«Что же ты не отвечаешь мне, Ванечка? Уж три недели как от тебя ни весточки. Может разлюбил ты меня? Так скажи прямо, я не из тех, кто навязывается… Я девушка гордая, но искренно любящая тебя уж много лет.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
А ежели чувства твои остыли, так знай, что я свои с корнем раз и вырву, вместе с сердцем оторву и брошу в траву высокую, чтоб уж больше никогда, никогда не суметь так полюбить. С пустой грудью ходить буду по свету, но тебе незачем из-за этого печалиться — лишь бы ты счастлив был. Но надеюсь я себе просто навыдумывала… Разуверь меня, ответь, напиши, что всё у нас по-прежнему. Жду. Твоя Настюшка.»
Сложила она письмо в конверт, спрятала в карман зимнего пальто с меховым воротником и отправилась по скрипучему от мороза снегу на почту. Январские морозы все каникулы стояли серьёзные и только на последний день чуть попустило, но всё равно холодно — жуть. Настя поглубже зарывала зябнущий подбородок в шарф.
Весь посёлок снегом окутало. Потихоньку отвыкает Настя от родных мест, жизнь в городе для неё привлекательнее, веселее и разнообразнее. Но всё равно это отчий дом, её малая родина, и иногда, вспоминая за конспектами родные пригорки, лесочки и козочек, в груди начинало щемить, и слёзы сами выступали от любви к своей малой земле. Красота здесь, простор, благодать! Вот стайка ребят несётся ей навстречу. Ещё недавно она и сама была такой! Дети, которых она помнит с пелёнок, повырастали, бегут мимо с санями к горке, «здравствуйте» кричат ей. Во как! Совсем она для них, значит, тётя уже, раз «здравствуйте» говорят, а не «привет». Да уж… Летит время синей птицей с бесшумными крыльями, медленно, но верно мчится только вперёд и никого не ждёт. «Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь,» — пропела мысленно Настя.
Подошла Настя к почте, вынула нагретое телом письмо и закинула в холодный почтовый ящик, на крышку которого намело шапку белого снега. Только уходить собралась, видит — женщина к ней приближается. Худощавая, высокая, закутанная по самые глаза в серый меховой платок… Настя тотчас узнала мать Ивана. Шла она прямиком к почтовому ящику. До сего дня Настя с ней и словом не обмолвилась, ибо вражеского она племени и родители с детства запрещали Насте даже здороваться со стариками и родителями Вани.
— Здравствуйте, тётя Шура, — звонко обратилась к ней Настя так, что даже от снега отскочило эхо «авст… авст…» Или может это только Насте так показалось.
— Здравствуй, Настя, — осторожно ответила женщина и попыталась обойти Настю, не забыв при этом зыркнуть в сторону от боязни перед сплетниками. Не дай Бог мужу донесут, что она лясы точила с вертихвосткой Раздуминых!
Но Настя девка не промах: раз — и сделала шаг влево, перегородив ей дорогу. Так и встали они, как пни, в полуметре друг от друга.
— Я о Ване спросить хотела…
— Да? И что там? — насторожилась тётя Шура, сузив недоверчивые глазки. — Я ему как раз письмо собираюсь отправить.
— Давно ли он вам писал?
— Да вот дня три как последнее письмо было, — приврала, не моргнув глазом, мама Вани.
Настя заметно скисла. Тётя Шура же, напротив, оживилась.
— А тебе не пишет, выходит?
— На два письма не ответил, — честно призналась Настя, опустив глаза.
Маму Вани захлестнула радость. Её осенила идея.
— Так вы, выходит, не объяснились… Эх, деточка… Жаль мне тебя чисто по-женски, конечно…
— Вы о чём? В чём мы должны были объясниться? — похолодела Настя от предчувствия.
— Мы-то уже всё знаем, ну на то мы и родители, нам он доверяет, сразу всем делится… — продолжала гнуть интригу тётя Шура.
— Говорите уже! — прикрикнула, не сдержавшись, Настя.
— А я тебе наглядно всё покажу. Хочешь? Сейчас только письмо закину, погодь…
Женщина быстрыми шажками засеменила к почтовому ящику. Возбуждение и ликование отразились на её лице, едва она отвернулась от Насти, но когда повернулась, то сумела придать своей сухой физиономии выражение сочувствующей скорби.
— Фотографию тебе одну покажу, она дома у меня. Значит так: я вперёд пойду, а ты отставай, следом иди. Проходя наш двор, не заглядывайся, иди дальше до поворота. Я тебя догоню.
— Хорошо.
Колкий снег на повороте взметался от сугробов и бился Насте в лицо. Солнце отражалось на снежных намётах и слепило глаза до слёз. Настя ничего этого не замечала. Она словно закаменела вся в ожидании. Тётя Шура прибежала быстро. Одной рукой придерживала платок, чтоб не сорвался от ветра, другой за карман хваталась. Подойдя к Насте, вынула фотокарточку и протянула ей.
И тут жизнь остановилась. Застыв, Настя рассматривала снимок. Ваня в зимней солдатской униформе был посередине, красивый, статный, выше всех… По одну от него сторону однополчанин с длинным носом, а по другую девушка. Копна её чёрных кудряшек бежит по плечам полушубка, она счастливо улыбается и прижимается к её Ване. А Ваня, такой же счастливый, обнимает её за плечи.
— Невеста его, — вставила не без удовольствия тётя Шура, заглядывая Насте через плечо. — По осени, как вернётся, сразу свадьбу отпразднуем. Решили уж всё. Ирочка с ним приедет, здесь будут жить пока.
Будто тяжёлой чугунной сковородой ударили Настю по голове, прямо в висок. В ушах звон-перезвон поднялся, горизонт вместе с небом пошатнулся в глазах, тошнота подступила к горлу, так что ни вдохнуть, ни выдохнуть…
— Спасибо… Что сообщили… А я, как дура… Ой!
Сунула она, не глядя, назад фотокарточку (цепкие руки тёть Шуры вмиг её ухватили), ледяными ладонями прикрыла лицо своё румяное, прекрасное, персиковое, с тремя родинками на одной щеке… Прикрыла, ведь слёзы брызнули. Побежала Настя домой, не видя ничего впереди себя, ни домов, ни сугробов, ни столбов с проводами и чёрными птицами. Видела она только жизнь свою, с самого детства с Ванею связанную, с того самого момента, как ударил он её, будучи мальчишкой, а она вместо сдачи угостила его конфеткой… Красной нитью тянулись через жизнь её девичью те отношения, были главным стержнем, на который вешались все события, был он всем для неё: дыханием, пульсом, свежим ветром, весной земной… Всем он был. Абсолютно всем.
На учёбу Настя сразу поехать не смогла. Два дня пластом лежала, родители бегали вокруг кровати в ужасе, брат Генка плакал над ней, умолял не умирать, а дед еще неистовее шарахал своей тростью по полу, кряхтел, харкался буквальной желчью и приговаривал, оплёвывая седую бороду:
— А что я говорил? Вражины они наши кровные! Нечего яшкаться с убивцами! Гадёныша этого увижу — застрелю-ю! Чёртово семя!
Уехала Настя. Месяц, два, три… Бледнее луны ходила и такая же домой возвращалась. А потом вдруг зацветать начала опять. Родителям радость! А Ваня пишет и пишет ей исправнее прежнего: и на городской адрес, и на поселковый. Только Настя все письма рвала, не читая, вместе с конвертами. Всё! Вырвала из сердца его! Вместе с сердцем! Выбросила, как и обещала, в траву высокую! Ибо и не было, значит, ничего между ними настоящего. Привиделось. Померещилось. Любовь — это, оказывается, обман, от которой бежать нужно, бежать далеко, от Вани, от этих мест, от всего, что их связывало…
На майские праздники Настя огорошила родителей известием — приедет она в гости не одна, а с женихом. Молодой человек учился на последнем курсе института, был не местным и давно добивался Настиного расположения. Хороший, порядочный парень пришёлся родителям невесты ко двору.
— Расписываться будем в Пензе в конце осени. Миша ведь оттуда, — заявила Настя.
— Как в Пензе?! Почему не здесь? — всполошились родители.
— Потому что мы будем там жить, — твёрдо ответила Настя, держа под столом за руку жениха, — и доучиваться я тоже там буду, переведусь в местный сельхозтехникум. Вот так.
Настя вздёрнула свой упрямый носик, посмотрела на жениха и улыбнулась с прохладцей. Миша нежно поцеловал её в щёку, в то место, где три родинки шли рядком одна за другой. Таких красавиц он отродясь не видывал и очень её полюбил.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ