Аня стояла на коленях перед ведром с мутной водой. Соль растворилась не полностью, но это было не так уж и важно. Она окунула тряпку, выжала. Крупная капля упала на пол с глухим стуком.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Тряпка скользила по ламинату, оставляя влажные следы. От двери — к углам. По часовой стрелке. Ни сантиметра не пропустить. Вода темнела, и всё чаще Ане мерещился запах тухлятины. Она даже прикладывалась носом к тряпке, как охотничий пёс. Но без толку. Запах будто следовал за ней. Едва уловимый, не желающий уходить.
Остатки воды, как велела ведунья, она вынесла на улицу, пряча глаза от прохожих. Вынесла подальше от дома, туда, где вряд ли случайно пройдёт мимо в ближайший год. Выплеснула мутную жижу.
Дома дожидался большой мусорный пакет. Переступив порог, Аня хохотнула. Как это выглядит со стороны? Вынесла воду из дома, в котором есть канализация, чтобы вылить в кусты; теперь потащит мусорный пакет куда-то за город на такси.
Заглянула в зеркало. Под глазами мешки. Волосы растрепались.
— Да… только мешка с мусором за спиной и не хватает для маньяческого вида, — сказала она отражению и попыталась улыбнуться. Улыбка получилась неискренней и сделала образ ещё более жутким.
Спустя час Аня шла по тропе, таща за собой чёрный мусорный пакет. Ветки кустарника хлестали по ногам, цеплялись за джинсы, будто пыталась остановить.
Агафья вышла ей навстречу бесшумно. Просто шагнула из леса на дорожку.
— Я всё сделала, — сообщила Аня. – Огарок свечи спалила, воду вылила за порог. Но… я не знаю, как быть с этим.
Она потрясла мешком, и внутри баночки для специй звякнули об вазу.
— Я расскажу, что делать. Иди за мной, — велела ведунья и снова сошла с тропы.
Они брели между деревьями по дороге, понятной одной лишь Агафье. Следов Аня, как ни старалась усмотреть, не видела и не могла понять по каким приметам ведунья выбирала направление. Ей вдруг подумалось, что реши эта женщина завести её подальше в лес и бросить – ни за что не найдёт дорогу назад.
— В общем-то я больше не про вещи, — заговорила девушка, чтобы остановить поток мыслей, когда они в тишине прошли не меньше пяти минут. – Я про то, что они все от разных людей… Набор для специй подарила Сашкина мама. Она меня никогда не любила. Я для неё была недостаточно хороша. Готовила не так, убиралась не так. Хотя, думаю, ей не нравилась вся моя семья. Если бы отец был при должности, чихать бы она хотела и на мою готовку, и на мою уборку! Танцевала бы вокруг меня, – говорила Аня, глядя под ноги, чтобы не споткнуться о корни. — Есть подарок от бабушки. Она не родная. Это мать Люды, моей мачехи. Когда я была маленькой, она мне ничего не говорила. Стороной обходила, не общалась почти и, если её просили посидеть со мной — отказывалась. Когда стала старше, её прорвало. Лет с четырнадцати стала говорить, что в этом возрасте она уже работала. А в шестнадцать предлагала от родителей съехать. Сейчас тоже говорит, что сижу у них на шее.
— Осторожно, — сказала Агафья.
Аня выставила руку, чтобы не получить по лицу еловой лапой. Только сейчас она оторвала глаза от земли: впереди уже виднелось зарево — оранжевые языки пламени лизали вечерние сумерки.
Агафья остановилась у костра, её силуэт подрагивал в горячем мареве.
— Развязывай и доставай по одной.
Аня кивнула, сглотнув ком в горле. Мешок упал на землю с глухим стуком.
Костер взревел, словно зверь, почуявший добычу.
Аня бросала в огонь вещи, не испытывая сожалений. Повторяла за ведуньей шепоток, призывая огонь забрать и поглотить то, что эти безобидные с виду мелочи несли в себе, как троянские кони. Пока не добралась до шелкового белья.
— Это я сама себе покупала. Дорогое, — проговорила Аня. — Но я же не могла навести порчу сама на себя! Я ещё поверю, что Сашина мать или бабушка сделали это. Как может быть испорчено то, что я купила сама? Себя-то я точно не проклинала… И футболка, которую Лёня подарил… Ну не мог же он… Или мог? А может, это его девушка что-то сделала с футболкой, чтобы он ушёл от меня? Может, это папина жена? Хотя в то, что она мне зла желает, тоже не верится.
Пламя вдруг вытянулось вверх, словно негодуя.
— Все вещи заговорены одними устами, — сказала Агафья. – Тот, кто это сделал, бывал в твоем доме. Бросай!
Аня зажмурилась и отправила любимую вещь вслед за остальными в огонь. Запахло палёным. Девушка не посмела взглянуть, как корчится в костре то, что осталось от белья. Произнесла слова и замолчала. В это же время Агафья подняла факел.
— Что бы ты ни увидела, что бы ни услышала – не сходи с места, пока не велю, — приказала она.
Лес стоял неподвижным черным частоколом, стволы деревьев сливались в сплошную стену. Лишь костер, разведенный Агафьей, вырывал из темноты клочок поляны, где теперь стояла Аня. Пламя поедало тонкие ветки, вгрызалось в бревна, потрескивая. Горячий воздух опалял Ане лицо, она жмурилась невольно.
Агафья выхватила из огня факел, осыпав землю вокруг костра искрами. Огненной дугой рассекла натёкшую вокруг костра тьму.
От монотонного чтения заговора, у девушки стала кружиться голова. Сознание поплыло, словно подернутое серым туманом. Звуки стали гулкими, лес зашумел вокруг, будто живой, закружились тени. Агафья читала слова, проводя огнем по невидимой траектории. Сквозь полуприкрытые веки Аня видела, как деревья перемещаются, меняются местами. Ей стало жутко, захотелось бежать. Сердце забилось в груди. Чаща закружилась, деревья наклонились, протягивая к ней ветви-пальцы. В рёве костра послышались голоса. Дикие, нечеловеческие. Где-то высоко заухал филин.
Ночь подступала со всех сторон.
Аня рухнула на колени. Трава под ней оказалась мягкой, как перина. Она подняла голову: между черных стволов пробивался первый розовый, дрожащий новорожденный луч рассвета.
Когда всё закончилось, они вернулись в избу.
— Сейчас слушай и запоминай: тот, кто это всё с тобой сотворил, крепко тебя на цепи держал. Пока здоровая, красивая и молодая – нужна, а потом… Не в первый раз этот человек душу со свету сживает. Кровная нить от тебя к ещё одной загубленной душе тянется.
— Мама, — ахнула Аня. На глазах её выступила влага.
— Не нужно плакать по усопшим. Сейчас твоя задача – за ней не уйти. А для этого езжай домой, пока силы есть. Выйдешь на дорогу, тебя подберут. Как переступишь порог – на все замки закрывайся. Никого в дом не впускай. Что бы ни просили – не отдавай, что бы ни отдавали – не бери. Иначе порча назад к тебе вернется. Тот, кто зла желал, скоро сам явится.
***
Домой Анна приехала совершенно разбитая. Это была не та усталость, какую она испытывала всякий раз, когда, не выспавшись, бежала на работу, а затем после смены возвращалась и падала в кровать. Было такое чувство, что на этот раз из неё высосали все силы, а потом ещё немножечко отжали.
Войдя в квартиру, она мечтала упасть прямо здесь, в прихожей на коврике. Простое действие – закрыть дверь на замок, теперь казалось невыполнимым. Руки висели, как плети. Аня повернула ключ и проверила, заперто ли, подергав ручку. Теперь она двигалась на одной только воле. Но всё же заставила себя добрести до кровати. Голова не успела коснуться подушки, когда сознание отключилось, погрузив Анну в чёрную пустоту.
Трель звонка разорвала тишину. Резанула ухо. Просыпаться не хотелось. Тело яростно сопротивлялось, снова пытаясь погрузиться в забытьё. Но дверной звонок не умолкал. Кто-то снова и снова нажимал на него, словно это был вопрос жизни и смерти. Едва эта мысль прокралась в голову Ани, ощущение опасности прошило всё её существо электрическим разрядом.
— Анечка, открой! Я знаю, что ты дома. Видела, как ты пришла, — потребовал знакомый голос.
Звонок надрывался в тесноте прихожей – резкий, пронзительный, требующий немедленного ответа. Аня стояла перед дверью, чувствуя, как каждый новый сигнал впивается в виски горячими иглами.
И вдруг он оборвался, оставив после себя звенящую тишину.
Аня замерла в двух шагах от порога. В ушах стучала кровь.
— Анечка…
Голос мачехи просочился сквозь щель между дверью и косяком, тихий, ласковый до мурашек.
— Открой, родная. Я принесла тебе слойки с сыром и ветчиной. Ты же любишь такие? — ворковала Людмила. — Анечка, открой! Мне что-то нехорошо, — голос за дверью звучал хрипло, неестественно высоко. — Воды… дай воды…
Пальцы сами потянулись к замку — старая привычка слушаться старших, подчиняться.
«Ничего не отдавай, ничего не бери», — набатом прогремело в голове.
Аня впилась ногтями в ладони, заставила себя отдернуть руки от замка.
— Аня, если у тебя там кто-то есть, я не осуждаю, только вынеси воды, — слова лились, как густой сироп. — Открой же, родная!
«Родная», — это слово впилось в сознание, словно клещ.
Аня вдруг увидела себя маленькой: стоит в дверях, мачеха гладит по голове, поправляет воротничок, приговаривая: «Анечка, родная, какая ты у нас болезненная, бедняжка».
Она резко выдохнула и прижалась спиной к стене. В горле пересохло. Аня знала этот голос много лет. Знакомый, нежный, пропитанный заботой.
На лестничной клетке гостья завозилась, словно разглядела её мысли, почувствовала сомнения. Мачеха прильнула к двери, как лиса, прислушивающаяся к движениям мыши под снегом.
— Мне сказали, что ты отпросилась с работы. Я приходила проведать, а ты дома не ночевала. Что-то случилось, милая? Твой папа волнуется.
Ледяные пальцы страха сдавили горло. Аня сглотнула. И этот звук в тишине показался ей оглушительным.
— Я боюсь, что ты попала под нехорошее влияние, — голос за дверью стал ещё тише, почти шёпотом. – Где ты была, Анечка? У какой-нибудь бабки? Кто тебя надоумил? Моя мать?
Пол под ногами будто накренился.
Аня пошатнулась и сильнее вжалась в стену. Она будто увидела себя со стороны – бледную, дрожащую, не верящую, что это происходит на самом деле. Это была всё та же женщина, что растила её, помогала выбирать одежду, когда Аня была нескладным подростком, покупала яркие заколочки, никогда не заставляла сидеть с младшей сестрой… идеальная мать.
Аня тряхнула головой, надеясь избавиться от морока, будто всё, что происходит – кошмарный сон и он вот-вот закончится, стоит только заставить себя проснуться.
– Я знаю, что она тебе сказала… – в голосе мачехи появились приторно-сладкие нотки. – Она сказала, что я ведьма, да? Что хочу навредить тебе? Ты не должна ей верить. Эти бабки – они шарлатанки. Только и ждут, когда какая-нибудь легковерная девочка купится на их болтовню и принесёт денег. Аня, ты почему молчишь?
От этого вкрадчивого голоса по спине побежали мурашки.
Вдруг дверь дрогнула от удара.
Аня отступила назад. Внутри всё сжалось от страха.
– Я знаю, что ты дома! – голос мачехи вдруг сорвался в рёв, потеряв всю слащавость.
Ещё удар. Петли застонали.
И вновь тишина.
Минута.
Другая.
Аня старалась дышать неслышно, сердце гулко стучало.
Тишина.
Новый удар. Дверь дрогнула.
— Зачем к бабке ходила? Анюта, ты не понимаешь, что наделала! Открой, мы просто поговорим! Ты погубишь меня, если не откроешь! Хочешь, чтобы твоя сестрёнка осталась сиротой? Сейчас же открой дверь!
Аня зажмурилась.
— Ты понимаешь, что будет, если не откроешь? Отец с ума сойдет! Такой судьбы ты для него хочешь? Вспомни, как он горевал по твоей матери! Подумай, что делаешь с семьёй! Бедная моя Женечка, она останется совсем одна, как ты когда-то. Разве ты забыла, каково это – потерять мать? Кто будет плести ей косички, — она начала всхлипывать так жалобно, что Аня не выдержала.
Она снова потянулась к замку…
В подъезде вдруг послышался грохот двери, раскрывшейся настежь о стену.
— Гадина! Змея подколодная! — заверещал второй женский голос, и Аня прильнула к глазку. — Это ты моего мужа вчера к себе таскала? — соседка Нина, растрепанная, в халате нараспашку, метнулась к мачехе, как коршун. — Я тебе глаза выцарапаю! Думаешь, я не видела, как ты тут ночью паслась? Делала вид, что к Аньке пришла! Где мой мужик? Где? Я тебя спрашиваю!
— Да ты спятила!
Мачеха отпрянула. Но Нина прыгнула, как дикая кошка, и вцепилась ей в волосы.
— Отстань, ненормальная! – закричала мачеха.
— Я с тебя не слезу, пока не скажешь где мой муж!
Мачеха вырвалась, побежала вниз по ступенькам. Соседка за ней.
Аня медленно сползла на пол.
Где-то внизу хлопнула дверь, и в подъезде стало тихо.
За окном протяжно, жалобно завыл ветер, будто кто-то звал на помощь.
Аня слушала, как её собственное сердце колотится где-то в горле — гулко, неровно. Тело сотрясалось мелкой дрожью. Она не знала, что делать: слишком напугана, чтобы снова уснуть, слишком слаба, чтобы отдраить квартиру и отвлечься от тяжелых мыслей. А они набивались ей в голову, как растревоженные осы, и жалили в самые нежные незащищенные места.
— Значит, всё время это была она. Как давно это происходит? Как давно?
Вспомнился запах гнилого мяса. В последние месяцы жизни мать жаловалась на него. Отец тоже принюхивался, но не чувствовал. Говорил, что это побочный эффект от лекарств. Анечка тогда была слишком потерянной из-за болезни матери. И не посмела сказать, что тоже «слышит» этот запах. «Если бы я тогда призналась… — корила она себя. — Если бы только…» Понимала, что даже так ничего не смогла бы изменить, но перестать думать об этом не могла.
Телефонный звонок разрезал тишину, заставив Аню вздрогнуть. На экране высветилось «Папа».
— Алло, Аня… — голос отца звучал неестественно тонко, сдавленно.
— Папа?
— Аня, приезжай… срочно. Женьку не с кем оставить.
— Что случилось?
— Люду… на скорой увозят, — он хотел сказать что-то ещё, но вместо слов раздались глухие всхлипы.
Внутри у Анны всё похолодело.
— Хорошо, пап, сейчас буду!
Такси приехало через минуту. Водитель всё прочёл по лицу. Летел, срезал по дворам, будто за ним мчались все гончие ада. Пять минут – и Аня была на месте.
Женька встретила её у двери — маленькая, с пустыми глазами и лицом, опухшим от слёз.
Аня замерла. К горлу подступил ком. Она словно увидела себя много лет назад. Суета, врачи, скорая. Все на взводе, воздух искрит от эмоций. она смотрит, растерянная из дверей детской, но никому до неё нет дела. Её некогда и некому утешать…
— Мама… мама так кричала… — сестрёнка всхлипнула.
Аня без слов притянула её к себе. Десятилетняя Женька пахла детским шампунем.
— Всё будет хорошо, — прошептала Аня, гладя её по волосам.
Эти слова обожгли горло. Она сама никогда в них не верила.
***
Когда в двери заворочался ключ, Аня насторожилась.
Женька заснула, уткнувшись мокрым лицом в ее плечо, не оставив возможности пошевелиться, не разбудив.
В прихожей послышались шаги. В дверях появилась бабушка Марфа. Лицо осунулось, будто за эти дни она постарела ещё сильнее.
Аня настороженно повела плечами, не зная, чего ожидать, готовясь к худшему и на всякий случай крепче прижала Женьку.
Но бабушка только оглядела их двоих и тихо спросила:
— Спит?
Аня кивнула.
Бабушка тяжело опустилась в кресло.
— Я знала… знала, что так будет.
Она достала платок, сжала в трясущихся руках.
— Моя Людка… ещё девочкой была неладная. В твоего отца влюбилась, как увидела. А когда он на твоей маме женился… — голос бабушки сорвался. — Тогда и начала колдовать.
Аня затаила дыхание, боясь спугнуть внезапную исповедь.
— Перво-наперво не получалось у неё. У отца ты родилась. А Люда стала по мелкому людям пакостить. Я замечала это, но думала, повзрослеет…
Теперь женщина и впрямь выглядела древней старухой. Глаза впали, движения стали дерганными.
— Потом, видать, научилась. Или подсказал кто. А может к бабке сходила. До матери твоей добралась. Чтобы путь освободить. Тогда только я поняла всё, да поздно было.
За окном завыл ветер. Ветки деревьев затрепетали, словно чего-то испугавшись.
— Я её умоляла одуматься… — бабушка сжала платок. – Та-а-ак она зыркнула на меня! Сказала, что если буду под ногами путаться, и меня следом отправит.
Женька во сне всхлипнула. И бабушка замолчала.
Аня посмотрела на Женьку. Маленькая, беззащитная… Как она сама когда-то.
— Ты не серчай на меня, Аня. Видела я, что она с тобой делает. Знающие люди подсказали, что годы жизни и молодости ворует. Ничего я сделать не могла…
— Но почему? Почему она не сжила меня, как маму, зачем растила? Зачем была доброй?
— Не знаю, не спрашивай. Может, пожалела, как могла…
Аня вдруг почувствовала резь в глазах. Сморгнула слезы.
— Вы поэтому меня из дома выгнать пытались?
Женщина виновато кивнула, опустила глаза.
— Думала, если уедешь, так она отстанет от тебя. Что я ещё могла? Ты пойми, это дочь моя родная. Другой у меня нет.
— Что… что с ней теперь будет? — прошептала Аня.
Бабушка медленно покачала головой.
Телефон зазвонил в этой тишине резко. Маленькая Женька дернулась, но не проснулась.
Марфа ответила на звонок. Лицо её стало каменным.
Аня взглянула на неё, но спрашивать не стала.
— Дочка попрощаться зовёт, — ответила бабушка на незаданный вопрос. — Ты только не бросай Женечку. Отцу твоему сейчас не до вас будет. А я… не знаю, сколько мне осталось.
***
Анна ещё долго сидела, уставившись на закрывшуюся за Марфой дверь. Мысли путались. Оказалось, что самый ласковый человек в ее жизни желал ей зла, а самый грубый – хотел спасти. Всё так переплелось… Чёрное стало белым, белое – черным. И только Женька, сопевшая рядом, не давала этим переживаниям поглотить её с головой. Аня гладила сестренку по спине и по волосам, запрещая себе жалеть, что поехала к Агафье, и всё же… У неё на руках спала маленькая девочка, так рано оставшаяся без мамы. Теперь ей, Ане, придётся заплетать ей косички, слушать девичьи секреты, объяснять, почему не стоит встречаться с плохими мальчиками, утешать, когда закончится первая любовь…
За окном последние лучи заката окрасили небо в кроваво-красный цвет. Солнце блеснуло, как монетка на шее цыганки и скрылось за горизонтом. Аня крепче обняла спящую девочку.
Начиналась новая жизнь. Сложная. Полная неизвестности. Но наконец-то — своя.
Автор Дирижабль с чудесами