Зима навалилась снежная и долгая. И на душе у Таси – холод. Сияющее цветное и счастливое детство, с конфетами от папы под подушкой, с идеальной чистотой от мамы, с решаемыми кем-то проблемами, осталось позади.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
День проходил за днём, заботы не кончались. Эти заботы и хлопоты уводили от горести потери Леонида. Что она там думала раньше – что будет любить его вечно? Сейчас Тася понимала – нет, не будет. Она стала мужественней, даже злее. В ее жизни никогда не было людей ненавистных. Всех понимала, любила, оправдывала тех, кто случайно обидел – винила себя. Вот и сейчас – стала твёрже, но ненависти не получалось.
В сущности, у нее с Леонидом и не было никаких отношений – только увлечение, мечта. Леонид ей ничего не обещал на словах. Да, понятно было, что она нравится ему, да, выделял из других, но не обещал.
А Оля… Оля искала свое счастье. Тася уже знала от брата, что часть сотрудников оружейного завода в ближайшее время отправляют в Чехословакию – перевозят оборудование, готовятся к выпуску нашего оружия там. Гриша пока собирался ехать один, Полина с Леночкой оставались дома, переезд планировался, но позже. А вот Леонид, по сведениям Поли, ехал с женой.
А как же институт? – Оля подумала об этом всего лишь разок, а потом выкинула из головы.
Оля позвонила ей перед свадьбой.
– Тась, привет, – голос робкий, – Это Оля.
– Здравствуй, Оль, – Тася была спокойна и холодна.
– Тась, а может мы встретимся? Давай в нашем парке, когда скажешь.
Тася не то, чтоб не желала этой встречи, просто не было в ней никакой необходимости, да и дел было по горло.
– Оль, мы ж далеко теперь … Вот вообще времени нет. Ты что-то хотела сказать?
– Да-а… Конечно. Мне жаль, что так вышло. Ты не представляешь! Я все глаза выплакала, – она молчала, ждала, что Тася что-то скажет, как всегда, начнет успокаивать, но Тася непривычно молчала, – Всё так стремительно произошло, понимаешь? Мы любим друг друга, и с этим ничего не поделаешь. Я так виновата перед тобой, Тась. Так виновата…
– Всё нормально, Оль. Не бери в голову. Совет да любовь вам.
– Как папа? Как вы там вообще? Хочешь, я сама приеду.
– Папа – с переменным успехом. Мы – нормально. Приезжать не нужно, – Тася говорила сухо.
– А на свадьбу вы не приедете, да? Я передавала приглашение.
– Конечно, нет, – вздохнула Тася.
– Тась, я ж все понимаю, ты злишься …
– Я не злюсь. Я желаю вам счастья. Извини, Оль, мне нужно идти, – она повесила трубку на рычаг, прислонилась лбом к стене, закрыла глаза и стояла так ещё минут пять, прогоняя состояние черной обиды.
А потом вздохнула и шагнула в комнату уже с мягкой улыбкой на лице.
На свадьбе Заславских не было – Полина настояла. Гриша просто заехал в ресторан, поздравил друга и коллегу, сослался на семейные проблемы.
Весна затянулась, март вьюжил. В апреле стало ясно – папа не поправится. Временное улучшение пошло на спад. Он держался, улыбался им, поддерживал. Но уже отказывали пальцы на руках, он с трудом доходил до туалета, всё больше спал. Врачи констатировали – опухоль растет и неоперабельна.
В этот страшный для него период он сделал всё, что мог. Ещё когда пальцы слушались, нацарапал пару юридических указаний. Они всё сделали, и теперь маме, если он умрет, должна была перейти его солидная пенсия – по потере кормильца. Папа и в таком состоянии пытался сделать всё для семьи. Он с тоской смотрел на Тасю, и этот его взгляд заставлял бодриться, мужаться, в конце концов убеждая не только отца, но и саму себя – она справится.
Она, и правда, справлялась, приспосабливалась. Утром поднималась, включала громко радио, чтоб разрядить тяжёлую атмосферу ночи.
«В эфире — пионерская зорька!» – голосом звонким, детским вещало радио. И дела шли бодрее.
В училище ездила с бидоном, потому что на обратном пути надо было сделать покупки. Плохо, что вечером – молоко разбирали до обеда, и она договорилась в ближайшем гастрономе – оставляла там бидон. Иногда его забирала мама, но чаще она заскакивала сама.
Усталая, с продуктами, возвращалась домой ближе к вечеру, уже в темноте, поднимала глаза на свои окна, проникалась внутренней жалостью и нежностью, встряхивалась, натягивала улыбку, и в квартиру заходила уже шумная, веселая и говорливая. Она видела, как оживают с ее появлением глаза отца, как радуется мама. Она рассказывала свои новости, громко, преувеличенно эмоционально. А мама – свои. Она хвалила папу. А он, как ребенок, радовался, что хвалят его – за съеденный кусок, за день без температуры, за удачный туалет…
Тася зажимала в груди жалость, не выпускала ее наружу. Не нужно. Папе бы это не понравилось.
Однажды вечером, когда была она уже у дверей квартиры, там начал звонить телефон. По гудку можно было понять – межгород. Она успела вперёд мамы, поставила авоську, бидон и подняла трубку.
– Але! – слегка задыхалась.
– Тася?
– Да, а это кто? Извините…
– Это Юра. Здравствуй, Тась.
Подошла мама, Тася показала ей рукой, что звонок – ей. Мама забрала продукты.
– Юра? Здравствуйте…
– Можно и на «ты». Чего ты? – голос Юры радостный, – Я так рад, что дозвонился! Я писал тебе.
– Ой, Юр. А мы переехали, и я всё никак не соберусь заехать за почтой. Но телефон сохранился тот же – папе дали добро.
– Переехали, а куда? Далеко?
– Да нет, мы тут же, в Москве, просто – недалеко от Тропарево.
– На окраине? А почему?
Тася совсем кратко, не вдаваясь в детали, рассказала о болезни отца.
– Как сейчас он?
– Потихоньку. Мы стараемся, – разве расскажешь по телефону.
– Ясно. Передай ему от меня скорейшего выздоровления, – он вздохнул, – Тась. А я… Я просто хотел попросить… но раз ты далеко, я тогда …может… Витьке…
Тася решила, что он что-то хочет передать Оле – возможно не в курсе ее дел.
– Юра, ты прости, но спрошу прямо: ты знаешь, что Оля уже замужем?
– Да. Знаю. Мне ребята написали. Она не писала, – голос серьезный, – Я вовсе не о ней… Я…
– А о ком?
– Я же думал, что ты рядом. Ты же возле вашей школы жила. Вот и хотел попросить забежать к бабуле моей. Чего-то скисла она там, болеет тоже. Но ты далеко, тогда…
– Я заеду. Все равно за почтой туда собиралась. Заеду, говори адрес.
– Если не трудно, Тась. Но у тебя сейчас папа… В общем … если не трудно, заскочи. Я пишу ей, конечно, но… Понимаешь, я, наверное, в училище буду поступать, и, возможно, приехать не смогу – летом на сборы сразу меня отправляют. Ей ещё не писал, боюсь разволновать. Она меня вырастила, грустит.
– Я заеду. Заеду обязательно в ближайшее время. Ты не волнуйся. Я напишу, – она отчётливо вспомнила сцену на вокзале, грустную спину его бабушки, – Адрес уточни только. А в какое училище?
– Если получится, то в Ульяновск, в танковое.
– Далеко-о…
– Да, не близко. Но это моя мечта. А мечты ведь должны сбываться, да?
– Мечты? – она смотрела на аппарат телефона, отчего-то встал в горле ком, от усталости что ли?
– Да, мечты…, – он ждал ответа.
– Должны, – получилось коротко, неуверенно.
– Тась, алло! Ты меня слышишь? Я буду иногда звонить, можно? Пусть папа твой поправляется. Передай ему. А ты держись! Держись, Тась.
Они обменялись адресами, попрощались, Тася положила трубку, сглотнула ком в горле и стряхнула отчего-то набежавшие слезы. Мечты должны сбываться… Хорошее выражение, вот только не про нее. Потом она разозлилась на себя – вот ведь нытик! Обещала ж себе быть сильной.
Она подняла подбородок, натянула улыбку, разделась и вошла в зал:
– А вот и я! А на улице – капель. Ручьи бегут. Весна-а… Знаете кто звонил? Юра! Представляете, он в училище собрался …
В субботу поехала она на старую квартиру. Там оставались кое-какие вещи, нужно было забрать, ещё – почта. Но сначала решила сделать обещанное – заехать к бабушке Юры. По дороге заскочила в гастроном, взяла конфет.
Под трубу нырнуть было проблематично. Стояла сырость, в яме – вода. Кто-то бросил доски, но и они уже покрылись водой. Тася огляделась – нет, обходить по тротуарам – далеко, с через трубу больше ходов нет. Она вступила на доски, они тут же прогнулись, Тася провалилась по щиколотку в воду с плавающими льдинками, но на тот берег оврага перескочила – в сапогах неприятно захлюпало.
Дом нашла быстро – маленький, но приятный – голубой с ажурными белыми наличниками. Во дворе – довольно большая собака. Она подбежала к калитке, тявкнула и тут же приветливо завиляла хвостом. Тася пожалела, что забыла спросить Юру имя бабушки.
– Здравствуйте! Можно? – крикнула она в пространство двора, но никто не ответил, – Эй, дружок, а ты не кусаешься, нет? – осторожно открыла калитку, зашла.
Собака бегала вокруг, но не лаяла, была совсем не сторожевая.
Тася постучала в дом, довольно долго никто не открывал, потом послышался скрип двери и шаркающие шаги. Дверь открылась. Бабушка Юры, слегка растрёпанная, обвязанная на поясе пуховым платком, стояла на пороге. Хмурая, немного озадаченная, вынула гребень, провела по волосам.
– Здравствуйте, я знакомая Юры. Он передал вам привет, просил зайти.
Лицо бабушки распрямилось, ожило, глаза заблестели. Она пригласила в дом, радостно засеменила впереди – чуть склонившись, держась за поясницу. Тася сняла сапоги – носки и колготки сырые насквозь.
– Ох ты, матушка моя! Сымай! Сымай, а то застынешь.
– И колготки что ли?
– Всё сымай. На печь вот положи. Только… затопить бы. Спина одолела. Сейчас носки тебе дам.
Тася натянула колкие теплые вязаные носки, сунула ноги в валенки, и пошла по дрова во двор. Знакомились, топили печь, грели самовар и говорили, конечно, о Юре. Было так легко и просто ей в этом Юрином доме.
– Вот что, ложитесь-ка, Клавдия Федоровна, нельзя Вам долго сидеть.
– Так и так целыми днями лежу и лежу. Чё мне одной -то? Все есть. Картоху соседи дали. Некому теперь копать, – вздыхала она, – И участок есть, а копать некому. Не садила весной. Чтоб не зарос, соседям отдала, а они мне – мешок картошки. Мне и хватает.
– Хотите, я помогу Вам. Когда ее сажают?
– Да что ты! Сажала ли?
– Нет, – мотала головой Тася, – Никогда не сажала. Но почему бы не попробовать? У меня подружка есть – она точно умеет.
– Это Ольга что ли? – нахмурилась Клавдия Федоровна.
– Нет. Другая. Катерина. Она из деревни. Мы учимся вместе.
– Аа… А то уж я подумала … Ведь из-за нее и прострелило меня. Как узнала, что не дождалася-то Юрку она… Может и не больно хотела. Видно же было. А он влюбчивый у меня, доверчивый. Вот и распереживалася за него. А ведь на самом-то деле – к добру это. Разлука для любви — что ветер для огня: слабую она гасит, а большую раздувает.
Симпатичное, приветливое и умное лицо – у Клавдии Федоровны. И почему-то именно ей захотелось открыться.
– Так ведь и я, Клавдия Федоровна – сторона пострадавшая. Оля знала, что Леонид мне очень нравится. Очень. Знала, что влюблена я. Мы ведь со школы дружили, все тайны друг другу доверяли всегда.
Тася рассказала, всё, как есть. И про отца, и про институт, и про Олю. Про то, что жизни их всегда были разные. И Оля в открытую говорила, что ее счастливая и сытная жизнь – это счастье, а вот ей не повезло.
Клавдия Федоровна качала головой.
– Понятно. Чужие хлеба спать не дают. Как будто место твое в жизни занять она пыталася, в тебя обратиться. Это ж надо.
Тася попрощалась, обещала заезжать. Она возвращалась назад, обдумывая слова бабушки, и опять – через овраг. И тут ее окликнули. Оглянулась – совсем знакомая куртка с лампасами. Коля, брат Ольги, догонял ее. В той самой куртке, которую носил когда-то Гриша, и которую они отнесли тогда с Катей им.
– О, привет. А я смотрю – лицо знакомое, – Коля вытянулся, ростом был уже с нее, а то и выше, – Вы же переехали, так чего тут?
Он немного стеснялся, опускал глаза.
– Здравствуй, Коль! Да к знакомым приходила. Как поживаете? Мама как?
– Нормально. Работает. А я вот на секцию иду.
– Чем занимаешься?
– Футболом. Скоро на соревнования в Питер едем. Мамка даже и не против, и батя рад.
– Здорово! Всегда завидовала спортсменам. Команда! Я-то все по клавишам била в одиночестве.
– Ага. А Олька вообще ничего не делала, только с матерью ругалась целыми днями. Зато теперь – в шоколаде. К нам даже носу не кажет, мы теперь – второй сорт.
– Да, она же замуж вышла, – Тася говорила так, как можно было говорить с подростком, – Теперь – самостоятельный человек.
– Вышла. Нас и на свадьбу не позвала.
– Что? – Тася даже остановилась, – Как это – не позвала? Вы не гуляли в ресторане?
– Нет. А Вы?
– Я тоже – нет. У нас же папа болеет очень. Наших никого там не было, – Тася отвернулась, как-то неловко было обсуждать такие дела с ребенком.
– Она с мамой поссорилась, вот и не пригласила. Наверное, решила, что денег у нас мало, чего звать? Но мы не в обиде. Мама сказала – пусть живёт, как знает.
Коля откуда-то из-под труб достал дополнительные доски, умело перекинул их, через овраг перешли, не замочив обувь. Он помахал рукой и размашисто зашагал в другую сторону.
Тася ехала обратно и размышляла о словах Коли и бабушки Клавы. «Место занять… Ее место занять». А ведь верно. Ольга и в школе доказывала свое превосходство.
Выбрали ещё в четвертом классе в пионерах Тасю председателем совета отряда. Ох, как же Оля старалась самой стать «главной». По-детски наивно ее умоляла уступить, сложив ладошки у груди.
И с папой… Папа мудрый, он не поддался, раскусил. И ведь предупреждал ее. Как-то с юмором так ненавязчиво пошутил, что друг из Ольги – так себе. Тася спорила, не поверила, защищала и оправдывала подругу.
Потом институт. Оля никогда не собиралась в медицинский. Говорила о педагогическом, юридическом. И вдруг в десятом – надумала. Почему? Ответ нашелся только сейчас – потому что туда стремилась она, Тася.
И, наконец, Леонид …
Тася даже поёжилась, передёрнула плечами от этих мыслей. Разве можно так жить? Неужели жизнь самой Оли была столь тяжела? Да, конечно, нечего сравнивать с ее безоблачной жизнью, но … Взять Катю… других одноклассников, Юру, оставшегося без родителей.
Да и ей самой сейчас нелегко, но бросаться в жалость к себе, и в зависть к тому, кому повезло больше… Дай душе волю, захочет и поболе – это всегда так.
Она вспоминала и вспоминала фрагменты их дружбы, Олин прищур глаз, ее поступки. И выходило, что зависть двигала ею давно. Практически – вела.
Вспоминались какие-то мелочи. Вот мама где-то достала большой моток широкой белой капроновой ленты с золотой нитью. Тася пришла с этими бантами, девчонки восхищались. Оля стояла в стороне.
– Так у меня ещё осталось! – Тася радостно достала половину мотка, – Мама велела подарить, – протянула первой подруге, – Оль, возьми.
– Я? Мне не надо. Фигня какая-то! Просто белые гораздо эффектнее, – отвернулась она.
– Мне отдай! Мне! – ленту забрала Соня, поделилась с Любой.
– А через пару дней Оля пришла с такими же бантами.
Девчонки шептались – она два дня ездила по магазинам, выискивала и нашла. Тася тогда удивилась искренне:
– Так ты чего не взяла-то? Я ж дарила.
– А мне случайно попались, думаю, дай – возьму. А твои подачки мне ни к чему! – и глаза обиженные, с прищуром.
Она очнулась от своих мыслей в троллейбусе, посмотрела в открытые двери на голубей. Под скамьёй остановки они клевали брошенные кем-то семечки, не обращая внимания на людей, смелые и бесшабашные. Голодные. Они голодные с зимы, потому и рискуют.
И вид этих голубей почему-то увел из сердца обиду. Стало даже жаль ее – Олю. Что там Коля сказал? В шоколаде? Вот и пусть. Пусть. Пусть будет счастлива. Главное, чтоб смогла.
И Тася все пыталась представить Олю абсолютно счастливой. Пыталась – и не могла. Соньку – могла, Катю – могла, а Олю, почему-то, нет.
А потом вдруг вспомнился случай. Один раз, классе в восьмом – нашли они котенка в парке у реки. Совсем маленький, с пуповиной. Не дотопил, видимо, кто-то. Вынесло волной, он и выполз. Пищал, вот и услышали они. Тася знала точно – мама не разрешит. Так и сказала, хоть взять его очень хотелось.
Взяла его себе тогда Оля. Завернули, согрели, несли бережно. Два дня со счастливыми глазами в школе ходила Ольга – рассказывала, как кормит из пипетки. А потом выла белугой, когда котенок все же умер. Вот тогда … Тогда с этим котёнком Оля была искренне счастлива. И даже, когда ревела – была настоящей. Как приоткрылась завеса сердца…
Интересно, какая она сейчас, когда счастливая? – подумала Тася.
…ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ >