Свадьбу играли скромную. Так захотела Алёна.
— Зачем нам тратиться на большой праздник? Лучше мы с детворой к морю съездим. Я никогда его не видела. Лёша говорит, что красивое оно очень.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Братья, узнав о том, что Алёна собралась связать свою жизнь с Алексеем, бабушку не поддержали.
— Ба, Алёнка лучше знает, как надо. Не мешай ей!
И Галине Матвеевне ничего не оставалось, как тихо плакать вечерами, да молиться о том, чтобы жизнь у внучки сложилась.
Прошло какое-то время, и Галина немного успокоилась. Алёнка похорошела, изменилась, стала спокойнее. Алексей жену баловал. Приодел, в уши вдел новые золотые сережки, купил старенькую иномарку и уговорил жену получить права, чтобы Алёна могла сама ездить на работу. Дом, небольшой и для такой семьи тесный, в котором жили в свое время Алексей с Ольгой, продали и купили другой – побольше и попросторнее.
— Как жизнь, Алёнушка? – Галина Матвеевна, стесняясь появляться в доме внучки лишний раз, в гости приходила по выходным.
— Хорошо, бабушка! Не волнуйся! – неизменно отвечала Алёна.
Но что-то покоя не давало Галине. То складочку крохотную на лбу у внучки углядит, то глаза у Алёнки грустные. Неладно что-то – это точно! Но как спросить, чтобы еще больше не растревожить?
Случай подвернулся достаточно быстро.
Галина никогда не приходила в дом внучки без гостинца для ребятишек. Конфетку или печенье, а то и землянику со своей грядки – всегда несет. Нельзя с пустыми руками! Дети…
А тут пришла как-то, а детвора навстречу не бежит. Не встречает.
— Где малыши, Алёнка? – Галина поставила на кухонный стол миску с черешней. – Зови! Пусть ягодкой побалуются.
Алёна молчит. На бабушку и глаз поднять не хочет. Но детей привела.
— Уходи! – с порога нахмурился старший сын Алексея, пятилетний Саша. – Ты нам чужая бабушка! Не хотим твоих ягодок!
— Вот так голос! – ахнула Галина. – Как это чужая?!
— У нас своя бабушка есть! Родная! А ты – чужая! Уходи! – Саша дернул за руку сестренку, трехлетнюю Симу. – Не хотим тебя!
Галина беспомощно развела руками и посмотрела на внучку.
— В этом дело, Алёнка?! Поэтому ты такая смурная последнее время?!
Алёна, выпроводив детей на веранду, прикрыла дверь, ведущую оттуда в кухню.
— Да, бабушка! И что делать с этим – ума не приложу! Они же меня уже мамой называть стали. А теперь в руки не даются! Саша еще ладно – большой мальчик уже, самостоятельный, а Симочка плачет, тянется ко мне, а потом отворачивается. Кричать начала по ночам. Младшенькая, Веруня, кричит, и Сима туда же… И такие концерты до самого утра, что я потом сплю на работе!
— Кто настраивает детей?
— Не знаю! С Лёшей разговаривала. Он руками развел. Не понимает, откуда ноги растут.
— А ты-то догадываешься?
— Много вариантов, что ли? – вздохнула Алёна. – Мама Олина, Вероника Михайловна, чудит. Она же с детьми сидит, пока я на работе. Вот и ведет с ними беседы полезные. Не пойму только, чем я ей не угодила? Детей не обижаю, делаю, что могу для них. Маму, конечно, заменить им не смогу. Они должны знать, что у них мама была, которая их любила очень. Но и я их любить буду! Мои они уже! Бабушка, как мне их защитить? Саша злой становится. Кричит на меня, ругает. На днях даже стукнуть пытался. Даже отца слушаться перестал.
— Что говорит?
— Да вот все то же самое, что и тебе. Уходи, мол, не нужна ты здесь… А сам потом плачет. Я слышала пару раз, но как в детскую зашла – он умолк сразу и говорить со мной отказался. А ему плохо! Я же вижу!
— Тогда, почему молчишь?! – Галина Матвеевна потеряла терпение. – Ты, Алёна, всегда за словом в карман не лезла! Деда, и того приструнить смогла. Как подменили человека! Соседи говорят, даже здороваться начал, чего отродясь за ним не водилось. И все это – твоя заслуга! А тут молчишь?!
— Бабушка, я не знаю, как мне быть… Я пыталась с Вероникой Михайловной поговорить. Она мне сразу сказала, чтобы я не смела вмешиваться в ее разговоры с детьми. Это, мол, не мои дети. Не мне и рот открывать.
Алёна глянула на детей, играющих на веранде, и расплакалась.
— Они такие маленькие, бабуленька… Как бусинки… Помнишь? Меня так бабушка Лена называла… Я Симу позову, коски заплести, бусинкой окликну, и она разулыбается, тянется ко мне… Ласка ей нужна. И Саше тоже! Не хочу, чтобы мой мальчик злым был!
— Вот ты и ответила на свой вопрос, Алёнушка! Твои это дети! Если Саша твой, то и остальные тоже. А если взялась за гуж, то… Сдюжишь, девочка моя! Только, тут с умом надо. Выгнать в шею из своего дома тех, кто воду мутит – дело не хитрое. И Алексей тебе в этом, конечно, поможет. Я его немножко разобрала. Хороший мужик. Правильный. За семью в огонь и в воду пойдет, не задумается. И за тебя до последнего стоять будет. Да только…
— Что, бабуленька?
— Когда вы маленькими были и Лена ко мне пришла, я тоже ее прогнать могла. И причин, и повода мне искать не надо было. Хватало! И она бы меня поняла. Но было бы это для вас хорошо?
— Нет… Я бабу Лену любила…
— И она вас любила тоже! Как умела, так и любила. Не все люди понимают, что такое любить. Кого не учили – тот и не умеет, а всю жизнь только учится. Вот и она училась. И ошибки свои признавала, и старалась хоть как-то исправить то, что наворочено было по незнанию. С Вероникой я поговорю. Ты – девчонка для нее. Чужая. Считаться с тобой она не станет, если уж такую линию повела. Тут уж либо всем миром, либо ничего не делать. Только я так тебе скажу, Алёна – если вышла замуж за Алексея и взяла на себя эту ответственность, то нечего голову в песок прятать! Это дети, а не игрушка! Сломать – проще простого! А научить любить – это сложно! И не всем дано! Ты – справишься! Мальчишек научила, в люди вывела, и с этими сладишь, если мешать никто не будет. Есть в тебе искорка, Алёнушка! Есть! Не дай ее погасить! Но и до склоки не скатывайся! Дети все видят и все подмечают. Мне ли тебе об этом говорить?
Бабушка давно ушла, а Алёна все сидела на кухне, глядя на детей, которые играли у ее ног, и думала. А спохватилась только тогда, когда заголосила проснувшаяся Верочка.
— Иду, бусинка моя! – вскочила на ноги Алёна. – Иду!
Разговор у Галины с Вероникой не задался сразу.
— Ты зачем пришла? Жизни меня учить?! – Вероника была зла и не скрывала этого.
— А если и так? – спокойно ответила ей Галина. – Отчего бы не поучиться, когда есть чему? Жизнь, она штука ой, какая сложная! Сколько живу, столько учусь вот. А у тебя не так?
— Нет! Я никому и никогда себя учить не позволяла!
— А зря! У дочки своей могла бы поучиться чему хорошему.
— Ты Олю мою не тронь! Я Алексею в жизни не прощу, что он ее забыл так скоро! Всего год прошел с тех пор, как ее не стало, а он уж новую жену в дом привел! И мало того! Детям велел ее матерью называть! Это куда годится?! Есть у них мать! И другой не будет! – Вероника бушевала так, что даже ее муж, заглянув в кухню, молча прикрыл дверь и предпочел ретироваться, чтобы не попасть под горячую руку.
— Нет у них матери, – отрезала Галина. – Была. Лучшая, любимая, самая хорошая. А теперь нету. И никто в этом не виноват. Ни дети, ни моя Алёна. А ты все понять никак не можешь, что одной болью детей не поднять. Только в землю втоптать можно! Так, чтобы головы не подняли, уже в таком возрасте поняв, что такое горе горькое и потеря, которую восполнить невозможно. Ты знаешь, что внучка твоя кричит по ночам и плачет? Что Саша драться стал, стоит кому-то маму его вспомнить? Кидается с кулаками, не разбирая, хорошо о ней говорят или плохо. И никто его не заставлял Алёну матерью называть! Сами так решили. Маленькие еще. Мамкать для них, как воды напиться. Что ты хочешь от детей? Чтобы они всю жизнь на портрет твой Оли смотрели и плакали?! Ее нет и детям ее жизни дать не надо?! Так?!
Галина не повышала голоса. Он звучал глухо и зло. Так, что попал точно в тон Веронике, которая притихла вдруг, слушая Галину, и не находя слов для ответа.
— Ты… Ты… Что же ты такое говоришь?! – не выдержала, наконец, Вероника. – Как можно такое матери сказать, которая дитя потеряла?!
— Внуков ты пока не потеряла, Вероника. Дочь уже не вернешь. И какая боль твое сердце точит, я знаю. Сама дочь потеряла… Не зарастет эта рана! Никуда не денется! Так и будет до конца твоей жизни ныть, напоминая тебе о том, что было. Но приглушить эту боль, утишить, можно, если есть чем!
— И чем же?
— Оля твоя ушла, а дети ее остались. А с ними и вся любовь ее, которую теперь ты у них отнять хочешь!
— Я?!
— А то кто же?! Они мать почти не помнят, потому, что маленькие были. Но ласковые и добрые – в нее. Кто их этому научил? Мама! Разве хотела бы Оля твоя, чтобы дети ее по ночам плакали? Подумай об этом, Вероника! И не мешай Алёнке. Она, хоть и молодая, а души и сердца в ней столько, что нам с тобой учиться бы у нее. Давай-ка, я тебе расскажу о внучке моей. А дальше ты уж сама решишь, как поступить.
Разговор затянулся. Муж Вероники дважды приходил на кухню, открывал дверь и, посмотрев на зареванных женщин, снова уходил в комнату, так и не сказав им ни слова. Понимал, что лучше не вмешиваться.
Ушла Галина из дома Вероники далеко за полночь. Шагала по улице, чувствуя, как сушит слезы холодный ветер, вещующий грозу, и думала о том, что людям иногда нужен и гром, и молния, чтобы увидеть то, что творится под самым носом. Теперь у нее была хотя бы надежда, что ее услышали. Вероника была вовсе не плохой женщиной. Не было в ней ни тьмы, ни ярости. Была только боль материнская и обида, которую погасить не смогли бы даже самые большие реки мира. Только она сама. И Галина гадала, сможет ли Вероника переступить через эту обиду, увидев за ней малышей, которым так нужна была ласка материнская, или продолжит эту войну – бессмысленную и беспощадную, стирая из детских душ всякое понятие о том, что такое любовь…
Вероника справилась. Пусть не сразу и с большим трудом, но она нашла общий язык с Алёной.
Через неделю после разговора с Галиной, Алёна позвонила ей среди ночи:
— У Верочки температура высокая. В больницу надо. Я повезу. Останетесь с детьми? Алёша уехал на два дня по делам, а у бабушки сердце прихватило.
— Сейчас приду.
Почти две недели Вероника возила в больницу передачи для Алёны и Верочки. И видела, как тянется к мачехе ребенок.
— Своих-то хочешь? – спросила Вероника как-то у Алёны, разбирая сумку.
— Есть у меня уже! – улыбнулась Алёна, покачивая задремавшую Верочку. – Трое есть. Но если еще будут – не откажусь. Это же счастье…
Ничего не ответила ей Вероника. Но с этого дня стала иначе смотреть на мачеху своих внуков. И когда разгулявшаяся Сима кинулась как-то к вернувшейся с работы Алёне с криком: «Мама!», ничего не сказала. Отвернулась, смахнула украдкой слезы, и потрепала по макушке внука.
— А ты чего не встречаешь, Сашок? Беги!
И лучшей наградой ей за терпение и понимание стал тихий вздох облегчения, который не сдержал Саша. К Алёне он не побежал, как Сима. Подошел степенно, как и положено парню, но прижался так же, как и девчонки, ловя тепло и ласку, которой его чуть было не лишили.
А еще через три года у Алёны родится сын. И Саша первым будет радоваться, рассказывая бабушке об этому новости:
— У нас теперь поровну, ба! Мальчиков два и девочек две! Здорово?!
— Куда уж лучше! – не слукавит Вероника, обнимая внука.
А Галина придет в дом внучки после выписки, возьмет на руки малыша, и расплачется так, что даже Алексей не выдержит и обнимет ее, пытаясь успокоить.
— Ну, что ж вы так?
— Ох, Лёша, я же против вашей свадьбы была! Не думала, что счастье в ваш дом дорогу найдет! А оно, вон, как вышло…
— Но зачем же плакать, если живет у нас счастье? – улыбнется Алексей, подмигнув жене. – Радоваться надо!
Автор: Людмила Лаврова