Полина стояла у зеркала, что висело над комодом, и поправляла складку на платье. Она провела рукой по заплатке в виде вышитого василька на том самом месте, где мать порвала платье в день своей свадьбы.
Она выйдет в нем замуж, кто бы что не говорил. В конце концов, разве то, что случилось у Мани, простое совпадение? В то, что платье несчастливое, Полина не верила.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Три дня назад к ней прибежала подруга Маня. Она была в слезах и так убивалась, что Полина не сразу поняла, что с ней случилось.
— Не будет свадьбы! Не будет, — рыдала девушка, а Полина нахмурилась — как это не будет? Они ведь решили с подружкой в один день замуж выходить, ведь их женихи были братьями, так что теперь Маня и Полина не просто подруги, а еще и родственницами станут.
— Да что случилось? Отчего свадьбы не будет? Егор что натворил?
— Да при чем тут Егор? — захлебывалась в рыданиях девушка. — Я, я натворила!
— Господи, да что же ты могла такое вычудить?
— Косорукая я, Полька, косорукая. Зачем Егору на такой жениться?
— А ну, хватит реветь! Быстро успокаивайся и говори, в чем дело. — потребовала Поля.
— Вот, — Маня вышла в сени и вскоре вернулась, неся в руках платье свадебное.
— Ты чего его скомкала? — ахнула Полина. — Ты чего же с ним как с тряпкой обращаешься?
— А это и есть теперь тряпка, — продолжая поскуливать, произнесла Маня и развернула его. Полина ошарашенно смотрела на платье — им шили почти одинаковые наряды, только вот оно теперь никуда не годно. Мамы Полины и Мани дружили, вот и девочкам вместе свадебные уборы мастерили. Добыли в городе ткань, да её едва впритык хватило, всё аккуратно делали, чтобы не допустить ошибки. Немногим отличались их платья, только по длине да по кружевам на руках, что досталось Мане от бабушки родной, а она ими с подругой поделилась. Но теперь на Манином платье, аккурат на груди пятно коричневое имелось.
— Ты чего прожгла? Но как?
— Не знаю, — слезы полились из глаз подруги. — Я вообще сама не своя хожу, так волнуюсь перед свадьбой. А тут решила платье погладить, да еще раз примерить. Утюг перегрела на печи, да будто рука отяжелела, вот и прожгла платье. Всё, не будет у меня свадьбы, не будет!
— Так…- Полина села за стол и задумалась, потом вдруг ей мысль пришла в голову. — Я помогу тебе, но и твоя помощь мне тоже требуется.
— Как ты мне поможешь? Платье не перешить, ткани больше нет. Да и времени тоже.
— Ты возьмешь моё свадебное платье, фигуры у нас с тобой одинаковые, только надо подол немного подшить тебе, чтобы по росту было.
— А ты в чем же замуж пойдешь?
— Есть у меня наряд один на примете. Только вот никто не должен знать о том, что я в нем замуж пойду. Даже моя мама. И помощь твоя мне потребуется.
— Говори, что надо делать, — Маня начала успокаиваться.
В тот же вечер подруга каким-то образом убедила свою мать пойти к Марии. Посидеть, посплетничать, да о будущих свадьбах дочерей поговорить. Три дня осталось, хлопот много. А Полина тем временем незаметно достала подвенечное платье прабабушки из сундука, да принесла его в избу Мани. Девушки обрезали рукава, что расползаться стали, постирали аккуратно, ночь оно сохло за амбаром подальше от людских глаз, да потом уж вышивкой занялись — из плотных синих ниток, которые были у матери Мани, они вышили на месте заплатки василёк.
— Готово, — вечером перед свадьбой Полина и Маня восхищенно разглядывали платье.
А наутро мать Мани сразу увидела, что на дочери платье Полины. Конечно, она возмущалась, что ей ничего не сказали, она бы что-то придумала, но дело было сделано. Зато Мария, войдя утром в комнату к дочери, чуть не приросла ногами к полу.
— Мама, я тебе сейчас всё объясню, — Поля торопливо поведала ей, что у Мани случилось, и как они решили не откладывать свадьбу, а привели в порядок наряд из сундука.
Мария подошла, прикоснулась к рукаву, и слеза упала на вышивку. Поправляя оборку, она прошептала:
— Ну что ж… Коли так суждено.
Они встретились у сельского совета — две красавицы-невесты и два брата-жениха. Маня сияла от счастья рядом с Егором, а Полина глаза не сводила с Захара — он был в новой рубахе, сшитой по заказу в районе, в сапогах, что смазаны дёгтем, чтоб блестели. В руках держал букет из осенних цветов да веточку рябины с оранжевыми ягодами.
— Красавица, какая же ты красавица — глаз не оторвать, — сказал он, и голос у него дрогнул. Он смотрел на неё так изумленно, будто впервые в жизни видел невесту.
В сельсовете их ждали: председатель, бухгалтерша Нина Васильевна, да двое младших братьев Марии. Роспись прошла быстро, потом они вышли на крыльцо сельского совета, и родня, друзья-соседи, что собрались рядом, стали их поздравлять. Кто-то затянул песню, кто-то вытащил гармонь, играя музыку в такт напеву.
За столом пировали до позднего вечера. Пели, шутили, вспоминали, как Захар в детстве с крыши сарая упал, как Полина в десять лет увязалась за цыганским табором и её еле отыскали на выезде из села. Смеялись, говорили, что это зов крови, а Мария Петровна сидела за столом, смотрела на дочь и зятя, и всё твердила про себя: «Господи, сохрани… Господи, убереги…»
***
Февральской ночью Полина проснулась от боли в животе. Она кричала и плакала. Захар переполошился, увидев кровь на простыне. Он тут же побежал за фельдшером, но было уже поздно — ребенка, что она в себе носила, спасти не удалось. Срок был всего два месяца. Полина плакала, причитала и Мария, нет-нет да поговаривала, что платье во всем виновато — несчастье оно приносит семье невесты, что его наденет.
— Не говори этого, мама. По-твоему, если бы я вышла замуж в том платье, что для меня сшили, то и ребенка бы выносила?
— Кто знает?
— Мама, это просто судьбе так угодно…
Полина очень переживала, а мать еще масла в огонь подливала, особенно когда узнала, что Маня ребенка ждет.
А уж когда Маня летом 1939 года родила сына, а осенью 1940 года дочь, Мария Петровна всё вздыхала, глядя на зятя и на дочку:
— Счастье своё Маньке отдала.
Полину злили эти разговоры. Всё мама с предрассудками своими ей докучает. При чем тут платье вообще было? Видимо, после неудачной беременности не могла Полина вновь понести. А за Маню она радовалась — подруга такой счастливой была!
После свадьбы Маня с Егором жили в доме свёкров, а вот Захар стал хозяином в доме Марии Петровны. В этой избе давно не было мужика и руки хозяйской он толком не знал. Не было у Полины ни братьев, ни сестер, так что Захар стал главой семьи, и всех это устраивало.
Только вот чем дальше развивались события, тем сильнее Мария Петровна верила в проклятие подвенечного платья.
Лето 1941 года нарушило мирную жизнь всей страны. Полина и Маня проводили своих мужчин в середине июля. Маня прижимала к себе сынишку Сашу и дочь Наденьку, да причитала, что тяжко ей будет без Егора, что молиться она станет за него.
И Полина тяжело переживала, но знала характер Захара — коли будет она слезы лить, да причитать, то его душа маяться будет. Ему будет тяжко.
Любовью и лаской она окружила мужа, шептала про то, как будет его ждать, что все мысли будут только о нём. И лишь Мария Петровна ходила по избе как тень, всё молясь да приговаривая что-то про платье, пока однажды Полина на неё не прикрикнула:
— Хватит, мама! По-твоему, платье виновато в том, что Германия напала на Советский Союз?
— Прости меня, дочка. Но как подумаю я, что овдоветь ты можешь, так рассудка лишаюсь. Будь неладным то платье! Зачем я вообще позволила тебе тогда в сундук тот самой полезть!
— Мама, перестань! Вернется Захар, живым и невредимым. О хорошем думать надо, а не беду кликать.
***
Полина держалась, писала письма на фронт, помогала Мане присматривать за детишками, много они с подругой говорили о мужьях, о будущем, о любви и о мирном небе над головой. Сплотившись еще больше, подружки помогали друг другу всем, чем могли и даже когда настало голодное трудное время.
Тот октябрьский день Полина не забудет никогда. Она была у подруги, принесла её детишкам груш сушенных, что они с матерью заготовили, а в это время почтальон заглянул во двор Мани и родителей Захара и Егора.
Макарыч сунул бумажку прямо в руки Мани, да быстрым шагом ушел. Маня читала, не веря своим глазам.
— Что там? Что написано-то, Маня, ты чего побледнела? — Полина испугалась, глядя на подругу.
— Похоронка. На Егора… Погиб под Сталинградом.
Она вскрикнула и рухнула на колени, а затем заскулила как щенок.
— Господи, Боже.
Заливаясь слезами, Полина подняла подругу на ноги и завела её в дом. А вскоре пришли родители Захара и Егора. Вот тогда в избе был несмолкаемый плач. Горе повисло в этом доме, сдавив воздух и не давая дышать.
Вечером, придя домой, Полина посмотрела матери в глаза и прошептала:
— Не в платье… Не в платье-то дело.
***
Очень сложно было и тем, кто воевал, и тем, кто жил и работал в тылу. Многое уходило на нужды фронта, люди голодали, но тем не менее помогали друг другу, как могли. Полина не осталась в стороне от горя подруги, ведь у неё было двое детей. Благо у Мани была мать, были свёкры, но свою боль и то, что на душе, подружка могла доверить только Полине.
Так прошло еще время и вдруг в январе 1945 года пришло извещение и Полине.
» Без вести пропал» было там указано. Полина кричала так, что стены избы будто содрогались. Мария глянула на дочь и залилась слезами. «Пропал без вести» — это чаще либо убит и не опознан, либо пленён. Сколько таких извещений пришло на тех, кто немцам с руки угодил!
— Нет, он не погиб, — кричала она, видя как мать достает черный платок. — Не смей, не вздумай его надевать.
Схватив платок, на бросила его в печь. Едкий запах сгоревшей ткани ударил в нос, но Полине было всё равно. Она не верила, и не поверила бы никогда, что её Захара больше нет.
Она не спала всю ночь, а утром проснулась и увидела, как мать стоит у бочки на улице и что-то палит. Густой дым валил вверх, мать закашливалась, но что-то поправляла в бочке кочергой. Обувшись в валенки и накинув на себя шаль, Полина вышла и подошла к матери.
— Что ты делаешь? Что сжигаешь?
— Платье это проклятое. Достала я его из сундука и сделала то, что раньше надо было сделать. Оно, оно во всех бедах виновато! Как прокляла его мать Фомы, так оно и приносит несчастья нашей семьей. Сперва моя бабушка, потом мать, я чуть в этот капкан не угодила. А теперь ты у меня…
— Что я у тебя? — разозлилась Полина. — Вдовая, хочешь сказать? Я не вдова! Слышишь? Не вдова! Я сердцу своему доверяю, а оно меня не обманывает. Не чувствую я, что больше нет Захара. Он жив, вот что сердце моё говорит!
Она ездила в город, пыталась что-то узнать, но все руками разводили. На мать Захара было страшно смотреть, она тяжело переживала потерю второго сына. Но вдруг утром, буквально через месяц после того извещения, Нина Ермолаевна прибежала к ним и стала тарабанить в окна.
— Чего стряслось? Неужто какая беда вновь приключилась? — обеспокоенно спросила Мария Петровна.
Она вышла на крыльцо и удивленно посмотрела на сватью — та сияла, словно начищенный самовар.
— Радость у нас, Марьюшка. Где Полина?
— Да в дом заходи, чего голосишь, Нина, на всю улицу?
— А чего не голосить, коли радость такая? — войдя в дом, Нина Ермолаевна бросилась к невестке и принялась её обнимать и плакать. Только слезы те были от радости.
— Это тебе. Тебе письмецо. Жив наш Захарушка, жив. Раненный, в госпитале. Вот пишет, что его в Горький должны перевезти. Не знаю, может быть уже там. Мне письмецо из госпиталя прислал, да тебе велел весточку передать.
Выхватив из рук свекрови листок, Полина пыталась унять сердце, которое готово было выскочить из груди от радости.
«Милая моя, любимая моя Полюшка. Страшно подумать, что чувствовала ты, получив на меня документ о том, что я без вести пропал. Знаю, командир приходил и сказал, какое недоразумение вышло, обещал прислать вам новое уведомление. А я письмецо черкнул, да через него передал, так быстрее будет. Жив я. Не совсем здоров, в живот ранило, да контузило меня, но врачи говорят, что жить буду. А это самое главное. На фронт меня не вернут, говорят, еще надо две операции, но это уже в Горьком. Туда меня переводят через две недели. Я жду нашей встречи, не дождусь. Глаза твои мне чудятся повсюду, только о тебе и о родителях думаю. Люблю тебя, Полюшка моя. Утри слёзки и не плачь по мне больше. И передай мои сердечные пожелания здоровье теще моей любимой»
— Я поеду, слышите? — хриплым голосом заявила Полина, прочитав письмо. — Поеду.
— Куда же? — Нина Ермолаевна с интересом посмотрела на невестку.
— К Захару поеду.
Она намеревалась и правда в госпиталь поехать, да председатель сказал, что без официального документа-уведомления не отпустит. А вскоре и оно подоспело — аккурат через четыре дня после письма. Шло дольше, чем весточка. И уведомление было о том, что Захара перевезли в город Горький для продолжения лечения и операционных вмешательств. Вот по этому документу и получила Полина разрешение на отъезд.
Полина собралась в путь. Доехала до Горького на поезде, потом пешком шагала до самого госпиталя. Там, в палате, она и нашла своего мужа.
— Полюшка моя, ты приехала, — он улыбнулся, лежа на кровати. Казалось, будто даже боль его отступила при виде жены.
— Приехала, любимый мой. Приехала… Теперь мы не расстанемся.
В этом же госпитале она стала работать санитаркой, жила при больнице — тут и кормили, и прачка была, и помыться есть возможность. А спала где придется, где сон сморит уставшую голову…
ЭПИЛОГ
Вернулись они домой аж в марте. А в мае вместе с односельчанами Захар отмечал Победу. Великую Победу, которая досталась людям огромной ценой.
Через два года у них родились близнецы сын и дочь. Звали мальчика Михаилом, а девочку Ириной. Оба они были светловолосые, в отца пошли. А в 1949, в конце года, на свет появилась Настенька — темноволосая девочка, взявшая красоту и буйный нрав от своей матери и от своих предков.
— Ошибалась я, дочка, — глядя на внуков, как-то сказала Мария Петровна. — Принесло то подвенечное платье тебе счастье. А что касаемо моей бабушки и матери — знать, и правда судьба у них была такая. Жаль, что я в пылу гнева и безрассудка его сожгла.
— Пусть платья нет, но историю нашей семьи мои дети будут знать, — улыбнулась Полина.
Дочь Настеньки, которая тоже пошла в свою маму — была такой же темноглазой и черноволосой, и рассказала эту историю, ведь она знала её с самого детства. Пусть нет того платья, нет уж и того старого сундука, но историю своей семьи она знает хорошо.
Спасибо за прочтение.
Автор Хельга