— Держись!

— Я не могу!

— Держись, я сказал! Не смей отпускать руки! Я тебя вытащу!

— У тебя не получится! Я тяжелый! А ты – маленький!

— Держись!

Ветер, гулявший меж недостроенных стен, был единственным свидетелем того, как боролись за жизнь двое мальчишек. Он то свистел, призывно и весело, нисколько не тревожась о том, сколько стоит жизнь человеческого детеныша, то подталкивал под зад маленького вихрастого мальчишку, который отчаянно цеплялся за выщербленный край бетонной плиты и руку своего друга.

— Пашка, отпусти! Вместе упадем!

— Значит, вместе…

Тот, кого звали Пашкой, отступаться даже не подумал. Уперевшись покрепче ногой в какую-то железяку, торчавшую из бетона, и ухватившись пальцами одной руки за выбоину в полу, другой он изо всех сил тянул за руку друга, не давая ему упасть. Пузо у Павлика было уже ободрано и нещадно саднило, голова кружилась от усилий, но отпустить руки было нельзя!

— Паша, то, что ты маленький, еще не значит, что ты слабый! – голос тренера, который когда-то объяснял основные принципы борьбы своим ученикам, будто звенел в ушах у Павла. – Найди точку опоры, и ты сможешь свернуть мир.

— Разве?

— Факт! Причем, научный. Подрастешь, будете физику проходить в школе, тогда и узнаешь об этом. А пока, пробуй!

Точка опоры все не находилась, а сил оставалось все меньше. Руки занемели и Пашка их почти не чувствовал.

— Паш…

— Молчи! – кед Пашки вдруг уперся в железяку как-то иначе, и мальчишка почувствовал ту самую опору, которой так не хватало. – Давай!

Доходчивее объяснить другу, что от него требуется, Павел не смог бы, даже если бы захотел. Но его услышали и поняли. Рука Вовки напряглась, и Пашка потянул ее на себя изо всех сил. И тут же почувствовал, как что-то изменилось.

Вовка подтянулся, закинул ободранную ногу на край плиты, за которую цеплялся, и Пашка снова дернул его за руку. В последний раз…

Они долго еще лежали, растянувшись на бетоне, и слушая, как ликует рядом ветер. А потом Вовка повернул голову, и Пашка увидел, как друг плачет.

— Никто не узнает об этом…

— Никто!

— Обещаешь?

— Да!

— Спасибо…

Матери не спросили у них в тот день, почему одежда грязная и местами порвана, а колени сбиты и локти ободраны. Мальчишки, ведь. Что с них взять?!

А Павлик и Вовка молчали. И о заброшенной стройке, и о драке, которая случилась между ними, и о той, что стала причиной этой стычки. Потому, что об этом либо поют, либо молчат. Третьего не дано…

Причину звали Юлей. Она была одноклассницей Пашки. Какое-то время он даже сидел с ней за одной партой, пока добрейшая Зинаида Михайловна, классный руководитель седьмого «Б», не рассадила их, объяснив потом Павлу, один на один, причины:

— Ты не учишься, Паша. У тебя другие дела есть, как я погляжу.

— Какие?

— Ты глаз с Юли не сводишь. А это не дело. Она, конечно, девочка красивая, но так нельзя, Павлик! У тебя уже две тройки по физике. Нет, дорогой мой! Не дело!

Пашка тогда покраснел так сильно, что Зинаида Михайловна не выдержала и рассмеялась невольно:

— Твоими ушами, друг мой, можно город освещать. Фонарики…

Кто услышал тогда их разговор? Откуда взялось прозвище, которое намертво прилипло потом в Пашке? Он так и не узнал. Но до самого окончания школы носил кличку – Фонарик.

Юлю Зинаида Михайловна посадила так, чтобы Пашка ее не видел. И с физикой снова все наладилось. А у Пашки появились «глаза на затылке». Он точно знал, что Юля сидит где-то там, у окна, на третьей парте. Что она рядом и близко. И от этого становилось тепло и хорошо. И хотелось сотворить что-то эдакое. Чтобы она заметила…

Она заметила. Только не Пашку, а друга его, Вовку. Отважившись пригласить Юльку в кино, Паша, сам не зная, зачем, позвал и Вовчика. Клял себя потом он за эту инициативу долго, но исправить было уже ничего нельзя. Вовка, балагур и душа любой компании, был на год младше, на голову выше, и в три раза языкастее, чем стеснительный Пашка. Юля от души хохотала над его шуточками, а о Пашке вспомнила только к концу сеанса.

— Паша, проводишь меня до дома?

Эта просьба не была личной. Они просто жили в соседних домах. И, конечно, Вовка увязался за ними, продолжая сыпать остротами, и не давая Пашке даже слова вставить. Юля шагала рядом с шутником, посмеиваясь, и задавая какие-то вопросы, а Пашке оставалось лишь плестись вслед за ними, и думать о том, что понравиться девчонке – это так еще задачка! Куда там той физике!

С тех пор они гуляли вместе – Юлька, Вовка и Пашка. И последний был скорее прикрытием на этих прогулках. Ну так, на всякий случай, чтобы не подумали чего лишнего родители или соседи. Юля даже попыталась познакомить Пашу со своей подругой, на что тот обиделся и почти неделю игнорировал звонки лучшего друга, а с Юлькой в школе даже не здоровался. Но на уроках все также дышал через раз, чувствуя ее присутствие за своей спиной.

— Паш, ну прекращай дуться! Давай, сегодня в бассейн с нами? Вовка злится, что дозвониться до тебя не может! Кто лучшего друга так посылает? Или у тебя их много?

Слова Юли ударили по больному. В бассейн Пашка пошел, и с Вовкой помирился, хоть и ненавидел себя за то, что не может открыто сказать о том, что его не устраивает.

Впрочем, Вовка и сам догадался. Та еще загадка! А скумекав, что гложет душу Пашке, вызвал друга на разговор.

— Сгоняем на стройку?

— Зачем?

— Дело есть!

— Ладно. Пошли! – не стал отказываться Пашка.

На старую, заброшенную стройку, лазили они не в первый раз. Нравилось пощекотать нервишки, поднимаясь по не огороженными перилами ступенькам, а потом сидеть на краю бетонной плиты какого-нибудь шестого этажа, свесив ноги вниз и чувствовать себя властелином высоты.

Только не в тот день. Забравшись, как обычно, туда, где так хорошо было слышно ветер, парни решили, что пришла пора выяснить, что за кошка пробежала между ними. И хотя имя этой кошки знали оба, озвучить его открыто не решался ни один из них.

— Она мне нравится.

— Мне тоже.

— Я был первым.

— Первым в чем? Она просто твоя одноклассница.

— Это я вас познакомил!

— Да. И спасибо тебе за это.

— Так нельзя.

— Что, нельзя, Пашка?

— Друга предавать нельзя…

Вот после этих слов и началась драка. Они не сговариваясь шагнули навстречу друг другу и опомнились лишь тогда, когда Вовка соскользнул с края бетонной плиты.

— Держись!

В тот момент Пашка забыл о Юле и обо всех девчонках на свете! Не было больше причины, которая могла бы удержать его от того, чтобы рискнуть своей жизнью ради помощи другу. Он не думал. Он делал.

А когда все закончилось, и Вовка, зализывая ранку на ладони, затопал вслед за ним вниз по ступенькам, Пашка тоже не думал о Юле. Он думал о том, что сказала бы мама, если бы узнала, что творилось у него на душе в тот момент, когда он отчаянно цеплялся носком кеда за железяку, которая спасла жизнь его другу.

С Вовкой они ни о чем не говорили. Дошагали до подъезда дома, в котором он жил, и просто пожали друг другу руки.

— Пашка, если хочешь, я…

— Нет. Она сама выберет. Так будет правильно.

— Пусть так. Но мы с тобой…

— Тоже нет. Разве это дружба, если она может куда-то исчезнуть из-за девчонки?

— Хорошей девчонки…

— Лучшей…

— Паш…

— Не надо! Все нормально. До завтра! Я пошел.

Мама срисует настроение Пашки мгновенно, едва он переступит порог.

— Что, Фонарик? Плохо тебе?

— Плохо…

— Плакать хочется?

— Нет. Кричать. Мужчины не плачут!

— Кто сказал тебе такую глупость?

— Все говорят…

— Все – это слишком много. И вовсе не показатель истины. Любой человек может плакать. Больше тебе скажу – это не слабость. Это нормально. Если душа просит – нужно дать. А то застынет в глубине у нее противное темное, и будет сидеть там до поры до времени да расти потихоньку. Пока не станет настолько большим, чтобы заполнить все внутри. И вот тогда избавиться от этой черноты даже с помощью водопада слез уже не получится.

— Мам, почему так больно?

— Потому, что ты становишься взрослым. А это всегда непросто. Но если душа у тебя болит – это хорошо. Значит, она живая. Главное теперь, чтобы болела она не только за тебя самого. Волнуешься только о себе?

— Нет. За друга тоже…

— Ясно. Потерять близкого человека всегда легко. Сохранить дружбу – вот, что сложно. И не раз еще у тебя душа болеть будет, сын. И это тоже хорошо.

— Почему?

— Да потому! Это значит, что друг тебе дорог. А если так, то чувства твои… Они настоящие, понимаешь? Девочку не поделили?

— Мам!

— Прости! Не так выразилась. Но по факту, так?

— Почти.

— Что ж… И так бывает. И тебе придется решить, кто дороже тебе – друг или девушка.

— Почему так все сложно?!

— Потому, что это жизнь, сын. Так все устроено. Нам приходится делать выбор всякий раз, когда дело касается чего-то серьезного и важного. Всегда так.

— И как сделать правильный?

— А никто тебе не скажет. Это должно быть только твое решение.

— А если я ее…

— Любишь?

— Я не знаю…

— Если думаешь об этом, то, возможно, и так… И это прекрасно!

— Почему, мам?! Она же на меня даже не смотрит!

— Ну и что? Разве это как-то отменяет то, что ты узнал, что такое любовь?

— Нет…

— Поверь мне, Пашка, далеко не всем в жизни так везет. Кто-то никогда не встретит свою и не узнает, каково это, когда душа и поет, и болит. Это не всем доступно.

— Почему так, мам? Ведь людей так много…

— А променял бы ты ту девочку на какую-нибудь другую?

— Нет!

— Вот ты и ответил на свой вопрос! Любовь нас выбирает, а не мы ее. Она приходит, незваная порой и непрошеная, и меняет нас. И вот тогда только от нас зависеть будет, насколько сильно и в какую сторону. Выбор она дает нам, понимаешь?

— Какой?

— Ты можешь сохранить в себе то чудо, к которому позволено тебе было прикоснуться. Все ощущения, каждое мгновение, когда тебе дышать было больно от того, что она рядом и хотелось ходить на голове от восторга.

— Откуда ты знаешь?!

— Я не всегда была взрослой, сын.

— А другой вариант? Забыть?

— Нет. Забыть не получится. Второй вариант страшнее. Ты озлобишься и позволишь своей душе зачерстветь. Видел когда-нибудь, как черствеет хлеб?

— Было. У бабушки на даче.

— Он становится сухим, а потом на нем появляется плесень. Так и здесь. Появиться такая вот зараза у тебя на душе, и не даст тебе жить в полную силу. В каждой ты будешь видеть обманщицу. И даже в той, которая захочет подарить тебе счастье. Ты не позволишь ей этого сделать, потому, что решишь, что все девушки для тебя под одну сурдинку. Решишь, что приходят они к тебе для того, чтобы приглушить твою песню, не дать тебе того, чего так хочется. Не дать твоей душе вновь запеть.

— Как же мне быть, мам?

— Любить. И ждать.

— Чего?

— Пока душа успокоится. И если сможешь ты порадоваться за друга, то она станет только сильнее.

— Это как в борьбе…

— Да. Именно. Когда нужна не сила, а понимание того, как она работает.

— Как сложно…

— А кто сказал, что самое нужное в жизни может быть простым?

— Мне нужно подумать.

— Понимаю.

— Спасибо, мам…

— Я могу чему-то тебе помочь?

— Нет! Теперь я должен сам…

Павел решит свою задачку. И пусть любовь его долго еще будет бередить душу, то согревая ее надеждой, то гася искорку почти полностью, Пашка сохранит свою душу чистой. И порадовавшись за Вовку и Юлю, которые станут мужем и женой в свое время, он примет на себя заботу об их сыне, когда мокрая трасса и выбоина на дороге отнимут у него сразу и друга, и любимую.

А когда маленький Юрка подрастет, на утреннике в детском саду, куда Павел придет, чтобы поддержать приемного сына, он от души будет хохотать, глядя, как молоденькая воспитательница изображает медведя во бору, попутно умудряясь контролировать весь праздник.

— Вы так смеялись, что мне хотелось плакать! – сердито отругает она его, когда утренник закончится. – Я так старалась… Это же первый праздник для моих ребят! Со мной первый… Я ведь совсем недавно в садике работаю. А тут – вы!

— Простите! – Павел смутится. – Я не хотел вас обидеть! Ваш медведь был так убедителен, что я готов был бежать за медом. А то, мало ли… Медведь, да еще голодный! А вокруг дети…

— Ну, вот! Вы снова шутите! – воспитательница насупится, но сердитых ноток в голосе поубавится. – Ладно! Надеюсь, вы не будете так хохотать на новогоднем утреннике?

— Я постараюсь!

— Вот уж, спасибо за обещание!

— Тогда, до встречи? – Павел вдруг наберется смелости и попросит. – А, можно, не под Новый год? Раньше?

И сам удивится своей наглости. Но ему не ответят сразу. Лишь через пару месяцев Ирина даст согласие на первое свидание. И пройдет почти полтора года, прежде, чем она решит, что намерения Павла достаточно серьезны, и согласится выйти за него замуж.

Свою первую дочь Павел назовет Юлькой…

А маленький Вовка, который появится на свет спустя два года после появления на свет своей старшей сестренки, будет удивительным образом похож на того, по ком так тосковало сердце Паши.

— Пап, а я теперь два раза старший брат? – Юра, приплясывая на крыльце роддома в ожидании Ирины, будет ревностно следить за сестрой, спящей в коляске.

— Да, сын. Здорово, да?

— Как сказать! Это ж четыре глаза надо иметь! А так разве бывает?

И вспомнится вдруг Пашке и жаркий майский день, и школа, и девчонка со смешным, стянутым яркой резинкой, хвостиком, сидевшая где-то там, за его спиной. И почему-то покажется ему, что за углом роддома мелькнут разбитые коленки Вовки и легкий подол белого сарафана Юльки… И сердцу станет томительно тесно в груди, а душа омоется слезой и радостью, от того, что все это было…

— Бывает, сын. Еще как бывает…

Автор: Людмила Лаврова