Но, как не прячься, встречи избежать было невозможно. В коридоре возле медсестры стояла Вероника Игнатьевна, когда медсестра окликнула по какому-то делу Оксану.
– Так, где тут у меня Сазонова? – ворошила сестра бумаги на столе в поисках справки для матери.
– Оксана? Ты? – подняла голову Вероника Игнатьевна, глаза ее округлились.
– Я, – просто ответила Оксана, взглянула в глаза собеседнице.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
– А где …?– видимо от шока она забыла слово «очки», показывала пальцами окружности у глаз.
– Очки мне не нужны. Я излечилась.
Вероника Игнатьевна наконец-то пришла в себя.
– А, понятно. Тебе идёт, – церемонно кивнула.
Медсестра наконец-то нашла справку, протянула Оксане. Она поблагодарила и направилась дальше по своим делам, на ходу читая бумагу.
– А что она тут…? – интересовалась Вероника Игнатьевна у медсестры, – Болеет?
– Нет, она за матерью ухаживает. Славная. Всем бы таких дочерей.
Розу все же перевели в отдельную палату. Это обстоятельство обрадовало, но не оградило от встречи.
– Привет! Извините! Оксан, можно тебя…, – Максим заглядывал в палату.
Ясно – мать доложила.
– Минутку, мы сейчас закончим, – Оксана усаживала маму.
– Оксаночка, это кто? Неужели…
– Да. Максим. Эта девушка Роза – его жена, мам.
– Господи! – что и следовало ожидать – мама разволновалась.
– Не волнуйся. Мы просто поздороваемся.
Оксана вышла в коридор, они прошли дальше в холл, чтоб не мешать больным.
– Мать сказала, я и не поверил. А это и верно ты.
– Я… Прими мои пожелания выздоровления жене.
– Да, – лицо из удивлённого сделалось грустным, – Такая у нас беда. Ее вины нет, пьяный выскочил на встречку, но если б она ездила чуть осторожней… Гоняла, да ещё и гололед… А ты? Ты как поживаешь?
– Нормально. Вот только мама поскользнулась, упала неудачно.
– Ты так изменилась. Даже цвет глаз… Совсем другая. Замужем?
– Нет. Всё впереди.
– Конечно-конечно.
Он спросил о работе, о жилье. Очень удивился, когда услышал ее должность. Он все время улыбался, а Оксана думала о его жене – лежит, ждёт, наверное. Да и с мамой ещё были дела. Ей не интересно было говорить с ним, совсем не интересно.
И тут позвонил Стас, как чувствовал.
Оксана взяла трубку.
– Да, Стас. Купил? Отлично. Тогда я не поеду в аптеку. Спасибо.
– Парень твой? – спросил Максим.
Оксана вздохнула, отвечать не хотелось
– Я пойду, Максим, мама ждёт, – развернулась, пошла в направлении палат и вдруг услышала.
– А с ребенком ты все правильно тогда сделала. Я не в претензии. Ни к чему обуза.
Она остановилась, обернулась:
– Что?
Он шагнул навстречу.
– Да ладно, Ксюнь. Взрослые люди уж. Понимаем все. Просто был бы ребенок, разве б стала ты такой? Опустилась бы, как тетка деревенская. А так – молодец. Прошел бы мимо – не узнал. Всё ты правильно сделала.
– Что сделала? Ты… Ты думаешь, я…
И опять та боль вернулась в сердце – оно заныло, как будто и не забывало ее, боль эту, а просто припрятало до поры до времени, чтоб в подходящий момент выпустить, как злую змею на волю. Подкатила тошнота. Глаза застелили слезы. Оксана отвернулась и пошла дальше. Не хотелось, чтоб эти слезы заметил он. У палаты оглянулась – он не пошел к жене, он, видимо, ушел из больницы.
– Так и знала, что тяжко тебе будет с ним встретиться, – мама все поняла по лицу.
– Неприятный тип, – произнесла Наталья, – Мне кажется, этой Розе предстоит испытать разочарование.
– Да-а. Вот ведь несчастная, – протянула Юлия Захаровна, приподнимаясь на локтях, – Но, вроде, деньги есть у них. Говорят, сиделку наняли.
– Да, вот только ни здоровье, ни любовь за деньги не покупаются, – вздохнула Наталья.
«И душа» – подумала Оксана.
Ночевать Оксана уже уходила домой. Перед уходом заглянула в открытую палату Розы. Она не спала, была совсем одна.
– Роза, Вы как? Может нужно чего?
– Да. Губы пересохли. Пить, – она с трудом разлепила сухие губы.
Оксана зашла в палату, напоила ее, поправила одеяло, села рядом.
– Придет кто?
– Да, мама. А не могли бы Вы ей позвонить. Телефон звонил, но …
Понятно, телефон, лежащий на тумбочке, поднести к уху Роза, конечно, без посторонней помощи не могла. Оксана поднесла трубку к уху женщины. А пока та говорила – разглядела ее. Упрямый волевой подбородок, красивые светлые волосы, голубые глаза. Как же страшно сейчас наверное ей. Была красивой и успешной, и вдруг оказалась прикованной к постели.
Мама ехала к ней, но застряла в пробке. Сиделка будет лишь с завтрашнего дня. В отделении только дежурная сестра.
– А вы очень спешите?
– Ну, полчаса меня не спасут. Могу побыть с Вами.
– Наверное, я навсегда останусь такой, да? Мне ничего не говорят.
– Я не знаю, – честно ответила Оксана, – Знаю одно: бороться никогда не лишнее. У вас два варианта: либо сдаться и остаться такой, либо надеяться и бороться.
– Мне кажется – мой муж уже не верит в то, что я встану.
– А это и не важно – что думают другие. Важно, что решите Вы сами.
– Вас как зовут? – спросила Роза.
– Оксана.
– Оксана, можно попросить вас иногда заходить ко мне, если будете здесь. Мне это очень важно.
– Конечно. Боюсь, что маму ещё долго не выпишут. Загляну, – обещала Оксана.
***
И теперь Оксана стала бывать у Розы. Днём, как правило, посетители у нее были. А вот вечером она частенько была одна. Мать ее, Ольга Дмитриевна, выматывалась за день, а сиделка приезжала на ночь.
Муж навещал далеко не каждый день – работа. А Вероника Игнатьевна заболела на нервной почве, и не приезжала вообще – только звонила.
Однажды во время такого звонка трубку держала Оксана. И все поняла: больная сноха Веронику Игнатьевну напрягала. Она никак не входила в ее планы на жизнь сына. Вопросы: «И что же ты дальше делать думаешь?», «Как же теперь бедный Максим?» были заданы не вовремя, были бестактны и жутки для Розы. Роза огрызалась, нервничала, свекровь ее успокаивала. В общем, дерганый и бессмысленный разговор.
После этого разговора Роза отвернулась, тяжело дышала, и Оксане даже показалось, что плакала.
– Роз, а не хотите вернуться в палату к женщинам, в общую? Там ширмы хорошие, на все процедуры, обмывания отлично закрыться можно. Зато они болтают весь день. Мама моя – интересный рассказчик, Наталья – веселая очень. Юлия Захаровна – мудрый философ. Я думаю, Вам сейчас не стоит оставаться одной. Вы подумайте.
Через пару дней Розу перевезли в их палату. Как-то вечером мама, «по секрету всему свету», рассказала и историю Оксаны. Без имен, конечно. Все дружно ругали парня, Роза тоже, не зная, что речь идёт о ее собственном муже.
Вскоре маму Оксаны выписали. Домой она ее не отпустила, забрала до весны на съёмную квартиру. Ремонт в купленной ее квартире ещё не был окончен.
Связь с Розой Оксана не потеряла – пару раз в неделю заезжала, навещала, поддерживала, а разговаривали по телефону ежедневно. Обычно ее мама держала трубку. С мамой – Ольгой Дмитриевной, Оксана и мама тоже уже стали друзьями – все переживали за Розу.
Но вот в начале февраля позвонил телефон Розы и заговорил мужским голосом:
– Ты чего это, к жене моей в друзья залезла? – с усмешкой, без «здравствуй».
– Здравствуй, Максим. Она не знает. И не узнает. Не беспокойся.
– А я и не беспокоюсь, просто удивлен. Ну, что сказать? Спасибо, наверное. Только бесполезно это всё.
– Что бесполезно?
– Ну, дружба эта твоя. Это они раньше были ого-го, пока тесть был жив. А сейчас, знаешь, ничего из себя и не представляют. Егорка на мне… Мне обеспечивать. Ну, ты понимаешь. А это нелегко.
– Понимаю, – не совсем понимала Оксана, но сваливала всё на сложность ситуации, – Трудный у вас момент, нужны силы.
– Да какие силы! Теща об операции за границей говорит, а у нас нет таких денег, и у них нет, – и вдруг переключился, – Оксан, я так жалею… О нас с тобой жалею. Весь извелся в последние дни, только о тебе и думаю. Я даже рад, что ты сейчас – с Розой.
Оксана была ошарашена таким поворотом разговора, растерялась и просто отключилась.
Что он сказал?
Вся эта история была неправильной – не нужно было налаживать отношения с Розой изначально. Но теперь… Роза звонила, и она не могла не заехать – похоже было на какое-то предательство. Да и у Розы сейчас – депрессия.
– Оксан, я жить не хочу, – отворачивала голову Роза, плакала, – Мне б помог кто…
– Роз, я расскажу тебе как-нибудь… Был и у меня момент, когда стояла на краю крыши. Знаешь, что спасло?
– Что?
– Мысли о маме. Ольга Дмитриевна за тобою ведь последует. Она столько сделала для тебя. Себя не жалеешь – ее пожалей.
– Расскажи, – просила Роза.
– Я ещё не готова. Как-нибудь …
Об операции Оксана сама заговорила с Ольгой Дмитриевной. Да, такая операция возможна в Германии, и Ольга Дмитриевна уже сделала первый взнос. Она готова была продать квартиру, она не видела преград, она спасала дочь.
– А Максим? Ольга Дмитриевна, у него же бизнес.
– А нет никакого Максима, Оксаночка, – Ольга Дмитриевна стояла в белом больничном коридоре, утирала глаза платком, – Я не порчу с ними отношения. Сейчас мне не до Егорки, внук – на них, понимаете? А как я? Как Роза без сына? Ссориться сейчас нам нельзя, Роза не переживет. Но они, как молодёжь говорит, сдулись, опустили руки. Они не верят, что Роза встанет, а больную её вешать на себя они не хотят. Вероника Игнатьевна так и сказала: «У моего сына вся жизнь впереди. Не позволю её портить.», – она вздохнула, – Если б Саша был жив, если б… А ведь все деньги оказались после его смерти в руках Максима, этого прохвоста… зятя. Пустили в жизнь…
Сотрудников нескольких филиалов банка подключила Оксана к сбору средств. Стас – свою строительную организацию. Подключили соцсети, простых людей, и Администрацию города. Когда из одного банка позвонили Максиму с вопросами о жене, он вынужденно заявил, что и он выделяет приличную сумму. Операция была назначена на конец марта – средства они собрали.
К апрелю, к огородным работам, мама уже была в деревне.
Звонила ей Оксана:
– Господи, Оксаночка, что случилось? Ты плачешь?
– Плачу, мам. Плачу…, – всхлипывала Оксана, – Роза чувствует всё. Ноги, руки – всё абсолютно. Успешная операция, мам.
– Так она будет ходить?
– Ох, мам, быстрая ты… Себя вспомни. Но должна. Будем надеяться.
А в июне Роза вернулась домой. И сразу подала на развод с мужем, на раздел имущества, забрала Егора – сына.
Вероника Игнатьевна бушевала. Делить бизнес сына она не хотела. Но на стороне Розы был закон.
– Оксан, знаешь, что она мне сказала? – Роза уже сидела в коляске, они гуляли по аллее парка.
– Гадости какие-нибудь. Что она ещё скажет?
– Ага. Сказала, что видеть внука больше не желает, как и меня – калеку. И велела «корячиться по жизни дальше, как могу». Сказала, что рада, что сын ее от этой обузы свободен, не беден и может начинать новую жизнь.
– Тебе важны ее слова?
– Слушай, когда-то были важны. Но после случившегося… Знаешь, я столько передумала о своей жизни, пока лежала. Ты права была тогда, когда говорила, что жить надо ради тех, кто тебя любит.
А в июле позвонил ей Максим.
– Привет, Оксан! Слыхала, мы разводимся. Роза захапать мой бизнес собралась. Такой акулой оказалась. Ты там осторожнее с ней. Переживаю за тебя.
Так противно было слышать этот слащавый голос со скрытой усмешкой.
И показалось Оксане, что воочию видит она его душу – холодную и мутно-прозрачную, будто из дешёвого стекла или грязной городской льдины. А внутри только изъяны и трещины, кровавые подтёки и синяки – как в больном травмированном теле.
Только тело легче лечится.
Наверное, не зря случилась эта встреча – она нужна была ей, чтоб понять до конца эту душонку, чтоб уничтожить даже мысли о ней.
– Максим…
– Чего? – ждал он.
И вдруг расхотелось говорить ему то, что собиралась: что и мизинца Розы он не стоит. Он даже разговора с ней не стоил.
Выдохнула:
– Козёл ты, Максим!
***
– Привет, дорогая! Мне надо тебе что-то рассказать. Я приеду, Роз.
– И мне, и мне надо. Стояла я, Ксюш, опять стояла. Мокрая вся. Егорка такой радостный, скачет дурачок, а я слышу, как пол трясется, но стою…
– А мама как, Роз?
– Мама? Мама плачет …
Пишу для вас… Ваш Рассеянный хореограф