Он очень удивился, когда его рука вдруг провалилась, прорвалась сквозь стену. Да, насыпь была лишь в одном месте, просто съехала стена, а дальше лаз продолжался.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Он прокопал совсем небольшой ход, просочился в него и полез дальше.
Через некоторое время показалось ему, что идёт он в гору, шаги стали тяжелее, воздуха не хватало. Он поранил ладони, когда копал, и теперь из них сочилась кровь.
Может повернуть назад?
Но что он тогда скажет? Что не дошел? Испугался?
Он присел ещё на несколько секунд, а потом с новыми силами полез вперёд. И вдруг смутно увидел свои ноги на каменно-глиняной земле. Ещё было очень темно, но он уже мог разглядеть стены, торчащие из стен корни. Опять наткнулся на воду, в канавке намочил руки, обтер лицо, почуял на лице клейкую грязь.
Теперь он видел, что кое-где по стенам здесь стекала вода, скапливалась в неровностях пола. Видимо, гулкое эхо – как раз от падающих капель.
Впереди определенно был свет, он прошел совсем немного и вдруг оказался в темном круглом помещении. Это была подземная комната-штольня с каменными сводами, торчащей арматурой, пустыми полками и паутиной. Свет шел из щелей досок в углу потолка, к ней вели каменные полуразрушенные ступени.
Неужели…
Но страх накатывал. А что если там вверху немцы?
Он осторожно поднялся по расщепленым ступеням, стараясь ступать очень тихо, заглянул в щель меж досками. Он опять увидел каменный свод и больше ничего, заглянул в другую щель и увидел святой лик на стене под потолком.
Церковь!
Теперь Слава понял, куда он пришел. Метрах в трёхстах от их котлована стояла большая полуразрушенная церковь. Разрушена она была не вся. Одна часть церкви уцелела, смотрела пустыми окнами-глазницами на лес и село. Вероятно, он как раз тут, в уцелевшей части церкви.
Но ведь немцы совсем рядом! Возможно даже тут, за этой дощатой крышкой.
Он прислушался, но кроме щебета птиц ничего не услышал. Нужно было спешить. Он попробовал приподнять доски и они поддались – дверца была тяжела, но открыта.
Он приподнял ее спиной, посмотрел наружу: каменные пол и стены, мусор. Перед ним икона Николая Угодника. Такая была у бабушки, Славка знал. Лик тёмный, почти коричневый, волосы белые, ниспадающие. А в глазах – чистота и добро, готовность всех выслушать и каждого понять. Так говорила бабушка.
Слава начал приподнимать дверцу выше, как вдруг, громче, чем любой выстрел, где-то над головой прозвучало:
– Ой!
Славка скатился вниз по лестнице, обдирая зад и руки, испуганно бросился назад. И тут внизу уж сообразил – это не немцы, да и голос женский. Он вжался в стену, застыл на месте.
Доски скрипнули, дверца откинулась, подняв пыль. В проёме появилась голова женщины в платке. Славка не мог разглядеть ее лица.
– Свои. Свои. Докопали все ж таки? Нашли?
Славка молчал.
– Вылазьте, не бойтеся, одна я тут совсем. Вылазьте, сынки, быстрей.
Слава пошевелился, вылез из своего угла.
– Я один…
– Один? А как же? Вылазь вылазь…
Славка поднялся по ступеням, вылез наружу, сел на пол, огляделся. Это была келья. Славка видел такие только на картинках. Выложенная кирпичом постель. На ней соломенный матрас, подушка, и знакомая авоська рядом.
Перед ним стояла та самая женщина в коричневом платье, которую про себя называли они – мать.
– Ой ты… Малец совсем. Чего один-то?
– Я? Так разведать, – он щурился, крутил головой, все ещё не верил, что это всё правда. За окном шумел лес свободы, вечерело.
– Как это – разведать? Неуж обратно вернёшься?
– Да, вернусь.
– Иисусе Христе, жаль-то как! Милок ты мой. Ведь убьют. А коль заметили они? Или узнают? Ведь… Не ходи, может и другие за тобой. А? А я тебя спрячу.
– Не-е, – замотал головой Славка, а в глазах вдруг заблестели слезы.
Так хотелось сейчас участия, жалости, так захотелось уткнуться в подол и остаться, а не лезть обратно в эту вонючую сырую яму, возвращаться в ад.
Женщина присела перед ним.
– А я задремала, знаешь, и тут вижу – лезет кто-то. Стерегла, да и задремала. Тебе лет-то сколько, милок?
– Семнадцать, – врать не было смысла.
– То-то вижу, малец. Полезешь назад?
– Полезу, – кивнул, шмыгнул носом.
– А может…
– Нет, полезу, – сказал определенно.
Она тут же встала, ухватила его подмышку.
– Подымайся.
– Чего Вы? Мне назад надо.
– Подымайся, Подымайся. Грязный весь. Умою, водой напою, поешь чуток. А то вернёшься такой чумазый, немцы и догадаются. Не отпускать бы тебя…
Она достала бутыль с водой, лила ему на окровавленные руки прямо на пол кельи, потом напоила молоком из кринки, причитала, жалела.
– Вот хлебушек и яйцо съешь. Я б и с собой дала. Возьмёшь?
– Возьму. Немного только.
– Так у меня и нет много-то. Коль бы знать. Я ведь как думала – все, кто успеет, пока не увидят немцы-то, и сбегут сюды. А я уж тут сторожу, знаю, как провести. Тропинка тут имеется. Бегом думала бежать придется, уж не до еды. Там припрятала сухарей. А оно вона как …, – она посмотрела на него умытого и опять покачала головой, – Ведь малец! Неуж не видят, ироды проклятые!
Она заворачивала хлеб в старую газету.
От усталости и тревог, от съеденного Славку совсем разморило. Хотелось лечь на эту теплую ещё подушку, и остаться тут – с этой такой похожей на мать женщиной.
Но он посмотрел за окно и заспешил. Нехотя спустил ноги в лаз, посмотрел на женщину.
– Мы придем. Только я не знаю когда.
И уже, когда спустился он в штольню, она крикнула:
– А звать-то тебя как, милок?
– Славка. А Вас?
– А я тетка Кланя. Приходите, я ждать буду. Сбегайте, а то ведь, не приведи Господь, постреляют вас.
Славка оглянулся. Она крестила его. В светлом квадрате подвальной двери, ее темное лицо казалось светлым ликом, хоть и против неяркого света. В темном платке, она и сама была похожа сейчас на икону.
Обратная дорога шла быстрее – с горы. Он шагал смело. Быстро пролез сквозь свой лаз, хоть и обвалился он, когда пролезал сюда. Он боялся опоздать, боялся потерять хлеб, который дала мама Кланя.
Но если работы закончились и всех увели, если его не досчитаются, кого-то расстреляют, да и лаз найдут.
Он тяжело дышал, когда дошел. И сразу всё понял – услышал окрики немцев. Всех выгоняют. Неужели не успел? Он пошевелил камни, как и договаривались, но никто не отозвался. Тогда он толкнул каменную насыпь и увидел сквозь щель, что почти все пленные уже наверху, часть ещё на настиле, идёт наверх, а внизу – единицы. Не вылезать? Вернуться?
Но тогда …
Перед лазом стоит тачка, а на ней – лопаты.
Понял – его прикрыли. Думать было некогда. Он быстро выкатился из лаза, загребая больными руками завалил щель. Откуда силы взялись, поднял большой камень – положил к лазу. Даже не заметил, что кожа на ладонях рук висит лохмотьями.
Наверное, эти его действия могли увидеть, но он доделал все спокойно и даже обстоятельно. Потом просто разогнулся и направился к настилу. Поднялся по настилу он последним.
И когда начали строиться они по звеньям, тихо подошёл к своим. Петр смотрел в землю – на лице обречённость. Он поднял на Славку глаза, но отвёл подбородок, ещё не понимая, кто перед ним, а потом медленно повернул голову назад – глаза распахнулись.
– Ты? – выдохнул.
Славка кивнул.
– Грязный. Утрись.
Теперь командир думал о важном. Все смотрели на него, а в глазах один вопрос. Славка кивнул. Это означать могло одно – есть лаз.
Газик, как и положено, залился слезами. И пока шли они до склада не мог успокоиться. Гена зло улыбался, сжимал кулаки, как будто удалось ему насолить немцам.
Оберштурмфюрер Люфт сегодня присутствовал при подсчете. Черная фуражка с высокой тульей виднелась под фонарями. Он опять был недоволен, опять кричал. Работа двигалась медленнее, чем надо.
Пленный, идущий перед Славкой, вдруг упал – подкосились ноги. Слава пытался его поднять, ему помогали, но к строю уже шагали и кричали конвойные.
Упавшего оттащили в сторону, колонна двинулась дальше, волоча больные ноги. Никто не хотел умирать.
– Что с руками?
Шепнул Петр.
Славка глянул на свои ладони. Да, такими руками невозможно будет завтра взять лопату. Но взять нужно. Главное, немцам не показывать.
– Копал.
Петр хмурился. Конвойные пересчитывали пленных, когда колонна входила в помещение склада. Упал ещё один.
Вечером Славка достал газетный свёрток, развернул хлеб. Это был настоящий хлеб, а не та затхлая труха, которой кормили их. Делили, как и положено – один отвернулся, называл кому отдать кусок. Хлеба было немного, но краюху оставили, завернули в газету. Решили завтра взять с собой.
Закутались соломой все четверо вместе. Славка все подробно рассказал.
Утром не встали шестеро пленных. Тиф.
А они шли в котлован, настроенные на побег. Лишь бы лаз … Лишь бы лаз не обнаружили до них.
Ещё издали увидели – возле котлована стояла новая колонна военнопленных. Их пригнали из лагеря, в помощь. Возле них топтались немецкие офицеры, покрикивали, пересчитывали, распределяли.
Новеньких направили именно в ту сторону, где находился туннель. Их – в другую, где глина. Петр подхватил тачку, сунул ее Славке – возить было легче.
– Надо быстрее. Как начнут работать, двигай туда.
С тачкой передвигаться было проще. А вот как остальным попасть в ту сторону? В том углу шли работы, но до лаза ещё не добрались.
А немцы сегодня были особенно злы. По верху котлована бегал вахмистр, кричал, грозился. Выслуживался перед обером. Сам спускаться боялся – тиф, но конвойных отправлял и вниз.
Началась смена мест, и вскоре Гена оказался в нужной стороне. Двигался туда и Петр. Вот только Газик застрял далеко, не сдвинешься.
Славка возил камни, подкатил к Петру.
– Надо спешить. Пойдем без Газика.
– Как? – Славка распахнул глаза.
– Скоро лаз найдут, не успеем.
Славка повернул тачку, полную камней, пошел к настилу, но вдруг развернулся и направил ее назад. Петр наблюдал за ним. Славка вывалил камни на лаз, казалось, на глазах немцев. Гена с Петром переглянулись. Было ясно, что Славка тянет время. Но это был невероятный риск, да и, скорей всего, все было зря – Газику из того угла не вырваться.
Но у Славки были свои планы. Он не представлял, как оставят они тут Газика. Как? Эмоциональный и немного печальный Алиев стал настоящим другом.
Славка подъехал к его группе с пустой тачкой, встал рядом. Газик косился на него, на тот край котлована. Совсем недалеко бродили немцы. Слава накидал в тачку тяжелых камней, комьев земли, подхватил ее и, опрокинув, упал, громко ойкнул.
На него оглянулись конвойные. Он пытался тачку поднять, к нему подошёл Газик. Немцы смотрели на эту картину, и Славка, как бы прося прощения, показал им руки – дескать, вот поранился, не могу, пусть он катит.
Славка понимал некоторые немецкие слова и фразы. В школе учил он немецкий. Неохотно, лениво, на «тройку», но учил. И странно – то, что совсем не помнил, вдруг вспомнилось. Вот и сейчас он понимал, о чем говорят конвойные, они тут лишь под нажимом начальства. Они боятся подходить к пленным, не только из-за лопат в их руках, но ещё и потому что среди них уже зверствует тиф.
Славка встал на место Газика и лихо заработал лопатой. А Газик пошел к настилу, а когда спустился повернул не в ту сторону, где лаз. А к нему. Славка злился.
– Ты чего? Ждут же они, – ворчал Славка.
– А ты? – хлопал глазами Газик.
– Тикайте без меня.
– Не-ет, – мотал головой Газик, – Так нельзя.
– Тогда все останемся и сгинем. Тикайте.
Подходили конвойные, они замолчали. Газик направился наверх. Славка следил, и когда тот повернул в сторону лаза, выдохнул. Только б получилось у них. Только б…
Тот угол Славке было видно плохо. Уж слишком много народу сегодня было на дне котлована. Зато он увидел ее – маму Кланю. Опять не спеша перебирая ногами она шла за охранниками. Наверное, опять ставила свою авоську, но этого Слава видеть не мог. Голову она держала прямо, но казалось ему, что все равно она видит их, пленных. И среди всех ищет его.
В горле встал ком. Висела пыль, били о камни кирки, скрипел под тяжёлыми тачками настил, кричали немцы.
Лишь в обед, когда подымался он по настилу, глянул туда. Плохо что-то понял, мало разглядел. Казалось, все там за полдня изменилось, котлован углубился в том месте, и где там лаз можно было определить лишь примерно.
Он озирался, искал своих, но их среди пленных не было.
Хлебали баланду по очереди. Мисок на всех не хватило. Отдохнуть им дали совсем немного, всех опять погнали в котлован, и опять распределили по звеньям – Слава был далеко от туннеля.
Он не ушел с ребятами. Не вышло. Он останется здесь, наверное, все тут полягут от тифа, от голода, от невыносимых условий. Наваливалось то самое безумное равнодушие к своей судьбе. Хотелось просто упасть, и пусть уж расстреляют. Но ноги ещё ходили, руки, саднящие огнем, двигались. Вот только сознание куда-то уплывало … Мысли лишь вычеркивали себя из жизни.
И не только у него. Пленные ложились, конвойные вытаскивали наверх то одного, то другого. Кто-то ещё перебирал ногами, а чьи-то ноги уже волочились.
– Живи, милок, живи покуда силенок хватит …, – опять вспоминал он слова дядьки Мити.
Силенок оставалось все меньше.
А возле складов произошло событие – несколько пленных рвануло в лес. Было уже очень темно. Немцы сообразили не сразу, начали стрелять, пустили собак, но убили двоих. Третьего догнала собака. По-видимому, нескольким удалось скрыться.
У складов стояли они до глубокой чернильной ночи. Приехал немецкий доктор, прыскал всем что-то в рот. Их считали, отбирали слабых и больных, отводили в сторону. Славка прятал опухшие руки.
Он боялся уснуть стоя и упасть. Прошлой ночью они планировали побег, спали мало. Если упадет, его тоже отведут туда. И было почему-то все равно. Ну, и пусть. Надоело все. Пусть уж…
Он прикрывал глаза, засыпал стоя. Ему снилась, вроде, мамка. Но была она в коричневом платье и черном платке. Она ласково приговаривала:
– Проснись, сынок. Проснись, пора в школу…
Он резко просыпался, озирался: фонари, нестройная толпа изможденных пленных, окрики немцев, лай собак. Он поднял голову – на небе сияли яркие звёзды. И подумалось – зачем? Разве можно сейчас сиять?
А засыпал, завалив себя соломой, спиной к спине с незнакомым пленным из новой команды, и думал с радостью – вырвались все ж таки. Пусть без него, но вырвались! И теперь немцы будут считать, что это они скрылись в лесу. Лаз никто искать не будет.
Часы бьют двенадцать. Откинув одеяло, он садится на постели, а потом вскакивает. Ему – лет двенадцать, и отец – ещё не арестован. Мамка сегодня пекла сладкие булки, захотелось съесть ещё одну. Он ныряет на кухню, поднимает застиранную тряпицу, которой мать всегда покрывает выпечку, достает булку, наливает гранёный стакан молока и юркает к себе в комнату.
Забирается ногами на кровать, поставив стакан на табурет, и аккуратно, чтоб не накрошить, отламывает витой край булки. Сахар расплавился, лежит сверху, булка похрустывает. Он сытый, поэтому наслаждается, ест медленно, запивает молоком.
Мамка не разрешает ему есть в постели. Она вообще много чего не разрешает. Славка уж привык – строгая она у него. Строгая, но справедливая. Это факт. Принципиальная, как говорит друг и одноклассник Витька.
Витька в самом начале войны уехал с родителями в Ташкент к родственникам.
И булка, и мать, и Витька снятся ему.
Мать Славки была высокая, красивая и спокойная. Но она умела быть жёсткой.
В детстве Славке казалось, что даже отец ее побаивается. Хоть отец работал начальником смены на фабрике, а мать – сестрой-хозяйкой при детских яслях. Жили они в пригороде Саратова в доме на четыре семьи. Дом был деревянный, обшитый планками, выкрашенный зелёным. Квартиру здесь получил отец от фабрики. У каждого перед окнами – выгороженный штакетником клочок земли для огорода и золотых шаров, у каждого – свой сарай, свое хозяйство.
Отца Слава любил очень. Он был мягкий, добрый, ходили они на рыбалку. Что-то давным давно случилось у матери по женской части и детей больше она не родила. Детство Славы можно б было назвать счастливым, если б не арест отца.
Этот арест и расстрел разделил их жизнь на «до» и «после». Счастливой семьи больше не было. Мать сначала слегла, долго лечилась в больнице, за Славкой приглядывала соседка.
А когда вернулась, осунувшаяся и пожелтевшая, долго сидела у стола, смотрела на неприбранную посуду, оглядывала дом. И казалось Славке, что все, что видит она в своем доме кажется ей безобразным, что сил у нее ни на что не осталось.
И вместо того, чтоб помочь матери, захотелось Славке из дома скорее уйти. Но уйти он пока не мог, поэтому стал ребенком улицы. Тогда съехал он в учебе, дрался, доказывал себе и всем окружающим, что даже без отца он чего-то стоит.
Мать скоро в руки себя взяла, поправилась, принялась спасать распустившегося Славку, но у него уже шла своя жизнь, отдельная от матери. А потом – война. И на заводе он работал, доказывая всем и самому себе, что отец его ни в чем не виноват, что это какая-то ошибка.
Хотя никто и никогда не упрекнул его отцом. Даже когда забирали на курсы не спросили об отце.
А вот сейчас, во сне, Славке вдруг очень сильно стало жаль, что с матерью расстался он плохо. Все произошедшее дома, все раздоры и недомолвки теперь казались глупыми и неважными. Важным стало только одно – желание обнять мать. За все, что было у него в детстве, за те самые булки, съеденные в постели, хрустящие и сладкие. Просто – один раз обнять, а потом можно и помирать.
Утром он встал с тяжелой головой. Только б не тиф. Очень болели руки, Славка посмотрел на ладони – появились язвы и гнойники.
Шел мелкий дождь, но их все равно погнали в котлован. Сучили в небо мрачные деревья, словно посылая кому-то неведомому свое молчаливое, но грозное проклятье.
Сегодня, без ребят, все было не так. Сегодня очень болели руки. Хотелось показать их конвойным, оказаться негодным и уйти с ними в лес. Но каким-то хитрым способом он все же ухватил лопату. Поначалу было больно очень, а потом боль утихла, или привык он к боли.
– Идёт, – сказал он сам себе одними губами.
За спинами охранников спокойно и размеренно, несмотря на затянувшийся дождь, шла мама Кланя. Она опять поставила авоську, опять пошла дальше не спеша. В кише пленных она не могла найти его, но Славка улыбался и мысленно благодарил: знал – ему этот знак. Он примерно определил дистанцию от угла, но сделал это просто так. Уж не найти ему этот туннель, не справиться одному.
После обеда ноги понесли в тот угол. Там шли работы, опять носили камни. Дождь превратил дно котлована в кишу грязи, пленные утопали в глине. Камни можно было брать кулаками, запястьями. Славка грузил и перетаскивал их. Он нёс камень вдоль стены, скользил, но вглядывался. Раньше в лаз нужно было нырять – ниже уровня дна котлована. А теперь?
Все было перевёрнуто, куча камней лежала горой.
Нет. Определить место туннеля невозможно. Он уже отчаялся, тащил камень на тачку, когда глаза его поймали на стене среди камней – кусок мокрой слипшейся газеты. Откуда она здесь?
И вдруг … осенило. Хлеб! Оставшийся кусок хлеба был завернут в газету, спрятал под робу его Петр. Газета… газета. Неужели, знак? Сейчас газета торчала примерно на уровне пояса.
Теперь Слава был уверен – это лаз. Вот только как раскопать его, как уйти незаметно?
Но терять было нечего. И как только чуток стемнело, он начал копать. Легко вытащились камни, рушилась стена. Даже боль в руках не мешала. Славка решил так – заметят, пусть заметят. Ребята уж ушли, а ему терять нечего. Уж лучше конец, чем эти муки.
Но закопан туннель был довольно глубоко. Пришлось выгребать камни и землю. Внутри она была сухая.
Его заметили. Только не немцы, а один из военнопленных, коренастый парень лет тридцати приметил странные его действия.
– Эти носи, – показал он на груду камней.
Славка кивнул. Парень наблюдал за ним.
– Ты спятил что ли? Чего копаешь там? – подошёл со спины.
– Лаз, – признался Славка.
Парень покосился на него, ничего не сказал, носил камни и наблюдал. А потом встал спиной к нему метрах в двух с киркой. Прикрывает, – догадался Славка.
Он пытался прокопать отверстие, чтоб зашла рука. Сейчас он был почти уверен – то место. Но закопан лаз был основательно. Он уж не осознавал, что делает. Просто, как сумасшедший копал и копал. Обозленными мухами кружились в голове мысли. Толкались, смешивались, исчезали и моментально роились вновь. Увидят. Пусть. Убьют или убегу…
Наконец, рука его провалилась в пространство. Случилось это, когда засунулся он туда вместе с плечом. Он уже не чувствовал рук.
Наверху уже зажигались фонари, скоро и конец работ. Темные тени пленных медленно двигались по грязному месиву.
И тут с новой силой хлестнул дождь. Смысла держать пленных в котловане больше не было. Немцы командовали – наверх. По настилу сразу двинулись пленные, хотелось быстрее спрятаться от хлещущего ливня. Грязные, мокрые, облепленные глиной.
И тут случился казус – настил обломился. Люди скользили, падали сверху, валились друг на друга, на камни. Лил холодный дождь и зрелище этого месива из людей было ужасным.
Все смотрели туда. И никто не заметил, как двое пленных нырнули в узкий лаз на противоположной стене. Они даже успели прикрыть его камнями. Не так основательно, как сделали это предыдущие сбежавшие, но все же – закопали. Для этого пришлось вернуться, чтоб оказаться лицом к дыре, подавать друг другу камни и землю.
Славка шел по туннелю впереди, прижав грязные руки к груди, локтями отодвигал преграды. С них обоих текла глина, капала вода. Той насыпи, которую принял он прошлый раз за тупик, уже не было. Наверное, именно этой землёй и закопали ребята вход в лаз изнутри.
Один раз показалось ему, что новый знакомый его отстал. Славка остановился, присел. Вскоре рядом сел и парень, прижался плечом, стало теплее.
– А ты как узнал про ход этот? – он тяжело дышал.
– От Клани.
– От чего?
– Пошли, а то замерзнем.
И вот уж и штольня, только света на этот раз меньше – слышен только дождь наверху. Наверняка, тетки Клани там нет. Холодно, сыро.
Слава медленно приподнимал дощатую тяжелую дверцу. И тут она вдруг поднялась сама.
– Пришел … Слава тебе, Царица небесная, Слава. Уж и не чаяла …
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ