Надины девочки ( ПРОДОЛЖЕНИЕ )

… Жизнь у Надежды Михайловны текла слабым ручьём, питаемая скудным пайком и запасами, которые еще накануне войны сделала Надежда по просьбе своего хозяина. Большую часть еды, конечно, беглецы–богатеи увезли с собой, но Надя, поняв, что её в дальнее, спасительное путешествие не берут, мол, «сиди, охраняй квартиру», перетащила в свою комнатёнку и мешка два сухарей, и сгущенки, и варенья.


НАЧАЛО — ЗДЕСЬ

Выращенная на загородном участочке капуста и морковь сморщились, но теперь женщин это не смущало. Аська грызла и рвала зубами вялые овощи и ждала вечера, когда баба Надя давала ей одну ложку сгущенки. Милу и себя она баловала лакомством раз в неделю, по субботам.

— Ну, чего вздыхаешь, Милочка? — бодро, будто не замечая своих пухнущих ног, говорила Надежда Михайловна.

Мила не отвечала, пожимала плечами.

— Да не тужи ты! По мужу опять? Тю! Нашла печаль! Я гадала, жив твой этот… Как там его…

— Славик, — растерянно напомнила Мила. — Как так гадали?

— А вот так. Есть во мне от прабабки моей дар что ли, ну, или знание такое. Жив. Не реви.

— А мой папа?! — вскочила с кровати, где сидела, укутанная в одеяла, Ася. Её щёки горели, точно морозом покусанные.

Папа… Аська помнила его довольно смутно. Иногда он ей снился. Вот он принес ей букетик ромашек, вот куклу подарили, вот он кружит маму на руках, целует её в губы, а потом и Аська подлетает к ним, подпрыгивает, и отец берет на руки её… Последнее воспоминание – это папкина спина. Он сидит в кузове грузовика, он не смотрит ни на маму, ни на Асю. Она зовёт его, а он не оборачивается…

О маме Ася больше не спрашивала. Баба Надя сказала ей правду. Милка не смогла — ну как такой крохе, четырехлетней, сказать, что мамы больше нет. Хотя… Ася сама всё знала. Полусказочное–полуреальное детское сознание помогло ей принять то, что принять невозможно, – смерть…

… Ася плохо спала этой ночью, тревожно, муторно. Она то кричала во сне, то стонала. Утром вся пылала, а руки холодные, влажные, обхватывали Милу, точно стараясь от кого–то спастись.

— Не уберегли девку, — нахмурилась Надежда. — А мож чего у нас в больнице подхватила. Всё она по палатам. Всё шастает и шастает… Так, надо спасать! Мила, что делать–то будем?

Да откуда она знает? Она будущий педагог, жена врача, но сама совершенно несведущий в медицине человек…

— Молчишь? Молчи. Ладно. Приведу нам врача. Есть у нас один детский доктор, ну не совсем доктор, так, студент. Сиди тут, Милка!

— Но я не могу. Мне на смену надо…

Надежда Михайловна укутала тогда Аську в тулуп, взвалила себе на плечо и понесла до больницы. На неё оборачивались, сочувствовали, считая, что сумасшедшая старуха тащит мёртвого ребенка… Ася сидела молча, она и не тут была вовсе, в бреду…

— Надо питание хорошее, ну и лекарства конечно! — заявил долговязый, с изрытым оспинками лицом, паренёк, послушав Асины легкие. — Воспаление. Слабенькая она, девочка ваша. Внучка?

— Ага, Жучка, — буркнула Надежда, укутывая обратно ребенка в кокон. — Чего надо? Какие продукты?

Парень набросал на листке список.

Надя отпросилась у начальства, оставила Аську с товарками и пошла домой. Там, вздыхая и поджимая губы, она расстелила на полу покрывало, стала складывать в него статуэтки с фортепьяно, комода, хозяйских полочек, порылась в ящичках, выудила оттуда забытую впопыхах золотую серёжку, портсигар с красивыми вензелями. Хозяева приказали всё сберечь, грозились под суд отдать, если что пропадёт. Ну да ладно! Нет уж их больше, Надежда была в этом уверена. Карты подсказали…

— Да вы что?! За всё это сметану да масла кусок? Вы в своём уме?! — шептала возмущенно Надежда, топчась на задворках частного дома на окраине города. — Да тут можно дворец обставить!

— А на кой нам твои дворцы, если не сегодня, так завтра помрём? Ради ребенка отдаю лучшее, иди, Надька, тебя знаем давно, знаем, что просто так не попросила бы. Но и у нас уж больше ничего нет. Всё, ступай!..

— Ну и на том спасибо. Храни нас всех Бог — перекрестилась Надежда и юркнула за калитку…

Ася ела с неохотой, отворачивалась, ныла, канючила, просила хлеба.

— Нет хлебушка, детка. Надо другое кушать. А ну–ка за папу! — тыкала ей ложку с какой–то жижей Надежда. За папу Ася ела…

Через две недели Аська окрепла, стала играть, защебетала.

По случаю выздоровления девочки Надежда решила устроить праздник.

— Какой, тёть Надь! Мы на ногах не стоим, с коридора несёт помоями, на улицу страшно выходить, а у нас праздник?! Ладно вам… — отмахивалась Мила, которая уже превратилась в тень, вся одежда висела на ней мешком.

— И будет праздник! Тьфу на тебя! — плюнула Надежда в сторону окна, где опять ревела сирена, предупреждая о воздушной тревоге. — Так, Ася, ты у нас наденешь кружева–кружева–кружева!

Надежда распахнула дверь соседней комнаты, куда раньше жильцов не пускала. Там со скрипом отпёрла шкаф.

— Самой Елизаветы Никитичны приданое, хозяйки моей. Всё дорогущее, муж ей покупал, её верностью заручался. Хозяйка, правда, гуляла от него, ну да это не наше дело. Вот, розовое, кружевное – это Асе! — женщина сняла с вешалки красивое платье, немного устаревшее, в валанчиками и кружеными вставками по лифу, но от вида такого наряда Аська захлопала в ладоши, дергая худющими ножками. — Тебе, Мила, вот, горжетка. Песец! Потрогай!

Мила нерешительно сползла с кровати, зашагала, держась за мебель, позволила набросить на свой свитер меховую накидку, повернулась к зеркалу.

— Ну как? Хороша наша Мила? Хороша! — радостно, отчаянно запела Надежда. — Хороша наша девонька, хороша милая, будем замуж выдавать, будем ей наряды шиииить! Заплетём в косу мы русую колосков родной земли, будем песни слушать, гусельки, да гармони кавыли…

Надежда Михайловна осела на стул, стала раскачиваться, хлопать в ладоши, а Аська и Мила, взявшись за руки, топтались на паркете, стараясь танцевать. Они улыбались, видели отражение своей улыбки в глазах друг друга и почему–то знали, что всё будет хорошо…

Бывает так, что беда сводит людей совершенно разных, точно разрозненные планеты вдруг выстраиваются, как на параде. В другой бы жизни никогда Надя не сошлась с Милой, не тех полётов птицы, но вот ведь, сдружились. Ася, с матерью робкая, пугливая, Миле доверилась слепо, точно щенка Милка поманила, а тот пошёл… ЧуднО и Чудно, как хочешь, так и объясняй волю Провидения…

Надежда, сидя ночью в кромешной тьме, смотрела невидящим взглядом на кровать, где, обнявшись, спали её девочки. Столько смерти уж она видела, столько горя, Аська, вон, только недавно в бреду металась, а теперь тихонько посапывает, теперь победили злое! И будет у них всё хорошо! Будет! О себе Надежда не думала. Она на свете одна, никому не нужна. Деревни её уж и на картах–то, видать, нет, да и родни тоже. Прервётся на ней род Агрипкиных, ну и пусть…

Затягивалось кольцо блокады, круто, люто жилось Надиным гостьям, да и ей самой, как не крепилась, несладко пришлось…

Сожгли уж давно тот паркет, на котором недавно танцевали, книги из библиотеки тоже пошли в топку, изрубили и пустили в огонь стулья, комод, двери. Мила, перед тем как сунуть в печь очередную книгу, читала из неё отрывки Асе. Та слушала, мало что понимала, но не перебивала, запоминала чудные слова, шептала их, пожимала плечами.

Стихи, рассказы, повести – всё в печь, все на обогрев. Что–то Мила знала наизусть, потому что училась на преподавателя русского языка, заставляла Асю тоже запоминать четверостишия. На обоях писали буквы, учили слоги.

Пожалуй, Мила могла точно сказать, что Аська была её первой ученицей. Уголёк пачкал руки, потом полосочки от пальцев появлялись на лбу, но Ася не замечала, старательно прикусив язык и выписывая загогульки.

Иногда вечерами, когда оставались силы, Надежда рассказывала о своей деревенской жизни, о том, как ходили купаться, как плели венки и пускали их по течению, как прыгали через костёр и пекли…

— Нет–нет–нет! — в один голос кричали Мила с Асей, запрещая рассказывать об угощениях. От этого сводило живот и во рту становилось противно горько…

— Ничего, скоро закончатся наши мучения! Не долго мучаться! — упрямо твердила Надежда, до самого сорок четвертого твердила, будто заклинание…

Снятие блокады отметили найденной в закромах кладовки баночкой яблочного повидла и разделённым на троих сваренным вкрутую куриным яйцом, невесть откуда доставленным Надей к праздничному столу.

— Ну, девоньки, жизнь новую начинаем, давайте, чтобы всё хорошо было! — Надежда Михайловна опрокинула стопку со спиртом, Ася сглотнула из чувства сопричастности, Мила только пригубила, скривилась. — Теперь ваших мужичков ждать надо. За это второй тост!

Надя быстро опьянела, свалилась спать, а Мила с Асей еще долго сидели, обнявшись, молчали и вздыхали. Дождаться бы, и чтобы было, кого…

… — Вячеслав Архипов, — прокричал парень. — Студент меда, направлен для прохождения…

— Ох, да что ж он так орёт–то! — сжал зубы командир. — Документы твои где, рупор?

— Утеряны… — развел руками Славка. — К сожалению…

Провалявшись в госпитале, он только–только стал приходить в себя, сбежал в проходившую мимо дивизию, добрался до командира и теперь, чувствуя его настороженность, не знал, что говорить.

— Ладно, выясним. Врач, говоришь? Иди в санчасть, там дел–во!!! — кивнул наголо бритый мужчина. — Приглядите там за ним, — добавил он бойцам…

Как сказал потом хирург, получивший в своё распоряжение такого громкого паренька, Архипов мало что умел, но много чего мог, всё схватывал на лету, опять приставал с расспросами по поводу инвалидов, но был послан далеко и надолго, потому как ни времени, ни сил обсуждать эти вопросы у докторов уже не оставалось.

— Славик! Идите–ка сюда! — позвала как–то вечером парня медсестра, Ирина, что давно помогала в операционной. — Курите?

— Нет. По медицинским показаниям… — махнул рукой Архипов. Он только что закончил писать письмо жене и теперь думал, как бы передать его в блокадный Ленинград. Он писал уже раз сто, но ответа не было…

— Ну и хорошо. Так вот, я слышала о вашем интересе. У меня есть один знакомый, он занимается вашими вопросами. Кустарь, единоличник, его и признавать–то в родной деревне не хотят, потому что в артель не пошёл… — начала женщина.

— Не понимаю, к чему вы это? — помотал головой Славик.

— А я вам поясню. Он делает протезы. Деревянные, уникальные, под каждого человека свой. Он знает всё о том, ка сделать из калеки нормального, довольного собой человека. Если и когда закончится эта война, вы должны к нему поехать, вы должны найти его и перенять всё то, что знает он.

Она быстро сунула в карман Славкиной гимнастёрки бумажку с адресом и фамилией мастера – Трошкин Иван Иванович.

— Поцелуй меня! — вдруг обняла она парня, притянула к себе. — Один раз поцелуй, а!

Архипов растерялся, ткнулся ей в губы, а перед глазами – Милка, живая, румяная, такая, какой он её видел при расставании.

— Нет… — оттолкнула его вдруг женщина. — Не надо. Извини.

Ира быстро ушла, оставив Славку стоять у палатки и хмуро смотреть перед собой.

Ирина отжила свою любовь, похоронила еще три года назад. Всё, теперь внутри всё мёртвое. Она думала, что Архипов что–то пробудит в ней, но нет…

… Ни одно из писем до Милы не дошло. Не по тому адресу писал муж. Он, рассерженный и злой, как только возможно стало попасть в Ленинград, выпросил себе увольнительную.

— Ладно, валяй, — махнул рукой командир. — Одна нога здесь, вторая там. Благо у тебя их пока две!

Дойдя по знакомой улице до места, где был их дом, Славка мелко задрожал, в голове загудело, зубы выбили дробь. Люди вокруг суетились, город приходил в чувство, начинал дышать, талый снег вместе с нечистотами сгребали и увозили, как могли, расчищали улицы. Вячеслав смотрел на эти странные, как из мира теней лица, видел, как двигаются все кругом, точно в замедленной съемке…

— Плохо тебе, солдатик? — участливо спросила какая–то женщина. Рваные кружевные перчатки на руках, ридикюль, подвешенный на шее за веревку, обутые в валенки пухлые, узловатые ноги.

— Присесть бы где… Дом мой тут стоял. Раньше… Жена была… Только поженились… Аааа! — вдруг закричал он, упал набок, стал крутиться, схватившись за голову.

— Падучая у него, Надюха, надо бы меж зубов деревяшечку… — посоветовала Надеждина товарка.

Нашли деревяшку, сунули Архипову в рот. Он стонал, вырывался. Женщины отошли подальше, потому что мужчина стал размахивать кулаками.

— Ах, дура я! — Надежда вдруг побледнела. — Ася! Аська, да куда ты запропала! Беги, Милку зови, она на другом конце улицы! Скажи, муж приехал!

— Надь, ты чего! А вдруг не он?! Она ж похоронку получила, ты сама говорила!

— Тьфу на вас всех! Он это, он! Сердцем чую…

Надя осела на землю, тяжело задышала…

Ася приволокла Милу за рукав пальто, указала пальцем на лежащего человека.

Женщина медленно подошла, повернула Славика на спину, провела рукой по его волосам, по лбу, коснулась шеи. Она пыталась позвать его, но как будто разучилась говорить. Да и не нужно было…

Вечером, сидя за столом, сначала неловко молчали, а потом сразу хором начали что–то говорить, смеяться, Ася прыгала, считая своей заслугой, что привела Милку, Надежда, гордо накинув на плечи Миле песцовую горжетку, любовалась молодостью и нежными взглядами, которые Славик бросал на жену. Она знала, что по–старому у них уже не будет, что слишком другими стали они, перековала их война… Пусть узнают друг друга снова, учатся любить…

… Того мастера, Трошкина, которого рекомендовала Ирина, Архипов нашёл через год после окончания войны. Тот, седенький, хилый старичок, совсем сухонький, усадил Архипова напротив себя, положил перед ним бумагу, дал карандаш и велел писать – про всё: про материалы, и про дюбеля, которые надо вгонять в протез, чтобы тот не щепелился на конце, про резиновые наконечники в слякоть и про то, что надо учить упражнениям, учить ходить, разминать, двигать, восстанавливать, накачивать мышцы…

— Понимаете, искусственную ногу, ну, или руку, сделает любой, а вот искусную… Тут надо чутьё… И материал, голубчик… Дерево – оно тоже разное… — говорил мастер, замолкал на время, а потом опять, бегая по своей комнатёнке, взрывался тирадой. Дальше повёл Архипова в свои святая святых – в мастерскую, где «делал ноги», как он сам это называл. Там было всё по полочкам, всё опрятно и чинно, был столярный станок, были какие–то приборы…

Вячеслав всё записывал, зарисовывал, а потом, махнув рукой, вдруг предложил мужчине поехать с ним в город, создать, открыть, сделать…

Иван Иванович, помявшись, покачал головой.

— Нет, сынок, сил нет. Ты уж сам. Если хочешь, поживи, поучись, но поехать я никак не могу…

Архипов согласился остаться, уговорил Милу приехать вместе с Асенькой в эту деревню. Расположились прямо в доме Трошкина, Мила пока работала в местной школе, Ася помогала – где с доски сотрёт, где и сама чему научится.

Ближе к осени засобирались в Ленинград, Миле и Славке надо доучиться, Асе – готовиться к школе.

Местное население с Архиповым прощалось тепло, так, как будто он жил тут сто лет, а вот теперь уезжает…

На перроне, пока ждали свой поезд, видели, как из прибывшего только–что, подползшего к станции состава вышел мужчина. Архипов сразу зацепился за него взглядом – инвалид, ноги правой нет до колена, а так хорошо вышагивает, залюбуешься!

Вячеслав подошёл к незнакомцу, поинтересовался, не к Трошкину ли он, за протезом?

— К Трошкину, вы правы. Только не за тем я. Там у него живут люди, у них моя дочь, сказали мне люди одни… Я ищу, понимаете? — мужчина уже не смотрел на Архипова, пытался разглядеть прячущуюся за Милой Асю. — Аська! Асенька, доченька! — прохрипел он.

Мила растерянно оглянулась на девочку.

— Ну, иди, что же ты стоишь?! Ты узнала его, Ася?

Да куда там! Она не помнила его почти. Уже потом, когда показал он фотокарточку с матерью, поверила, что это её папка… Права была Надежда – жив он, вернулся!..

Вячеслав окончил институт, но по состоянию здоровья быть практикующим хирургом не мог. Но горевать времени не было – ушёл в реабилитацию, помогал, сам много чему учился. Мечту свою почти осуществил, только бы Трошкин приехал, помог, проконсультировал. Вот, отправили ему вызов, ждут…

Отец забрал Асю, увёз в Москву, к своим дальним родственникам, там осел, устроился на работу. На лето приезжали они к Миле, Ася нянчилась с её детьми, играла, ходили купаться, загорали на песке и о прошлом старались не вспоминать. Только Надежду Михайловну не забывали. Ну куда ж без неё! Навещали женщину в той самой квартире, где танцевали с песцовой горжеткой на плечах и били фарфоровую посуду «на счастье».

В один из осенних вечеров, когда уставшая Надежда сидела за столом и раскладывала карты, в двери звякнул ключ, скрипнули двери.

Женщина вздрогнула. Соскользнул лапками вниз песец, порядком облезлый, кое–где стриженый Аськой.

— Наденька… — тихо прошелестел стоящий в дверях мужчина.

— Пётр Фомич… Вы ли это?! — всплеснула руками Надя. Хозяин вернулся…

Выдранный паркет, разорённый книжный шкаф, отсутствие мебели ввели хозяина в уныние, но шепот Надежды: «Может, за встречу…», звон рюмочек, покатые плечи Надежды Михайловны вернули Петру ровное, благостное настроение. О жене его не говорили. Карты соврали Надежде только отчасти, погибла лишь хозяйка, оставив хозяина для будущего. Надиного будущего.

Немолодые, побитые жизнью, такие разные, но нашедшие что–то друг в друге, они жили вместе, расписались, как могли, восстановили квартиру. Надежда с особенным трепетом вытирала пыль с картин и статуэток, а песцовую горжетку съела моль, пришлось Петру Фомичу покупать жене новую. Ну надо ж и ей в чем–то ходить!..

Автогр Зюзинские истории