
Ожидание, пока откроется городская библиотека, пока женщина, стоящая за стойкой в своей неторопливой манере забьет данные, велев Кате сесть за стол и ждать, пока она принесёт газеты, длилось целую вечность.
И вот наконец стопка упала перед ней.
Пыль танцевала в лучах света, когда Катя листала подшивку. Пальцы дрожали, переворачивая страницы.
И вдруг… Да, она сразу узнала этого человека. Лицо его было почти не видно, фото вполоборота. Но что-то ёкнуло в груди. Мужчина на снимке был очень похож… на неё.
«Милиция задержала подозреваемого в нападении на женщин в районе…»
Сердце упало.
— Нет, нет, нет, — прошептала Катя.
Но глаза уже бежали по строчкам: …нападения…жертва отбивалась…
Она вскочила. Стул с резким скрежетом отъехал назад.
— Тишина должна быть в библиотеке, — возмутилась сотрудница.
Но Катя её уже не слышала, не воспринимала её требования вернуть подборку как положено, а не бросать на столе, она бежала прочь из этого места. Ей нужно было во что бы то ни стало снова вернуться в свой двор, в свой дом. Ей нужно было к маме.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ