Большая деревня Камышовка стояла по обе стороны значимого тракта. Вел этот тракт и к железнодорожной станции.
Дед Лука высадил переодетых «немцев» в тополином перелеске.
Вверху галдели грачи.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
– Что это? – указал Слава на усыпанную гнездами, битыми яйцами и слепыми без перьев мертвыми птенцами дорогу.
– Немчура баловалась – из автоматов гнезда стреляли.
– Зачем?
– А к ним начальник приезжал большой, ему фуражку грачи изгадили, вот и …
– Даже грачи против них, – смеялся Глеб.
Начало истории
Предыдущая глава
– Так все супротив них. Даже полицаи… Вот построили троих у нас – Лешку Акимова, Серёгу Понкратова и Митрофаныча Большакова. Спрашивают сначала Леху: «Будешь нам служить?». Отказался – убили тут же. Прям в грудь стрельнули. Чего тогда? Вот Серёга с Митрофанычем и согласилися. Серёга, когда сбежал потом, всю его родню положили, бабку старую не пожалели. Митрофаныч так и служит на них. Так ведь народу помогает. Без него пропали б. А теперь вот и он ниче не может.
Лишь в ночь провел их дед в одну из изб Камышовки. Изба эта стояла второй с краю, была построена глубоко во дворе. Дозором оставили Глеба. Ещё не до конца верили они деду.
Сухонькая старушка в десяти одежках, увидев их, опустила голову, заперебирала ногами быстрее. Она накрывала на стол, суетилась. Из рук ее что-то падало.
Петр, Слава и дед уселись за стол. Есть хотелось очень, а на столе поблескивало сало, расточали аромат лепешки, зеленели свежие огурчики, на тарелках – яичница.
Славка косился на старушку. Ясно, она приняла их за немцев, трясется вся. Видать, напуганы тут все немецкими порядками.
Петр и дед уж угощались. Славка наклонился к деду.
– А она чего? Не знает про нас? – кивнул на старушку.
– Нее. Но своя она, не сдаст. На складе две снохи у ней с унучатами. Самых дряхлых старух только и не погнали туды.
Славка вспомнил мать. Вот также она испугалась участкового, который для страха привел в дом кого-то из милиции районной. Таким образом он пытался показать свою великую власть. Мать тогда стушевалась, дрожали ее руки, винилась за сына, пытаясь отвалить ему подзатыльник. Но Славка уворачивался, хоть и не шибко боялся ее подзатыльников.
Они тогда подрались с пацанами, одному в драке сломали руку. Его тогда чуть не исключили из комсомола.
Славка встал из-за стола, подошел к старушке. Она обернулась, испугалась, прикрылась руками. Славка взял ее за локоть.
– Свои мы. Русские, бабуль. Не бойся.
Старушка ушам не поверила, хлопала глазами, молчала и продолжала прикрываться.
– Не веришь? Да комсомолец я. И вот с мамкой моей тоже сало солил. Поросёнка держала она. А откуда такая ценность?
Старушка, наконец, все поняла. Закрыла лицо морщинистыми уработанными руками и заплакала.
– А сало-то? Сало немцы приперли откуда-сель, – ответил за нее дед, – А бабку Татьяну на господарство свое поставили, помогает, кастрюли чистит, да метёт. Вот и сейчас спужалася, что немцы вы. Не жалують. Чего и сало достала – немцев кормить, – он обернулся к хозяйке, – Свои это, Татьяна, свои. Только ряжены…
– Дети там, бабы, старики на складу ведь…, – начала бабка Татьяна о том, за что больше всего душа болела, – А в Ивановне так и пожгли.
– Знают оне, знают, баб Тань. Не мешай нам.
Старушка замолчала, сидела в углу у печки, перебирая фартук, качая головой в изумлении, прислушивалась. Вскоре дед ушел за обещанной помощью.
Петр командовал – из дома выйти, спрятаться, приготовиться. Время сложное – мало ли. Но из тени деревьев вышли лишь двое – дед Лука и высокий солидный мужик в пиджаке и фуражке. Лицо загорелое морщинистое. На рукаве его – полицейская повязка.
Чуть погодя дед вышел, закурил цигарку.
К нему двинул Петр, дед махнул.
Митрофаныч оказался мужиком осторожным. Поэтому долго выспрашивал у них подробности побега. Не верил, сомневался, в больших узловатых руках нервно мял фуражку. Уж больно далеко они были от места побега, так удалиться помогла дрезина.
Наконец, Митрофаныч заоткровенничал. Наши планируют в их краях большое наступление. Партизанская разведка предупредила о том, что немцы готовят очередную карательную экспедицию – будут жечь дома и увозить население. Тех, кого согнали в сарай, уже переписали. Завтра людей поделят, и жди беды. Точно Митрофаныч не знал, мог только предположить, что часть угонят, часть – убьют.
Когда сказал это, Татьяна, сидящая в углу, завыла тоненько и тихонько.
– Не вой! Не вой, я сказал. Думаешь, мы побалагурить да огурчиков погрызть тут сиживаем. Думу думаем, а ты… Не вой! – сердился дед Лука.
У Митрофаныча был запас – пулемет, динамит и гранаты. Сказал, что раздобудет пару винтовок. Ещё у Митрофаныча был в помощниках мальчишка — подросток Санька – шестой им помощник. Санька был лишь на пару лет моложе Славы.
Вот только даже вшестером одолеть дюжину вооруженных немцев было нелегко.
Они строили планы, предположения, разрабатывали задачи. И тут из угла вылезла сухонькая хозяйка.
– Так я ж с ними в доме с утречка. Они там, почитай, почти все. Охрана только… А так-то все.
Все оглянулись на нее, ещё не понимая, о чем она. А через полчаса уже учили ее пользоваться гранатой. Она хмурилась, вникала, ничего не страшилась.
– Из сеней али из горницы, поняла? А сама ложись и руки вот сюда. Слышишь ли, Татьяна? – сердился Лука за то, что не страшится за себя бабка, – Чего зазря-то гибнуть?
А она не страшилась.
– Как зазря-то, там же… Катя, Ольга, ребятня. Разве зазря это?
И когда у деда Луки кончилось терпение, вмешался Славка. Он ещё и ещё раз убеждал ее, что надо постараться лишь напугать немцев, создать панику, и для этого не нужно жертвовать собой. Важно – уцелеть.
– Баб Тань, а кто нашим помогать будет? А мы как же? А внуки без Вас?
Она подняла на него заплаканные глаза.
– Молоденькой ведь. Годков-то тебе сколь?
Он присел рядом, ответил честно.
– Семнадцать.
– Тоже вот… Война проклятая. Мать-то ведь ждёт. Дитя…, – качала она головой.
И когда в пять утра засеменила в своих многочисленных юбках с припрятанной гранатой она вдоль села, отправилась к завтраку, защемило у Славки сердце. Правильно ли они поступили? Нашли тоже героиню – маленькую сухую старую женщину, готовую на все, ради внуков.
И отчего-то, и правда, пришла детская тоска по матери. Как она там?
А в деревне почти пусто. Только склад забит жителями.
Всем было тревожно. Главное – использовать эффект неожиданности.
Дед, Глеб и мальчонка Санька направились к складу. Должны были убить охрану.
Петр, Славка и Митрофаныч – к дому, где немцы собирались на завтрак, где завтракать им «поможет» хилая безобидная старушонка, которую они и не замечают.
***
Через полчаса, покидав кое-что в мешок, Газик и Наталка уже были в лесу. Бежали, куда указывала она, ближе к родне.
Позади остался разгорающийся дом. Наталка оглядывалась, иногда останавливалась, смотрела, как завороженная. Ещё сегодня утром этот дом был ее домом, таким родным домом детства. Был, пока не пришли эти трое, пока не начали там хозяйничать. Наталка по взглядам их всё поняла и практически убежала – вышла, будто б за яйцами в сарай. Уж навострилась к забору.
Вот тут и прихватил ее Гришка полицай. Первый раз изнасиловал в сарае. А потом притащил в дом и началось такое, отчего ничуть не жалко было сейчас горящего дома с убитыми извергами.
Пусть ярче горит! Пусть сгорят они до головешек!
Голова ее шла кругом от навалившейся беды.
В лесу с ходу нарвались они на колючую проволоку. Начали обходить и вдруг вышли к озеру. Шли по берегу. Набрели на широкий ручей с корягами. Гази подхватил Наталку на руки, но она напряглась, оперлась руками ему в грудь.
– Не надо. Не надо!
Он поставил ее на ноги, заглянул в глаза. Было темно, лишь звёзды да луна сияли на небе, они отражались в ореховых глазах Наталки, блестели ее слезами.
– Газик, – посмотрела на него, наморщив лоб в своем девичьем страдании, – Я искупаться хочу очень.
– Искупаться? Так ведь замёрзнешь, Наталка. Ночи холодные.
– Не замерзну. Мы и раньше, до войны, ночами плавали на реке. Вода ночью теплая.
– Ну … Раз хочешь.
– Только тут побудь. Разденусь я, – посмотрела отрешённо.
И Газик не удивился, хоть и помогал сегодня одеваться ей с изнага. Девичья стыдоба – это нормально.
Наталка подошла к камням берега, быстро скинула с себя одежды, бросила их, не глядя. Ногам было больно, коряги и камни мешали войти быстро, но вот она оттолкнулась и поплыла.
Вода казалась черной, ночь – тихой. До чего хорошо было жить прежде. Была она легка, смешлива, покладиста. Казалось, впереди – одно счастье. Кто ж рисует судьбу человеческую?
Такую вот судьбу.
Наталка хорошо плавала, она гребла и гребла руками, выплывая с покорным и смирившимся чувством, на середину большого озера. Она устала перевернулась на спину, тело ее в ночной воде, казалось белоснежным. Она смотрела на звёзды и думала о том, о чем когда-то рассказывал им учитель: звёзды эти уже умерли, их свет дошел до них только сейчас, а их может уж и нет вовсе.
Уж если звёзды уходят так легко, так что оттого, что ее не станет?
Газику она поверила. Из доброты он это. Славный парень. Вот только грязная она теперь, опозоренная. Не нужно ему жизнь портить. Зачем?
На душе было грустно и, отчего-то, празднично. Хорошо, что она решилась. Хорошо. Не будет больше помнить случившееся, освободится.
Она встала вертикально, ещё раз глянула на небо и ушла под темные воды. Закачалась вода, в слабом ночном свете потянулись на стороны круги. Но лёгкий ветер быстро покрыл озеро рябью.
***
И вот дом, где собрались немцы, шатнуло от взрыва, вылетело стекло. Славкина задача – как раз это окно. Когда он залез туда, Петр был уже внутри. Стрекотал пулемет Митрофаныча. С немцами в избе было покончено быстро. Было их шестеро. Двое, правда, выскочили в кухонное окно.
Славка огляделся, он искал бабку Татьяну. Увидел – выдохнул. И не заметил ее в тряпье угла. Она была жива, поднималась на ноги.
Было не до разговоров, у складов тоже слышалась стрельба. Они выскочили на улицу, спрятались за угол.
И тут из дома вышла баба Таня.
– Баб Таня, сюда! – крикнул Славка.
Но женщина слышала стрельбу там, где ее внуки, ноги ее несли туда. Она не пробежала и полдвора. Шевельнулась сирень, раздался выстрел, ноги Татьяны подкосились и она упала – мягко, сначала встала на колени, а потом повалилась на бок.
В этот момент Славка себя не помнил, он вышел из укрытия и палил в сирень, покуда не вывалился оттуда мертвый немец.
– Баб Тань…, – подбежал к женщине, перевернул.
Старушка улыбалась мертвой улыбкой – она еще бежала к внукам.
А Славка сцепил зубы и рванул за Петром и Митрофанычем к складу.
А там – беда. Посреди двора – три убитых немца.
А один фриц схватил Саньку, спрятался за угол сарая, прикрываясь им, отстреливался.
Ему было не уйти, с одной стороны прохода меж сараями – дед Лука, двор открыт. Славка видел – немец трусил, был растерян, приставил дуло ружья к голове мальчишки.
Митрофаныч взвыл, залег в кусты, рядом с ним и Славка.
– А Глеб где?
Дед Лука кивнул на двор.
И тут Славка понял, что один из убитых немцев, лежащий на животе – Глеб. Митрофаныч не выдержал, рванул за угол на помощь Сашке, и тут же упал, отброшенный выстрелом немца.
Что-то нужно было делать. Отпускать этого немца тоже было опасно, он потащит за собой мальчишку, а потом прибьет.
И тут случилось то, чего никто не ожидал. Славка бросил свое ружье, громко закричал по-немецки и шагнул в расщелину меж сараями с поднятыми руками.
– Wir geben auf. Das sind Partisanen. Davon gibt es viele. (Сдаемся! Это партизаны. Их очень много ), – он, безоружный, быстро шел навстречу немцу, держащему мальчика, озирался назад и орал во всю мощь, – Wir geben auf!
» Мы сдаемся! Мы сдаемся!» – громко кричал по-немецки.
И тут фриц бросил ружье на землю, подчинился команде. Одним движением Славка схватил это ружье, и стрелял, и стрелял тому в грудь. За Газика, за Глеба, за бабку Таню, за Митрофаныча, за все страдания, которые пережил он сам …
На плечо руку положил ему Петр. В лице его – жалость.
– Хватит, Слав. Пошли. Людей надо выпустить.
Сначала народ выходил с осторожностью, косясь на Петра и Славу в немецкой форме, а потом, как поняли, что это наши, хлынул волной с ревом, со слезами на глазах. Санька бросился в толпу – там мать и сестренка. Народ кричал, плакал. Какая-то женщина бросилась целовать Петру руки, все о чем-то спрашивали, и они махали на Луку – мол, к нему идите. Он знает.
– А мать где, дед Лука? – спрашивала его какая-то женщина, держа за руку девочку, – Не знаешь?
Дед Лука молча стянул фуражку – женщина схватилась за лицо.
– В Емельянове дворе она, Катерина. Считай, она и спасла усех. Бабу Таню благодарите да вон их, – махнул он рукой на Петра и Славу, – А то ведь хотели проклятые детей угнать, а остальных пожечь. И Митрофаныча яще благодарите. Добрый был полицай. Тоже полег он. Царствие небесное.
Глеба, Митрофаныча и бабку Татьяну хоронили на день следующий на местном кладбище всей деревней.
Эту ночь Петр и Слава провели в доме деда Луки. Он уж знал как связаться с партизанами, сообщил, что в деревне немцев нет.
Славе снилась Фимка. Будто это она с деревенскими выходит с того склада и бежит к нему. Будто б именно ее он и спасал.
Им нужно было попасть к нашим, и вот это было сложнее. Говорили, что наши вот-вот будут здесь. Они сняли немецкую форму, переоделись в то, что принес им дед Лука – с миру по нитке. Но одежда была добротная. Из немецкого на них остались лишь сапоги.
***
Они спали. На его коленях лежала голова Наталки, он перебирал ее волосы. Земля прогревалась солнцем, его спину и затылок уже грели солнечные лучи. Газик задремал.
Сейчас в поселок идти было нельзя – рассвело. Надо было переждать ночь в лесу.
Гази вспоминал эту страшную ночь. Он поначалу не хотел идти вслед за Наталкой к озеру. Тогда он медленно опустился на траву, прижался к стволу спиной, посмотрел сквозь кроны на звёздное небо. Но где-то в тайниках души вдруг разгорелась тревога. Он вскочил, и потихоньку подкрался к воде.
Полный тихой сдержанной нежности наблюдал за Наталкой. Она быстро и небрежно раздевалась, а потом застыла на несколько секунд изваянием в своем девичьем совершенстве.
Настороженно сжавшись, скользя, направилась в воду и поплыла. Теперь хорошо были видны лишь ее блестящие белые остренькие плечи. Она уплывала дальше и дальше, доплыла до середины и застыла там. Он уже плохо видел ее.
И тут Гази все понял – Наталка уплывала без намерения вернуться. Он испугался своей догадки, хотел крикнуть, но что-то сдержало его. И тогда он быстро скинул с себя все и поплыл следом.
Он вытащил ее полуживую, откачал. Наталка долго приходила в себя, плакала. А он не знал, как же ее успокоить. То ругал, то жалел, и очень переживал. Он понимал ее, но как найти слова утешения?
А теперь они спали в лесу у поселка. Уже и солнце стояло в зените. Первым проснулся Гази. Он чуток повернулся, посмотрел на девушку. Она сладко спала, такая беспомощная, обессиленная, что он просто не посмел нарушить ее сон. Он всматривался в ее подвижное во сне лицо, будто впервые видел его. Хотелось смотреть на нее долго-долго, всю жизнь.
Маленькая стрекоза села на ее руку, и Газик подумал, что и Наталка до беды, случившейся с ней, была похожа на стрекозу. Такая же глазастая, любопытная, порхающая. А теперь… А теперь надломила судьба ей крылья. И так хотелось сделать её опять такой же, как прежде.
Он вспомнил свои горные края, свою мать. Он знал – там, где он будет счастлив, будет счастлива и она. Вот только б война скорее закончилась. Только б…
Как все запуталось в этом мире. Как будто сам дьявол перемешал все это. Война, плен, тиф и эта необыкновенная любовь.
Вскоре проснулась и Наталка. Распрямилась сразу, огляделась в испуге. А вспомнив все, взгрустнула. До вечера время было достаточно, но они решили присмотреться – что происходит там, в поселке?
Вскоре вышли к большаку. Слышался гул техники. И тут они увидели, что по большаку гонят людей. Тут были и женщины с детьми, и старики. Малых детей несли на руках. Видимо, вели их к железнодорожной станции, отправляли куда-то.
– Куда их? – ошарашенно спрашивала Наталка.
– Увозят. Всего скорей, отступают немцы, вот и…
– А как же мы найдем тетю Кланю? Может и ее…
Газик тоже уж думал об этом. Сейчас было правильней всего дождаться своих, все равно линию фронта им не преодолеть. А как дождаться?
– Смотри! Горит…
Серый дым поднимался над поселком – немцы жгли дома.
– Наташ. Мы пойдем в развалины. Тетка твоя говорила, что есть там катакомбы, место нам указывала. Тогда она собак боялась, а сейчас немцам не до поисков. Там и укроемся, пока наши не придут.
– Но там же… там же штаб их главный. Совсем близко.
– Может и хорошо. Они уж там все обшарили. Чего им туда соваться?
И как только Газик принял это решение, он успокоился. Там, под прикрытием толстых стен церковных, они будут в безопасности. Это шанс – дождаться наших.
Пленных скорее всего уже угнали, лаз закрыли. А немцы и сами живут под угрозой расправы, разжалования, отправки на фронт. Они понимают, что дни их сочтены. Они мстят за свой крах, но страшно боятся и стараются уцелеть.
Там, в этих развалинах, он сможет защитить Наталку. А это сейчас для него стало основной целью.
К ночи они спустились в развалины. Поначалу затея эта казалась и самому Гази непутёвой. Он вообще всегда много сомневался. Они долго не могли попасть внутрь, все входы были завалены, даже заросли сорняками.
И тут Гази нашел провал. Они спустились туда и оказались в полузаваленном алтаре. Лишь одна стена его была не разрушена. Именно там и обнаружилась небольшая дверь, висевшая на одной петле.
Газик отодвинул ее и увидел ступени, ведущие куда то вниз. Они начали спуск, иногда поджигали спичку, чтоб осмотреться. Лестница оказалась достаточно узкой, на ней помещался один человек, Наталка осторожно шла следом.
В конце они оказались в просторной камере-пещеры. Тут уже не было мусора, а на стенах висели крепления для факелов и ламп, проржавевшие от времени и сырости. В стенах были вырезаны ниши, напоминающие лавки.
Из этой комнаты был один проход, и, судя по наклону, он уходил дальше вниз.
– Наталка, тут посиди, а я посмотрю, что там.
– Ой, мне кажется, это могилы были. Страшно.
– Страшнее немцев и нет ничего. Посиди, я далеко не пойду. Я быстро.
Но дальше тоннель разветвлялся на два коридора. Идти нужно было согнувшись, Газик устал, переживал за Наталку и решил разведать эти туннели позже. Та комната, в которой они оказались находилась достаточно глубоко, и там можно было переждать какое-то время.
– Тут будем. Немцы уйдут, выйдем.
– Темно-о, – вздыхала Наталка, прижималась к нему.
Тут висел запах сырой земли, было неуютно, но место это казалось надёжным. Узкий проход он сможет закрыть так, что без шума сюда никто не пройдет, а если кто и рыпнется – Газик уж встретит его подготовленным – с собой он прихватил винтовку полицая, карабин вахмистра, да и топор был с ним.
Был у них и запас провианта. Конечно, нечем было осветить пещеру, но ведь и ждать недолго. По крайней мере, Газик на это надеялся. Плохо одно – ночь была холодной, Наталка дрожала. Нужно будет завтра найти что-то теплое, какое-нибудь одеяло или фуфайку. Хорошо б натащить сюда сена.
Они перекусили в темноте почти на ощупь.
– Ты знаешь, они там … , – она замолчала, видимо, проглатывая ком страшных воспоминаний, – Они там говорили, что наши скоро придут. Хотели с немцем этим договариваться, чтоб устроил их к какому-то Лифту.
– Люфту. Это оберштурмфюрер. Он за наш котлован отвечал. Скотина он.
– Вот и я думаю – как это: быть советским человеком и стать немецким холуем. Как жить теперь? Как разобраться– кто есть кто?
– Да-а. Трудно будет. Ты, Наталка, случись чего, помни, что жив буду, найду тебя. Предками клянусь. Кто в плену был – тоже ведь не жалуют.
– Как это? Ты ж не сам…
– Так бывает. Но ты жди, если заберут. Вернусь я к тебе, заберу в свой аул. А там у нас красиво очень.
– И море …
– И море. Война кончится, и беда кончится. Поедем жить к морю. Я обещаю тебе, Наталка.
***
Ранним утром едва рассвело, в хате деда Луки задрожали стёкла от гула самолётов. Прямо над Камышовкой на восток, шли эскадры двухмоторных немецких бомбовозов «Юнкерс».
От самолётного гула выпадали оконные стёкла. Выбежавшие из домов люди не слышали друг друга, пока самолёты не пролетели. Раздались причитания женщин:
– Ой, какая силища!
– Теперь наших точно побъют!
Через полчаса, отбомбив, самолёты вернулись. И к радости деревенских – не все. С востока доносился тяжёлый гул, а под ногами дрожала земля. Было понятно, что там идут жестокие бои. Никто, конечно, тогда еще не знал, что далее – до самого Берлина – будут наступать только советские войска.
Сидеть сложа руки Петр и Слава не могли. Выпросили у Луки телегу, прихватили немецкое снаряжение и то, что припрятал Митрофаныч, и направились на восток.
Это была немецкая ещё оккупированная территория. Ехали с осторожностью, готовясь в любую минуту к принятию боя. И все же нарвались – не заметили немецкий обоз, стоящий на обочине. Немцы увидели их и открыли стрельбу первыми.
Сжав свое рассеченное осколком плечо, Славка поволок раненого в бок Петра в лес. Он взвалил его на спину, а правой рукой отстреливался. Откуда силы взялись, но бежал он так довольно долго.
Потом усадил Петра на траву, начал рвать рубаху перевязывать командира. Видимо Петр потерял много крови, Славка и сам был весь в крови, но свою рану почти не чувствовал.
– Принимаю командование на себя. Слышите? Вы меня слышите? Не спать! Не терять сознание! Петр! Петр! Потерпи, родной мой …
Голова Петра не держалась, он был очень слаб.
А Славка хотел одного – спасти, дойти до наших. Он опять и опять взваливал командира на спину и нёс вдоль большака, не выходя на него, но и не упуская из виду.
Потом он отдыхал совсем чуток, и опять взваливал ношу на спину и тащил. Командир был без сознания, дышал тяжело, но был живым, и даже рана его перестала так уж сильно кровоточить.
И тут на дороге Славка увидел автомобиль с солдатами. От усталости глаза видели плохо, он положил на землю свою ношу, подошел ближе. Это были наши. Наши машины шли к западу.
– Ээ-эй! –кричал раненый Славка.
Но гул моторов заглушал его голос, и тогда он помчался к тракту бегом. Силы покидали его, голова кружилась, машины двоились и троились перед глазами. Казалось – не успеет. Вот уж последняя машина уходит, а он еще меж сосен, далеко.
Он упал лицом в мох и прошлогодние иглы, решил, что не успел. И вдруг услышал топот бегущих к нему ног. Несколько бойцов подхватили его.
– Э, брат. Откуда ты?
– Из Камышовки, – почему-то ответил Славка.
– Чего, сожгли немцы деревню?
– Нет, мы перебили всех. Не сожгли…
– Как это – перебили? Кто – мы?
– Имя, фамилия твои как? А лет-то тебе сколько?
Они было потянули его к машине, но Славка опомнился.
– Нет! Нет! Стойте. У меня там в лесу командир раненый. Командир …
И вот тут случилось то, о чем Славка потом будет вспоминать со страхом – он забыл, где оставил Петра. Он и несколько бойцов искали его, но никак не могли найти. Они шныряли по лесу, пока не раздался окрик:
– По машинам!
– Давай, юнец. Вперёд, к машине, – командовал усатый политрук в фуражке, – Может почудилось тебе, что тут командир. Вон ты и сам раненый. В санбат тебя отправим. А мы не можем от колонны отстать, понимаешь?
– Нет, не могу я.
– Считай, что арестован. Вперёд! Оставить тебя не имеем права.
– Надо искать, он здесь, – рвался Славка в лес, но его уже схватили двое под руки, вели к машине, – Он живой, вы понимаете, живой!
И перед самым уже кузовом, вдруг пришли силы. Он всегда неплохо дрался. Вот и сейчас изловчился, неистово выдернул руки и помчался в лес.
– Стоять! – кричали сзади, но Славка не слушал. Тут, где-то совсем рядом, его друг и командир. Он не может его оставить.
По лесу он бродил долго, искал. Сбившись с ног, потеряв все ориентиры, отдыхал и опять искал. По тракту шли машины с нашими, колонна за колонной, но он никого уж не звал. Он искал один. Метался, плакал от слабости, а потом утирал глаза и опять искал.
И нашел. Петр был жив. А Славка смотрел на него исступлённо, туго соображая, что же делать дальше? В конце концов вспомнил, взвалил его на себя и уже неосознанно, а просто исполняя какую-то засевшую в голове высшую свою цель и предназначение, побрел, качаясь, к тракту. Он просто вынес командира на середину пустой дороги и упал.
Но о том, что нашли их посреди дороги, ему расскажут позже. Последнее, что помнил Славка в этой истории – как убежал от машины.
А дальше – провал.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ