Юра получил два письма почти одновременно. Письмо Ольги пробежал глазами второпях – звали на построение, сунул в тумбочку, чтоб прочитать позже, а потом забыл.
Письмо Таси носил в нагрудном кармане кителя – читал и перечитывал, доставал из кармана и опять искал в нем то, что наверняка пропустил, не учел, не допонял. Вновь и вновь читал он его, как будто ожидая, что в нем что-то может измениться.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Он, владеющий техникой лучше всех в роте, вдруг ошибся на полигоне в простейшем задании – остановка в обозначенном месте. Ротный орал на всех, вспоминал всех матерей, грозил страшными карами.
– Чего там? – кивал друг Андрюха на письмо, понимая, что вести там нехорошие, и такое угрюмое состояние Юрки именно оттого.
О том, что после выпуска друг собирался делать предложение, Андрей знал.
– Ничего, – Юра прятал письмо в карман, и Андрей не лез – отойдет, сам расскажет.
Их возили на репетиции строевого выпускного прохода, все были возбуждены, переполнены ожиданием нового и настоящего. Они скоро вырвутся из-за тяжёлых ворот училища, им скоро вручат погоны лейтенантов, разошлют по гарнизонам, а они – как дети: гогочут, радуются и нарываются на наряды.
Но это письмо Таси оторвало Юру от всеобщей эйфории, он уже ничего не слышал.
Он сам вызвался заменить заболевшего инструктора на полигоне, позаниматься с абитуриентами, отказавшись от отпуска, нарушая неписанный курсантский закон – побывать дома перед отправкой на место службы. Бабушке написал длинное объяснение: мол, решил с женитьбой повременить, да и Тасе ещё учиться и учиться, а в отпуск – не получилось.
Бабушку ему было жаль, знал, что ждала его очень. Он тоже скучал по ней, по их домику, по любимому псу, по тополю со скворешней. Но встречаться с Тасей было бы сейчас очень больно.
Он заглядывал в себя и не находил ответа, внутри была какая-то пустота. Винить Тасю он не мог, поэтому он винил себя. Дурак! Совсем не так надо с девушками!
Переробел?
Но ведь Тася – она не обычная девчонка, она – образец чистоты, образец искренности. Она ничего не требует, но требования ее огромные. Тася подобна хрустальному зеркалу – все, что отражается в нем становится лучше. И это не оттого, что зеркало это кривое, а оттого, что все вокруг оно преобразует. Вот и его она сделала лучше. А он, боясь даже намеком испортить эту иллюзию их счастья, разбил его вдребезги.
Когда он думал о ней, сердце замирало. Тася – это лучшее, что было в его жизни. Ему хорошо с ней было во всех смыслах. Слушать, смотреть, даже просто молчать. И не нужно было изображать из себя непонятно кого, можно было оставаться самим собой.
– Она пишет, что мы просто друзья. Желает мне встретить любовь. И сама мечтает о любви, – они сидели в казарме, на койках в последнюю ночь перед выпуском: Юра, Андрей и Витька.
Витька уже успел жениться, ехал в Забайкалье с молодой беременной женой.
– Ясно, – Андрюха вздохнул.
– Слушай, Юрка. Клин клином, как говорится. Тебе надо другую девчонку найти побыстрей. Пустить, так сказать, ростки любви на выжженной земле. Тогда пройдет. Поверь человеку женатому, – шептал Витька.
Хотя можно было и не шептать, казарма, вымученная строевой, сегодня спала плохо – все ожидали завтрашнего дня выпуска, ко многим уже приехали родственники, любимые девушки.
Юрка друзьям был благодарен, но не о каких других девушках кроме Таси, думать он пока не мог.
А потом был выпуск. Они чеканили шаг, выкрикивали речовки, а потом звенящими от волнения голосами прощались, смотрели друг на друга, ещё не веря, что расстаются, и что когда-то настанет время, когда они, прожившие несколько лет бок о бок, начнут забывать друг друга.
Когда выезжали из казармы, когда собирал Юрий вещмешок, наткнулся на забытое письмо от Оли. В суете экзаменов, выпуска и горести от письма Таси он совсем забыл о нем.
Что там говорил Витька? Клин клином?
И как-то вечером уже с полигона он ответил ей. Написал о себе, о будущих планах. О Тасе не писал. Просто – ответил на послание.
***
Тася подлетела к регистратуре, запыхавшись спросила о больной Катерине Шапиро. Регистраторша ответила сразу:
– В реанимации она. Ждите. Состояние тяжёлое.
– А сколько ждать? – наиглупейший вопрос для врача, но сейчас эмоции преобладали.
– Можете оставить телефон, мы позвоним.
И банально, как все, Тася спрашивала – нельзя ли к ней? Как будто не знала, что нельзя. Говорила, что она врач. Как будто не знала, что роли это не сыграет …
– Да успокойтесь! Сядьте вон. Там в коридоре ее муж. Позвать?
И вскоре стремительной походкой в развевающемся халате по широкому и светлому коридору к ней уже шагал Эдуард. Она обрадовалась, поспешно шагнула навстречу – столько было вопросов! А когда увидела его лицо, совсем потерялась: он был страшно бледен, объят страхом, за стеклами очков лихорадочно блестели глаза, а подбородок, его борода подрагивали.
Врач, возможно, будущий светила, такой уверенный и даже несколько самодовольный при лечении больных, сейчас выглядел, как потерявшийся ребенок.
И вместо того, чтоб спрашивать, прямо с ходу, с размаху Тася схватила его в объятия. А он, казалось с радостью и каким-то умиротворением, крепко обняв ее, уткнулся ей в шею.
Так они и стояли несколько минут. Тася чувствовала, как прижимает он ее, и всё больше понимала, как страшно и одиноко ему сейчас.
– Все будет хорошо, Эдик, – шептала, – Все будет хорошо…
– Она не умрет? – прошелестел он губами над ее ухом сдавленно.
Она думала спросить его об этом.
И Тася поняла, что сейчас перед ней вовсе не врач, а испуганный очень сильно любящий слабый человек, больше всего на свете боящийся одного – потерять.
– Нет, – сказала твердо, – Она не умрет! Вы будете жить вдвоем долго и счастливо!
Он втянул носом, чуть отстранился, посмотрел на нее.
– Вчетвером.
– Что? – она не поняла.
Он опять обнял ее крепко, слегка покачивая.
– Лучше вчетвером. Только б … Только б Катя выжила.
Они перешли к окну. Тася за этими волнениями о подруге совсем забыла о детях. Она вообще ничего не поняла, когда сообщили ей о том, что Катя в реанимации.
Эдик снял запотевшие очки, протирая их, начал рассказывать о том, что у Кати дома начались роды. Воды отошли, а она всё никак не могла дозвониться до него … И тут он остановил рассказ, быстро натянул очки, и вдруг спросил:
– Господи! Так ты же… У тебя же – универсальная… кажется…
Тася сразу догадалась о чем он.
– Ей нужна кровь? Да, Эдик, да… Первая отрицательная. И у Кати. Куда идти?
И они уже неслись к регистратуре, а потом в кабинет. У нее брали кровь. Они ещё в училище шутили: «Мы с тобой одной крови!»
Уж потом она узнает все, что случилось с Катей.
Эдик был в больнице, на работе, но ему не передали, что звонила жена. Самой спуститься с четвертого этажа ей уже было проблематично, и она вызвала скорую помощь.
Муж-врач был тут, совсем рядом, в Боткинской больнице – рукой подать. Роддом этой клиники тоже под боком, но скорая ехала больше получаса. А когда приехали, Катя лежала на полу – на площадке подъезда. Она была в сознании, но началось кровотечение, и она, потеряв много крови, периодами сознание теряла. Пока привезли, пока приёмное, потом поготовка к операции…
Два мальчика, весом по два кило с небольшим, родились в результате кесарева сечения. Живы оба. Операция была рискованной, потому что пациентка потеряла много крови, но врачи сделали все, что могли.
Родители Эдика были в отъезде, родители Кати – в неведении. Связи с ними не было. Боялись и за мальчиков, врач говорил, что и им досталось, к тому же – недовес.
– Ну, это – в меня, – кивал Эдик, без шуток, серьезно. Было совсем не до шуток.
Тася и Эдик из больницы не уходили почти двое суток. Изменений не было – Катя была в коме. А на третьи приехала Людмила Ивановна, и они отправили все же Тасю домой к Эдику с Катей – Тася валилась с ног.
Людмила Ивановна сказала, что баба Клава в церкви молится за Катю. Тася совсем обессиленная и опустошенная зашла в квартиру Кати и Эдика, открыла дверь туалета и вдруг увидела этого идиотского писающего мальчика, который так не гармонировал с образом этой старой антикварной московской квартиры.
Как же ругала она Катьку за него!
А теперь прикоснулась к нему пальцами, провела, погладила и вдруг прижалась к нему щекой и горько разрыдалась.
Она сейчас все бы отдала, лишь бы Катя осталась жива.
***
Ольга курила, стоя у распахнутого окна, через которое в комнату на последнем этаже дома по влажным крышам вползало блеклое и зябкое августовское утро. Выходной. Город уже не спал, но выходной чувствовался.
Слева небо стремительно светлело, истончалось, обещая скорый рассвет. Она всегда была ранней пташкой – ещё с детства. Просыпалась и лежала в постели, пялясь за окно, на ветви дуба, растущего у дома или разглядывая рисунок ковра.
Она прикрыла глаза, вспоминая то состояние неги и ожидания будущего дня. Да, многое из ее детства и юности вспоминать было неприятно, но сейчас нашло то самое томное утреннее состояние. И оно было прекрасным. Были заботы, была школа, друзья, отношения… Не было нормальных чулок, но было другое – то, что не приобретешь ни за какие деньги. Ольга даже улыбнулась, окунувшись в то время, чуть не потухла сигарета.
В доме напротив тоже встали. Веселые шторки кухни раздвинулись. Большая семья. Она частенько за ними наблюдала. Ловила свои утренние спокойные часы, наблюдала и сравнивала – да не дай Бог такой жизни. Живут убогонько, трое детей мал мала меньше, суета и теснота в квартире.
А вот сейчас отчего-то наблюдала спокойно. Хозяйка у плиты, вот дочка зашла – слушает недовольная. Наверное, мать на дела наставляет. Понятно– суббота. Вот тарелку перед ней ставит – завтрак. Потом маленький прибежал, заполз к сестре на руки. Кормит она его из своей тарелки: ложку – ему, ложку – себе. Вот на кухне средний пацан, подросток. Полотенцем за что-то получает от матери. Хозяин зашёл – уже одетый, похватал чего-то, убежал, а потом вышел из подъезда – Ольга наблюдала. Семья …
А она – одна. Уже больше года одна. Вчера «бывший» забрал дочку на выходные, и у нее образовались два свободных дня. Делать уборку? Для кого? Да и чисто у нее, застелено все паласами. И ей даже позвонить некому. Соньке? Но у нее своя жизнь, семья, муж …
Ольга потушила сигарету, вошла в комнату – огляделась. Красивое обрамление духовной пустоты. На столе – письмо от Юры. Единственное письмо, которое грело. Там не было написано ничего о личном, но меж строк чувствовалось, что Юрка несчастен, и что планов на личную жизнь у него пока нет. И надо же – лейтенант.
Она уже написала ему ответ. Такой честный ответ. О том, что хочет нормальных отношений, семьи, о том, что ради любви готова на многое, о том, что он ей всегда нравился и нравится продолжает. Вложила свое лучшее фото – такое, что покажи кому – обзавидуется.
Может это шанс? Посмотрим, что ответит он.
Все равно здесь, в Туле, Ольга близко так ни с кем и не сошлась.
Она мечтала сменить работу, но пока не получалось. На работе успела поссориться со всеми, подруг так и не завела.
А недавно поругалась с мамашками в детском саду. Конфликт давно назревал, и вот вылился в ссору.
– Да кто вы такие, чтоб мне указывать?! – в пылу ссоры выдала она мамочкам одногруппников дочери.
– А ты-то кто такая? – ответила самая скандальная, – Регистраторша из клиники, ни мужа, ни денег. Ага, поверили мы, что, прям, родня у нее за границей. Как же! Знаем все! Бросил тебя муженёк Лёнечка, пожалел – квартиру оставил. Чего ж так свою Москву-то не возвращаешься, а? Чего? Раз москвичка. Знаем мы, что из трущоб тамошних. Разрядилась она…
Она растерялась, не нашлась что ответить, взяла Таню за руку и направилась на выход. Оказывается, они все про нее знают. Всё. И все ее нафантазированности, вероятно, были сто раз ими обсмеяны.
Ольга посмотрела на часы, и вдруг быстро начала собираться. Она решила съездить в Москву, к матери, отчиму, сестре и брату. Ведь они-то никуда не делись, они – есть. И сразу ушла из сердца тоска. Понятно, что там, дома, на нее обижены: она сама отрезала их от своей жизни. Но может ещё не поздно?
И нашло спокойствие в поезде – даже если плохо встретят, все равно хорошо, что едет. Она точно знала – скандалить с матерью, как в прошлый приезд, сегодня не станет. Другим был настрой, таким, что на сердце вдруг разлилось теплом от вида знакомых мест.
Она брела мимо сквера, где гуляли они с девчонками, мимо старой своей школы. А вон и проспект с новостройками громоздких дорогих многоэтажек. И сейчас эти многоэтажки уж не показались такими манящими.
А вон там за поворотом жила Таська. Жила… Теперь далеко. На этих улочках ее не встретишь, а в их квартире – чужие люди. А так хотелось просто заглянуть туда. Ольга даже почувствовала этот запах, обитаемый у Заславских – так сильно захотелось.
Вот и овраг разделяющий район надвое. Их бараки. Здесь все утопало в зелени, даже труба оказалась под сниспадающими ивами. Их дом, дуб.
Машка ахнула и бросилась к ней в объятия:
– Оля!
Колька тоже был рад. Он спал, проснулся только с ее приездом. Мать сказала, что прошлялся всю ночь – у него любовь. Он огрызнулся:
– Не завидуй, мать.
Отчима дома не было, работал. Оказывается, ему, судимому, дали добро на возвращение к его железнодорожной специальности. И теперь он работал на Ярославском вокзале.
Ольга навезла подарков, каких-то мелочей. Матери привезла – косынку на шею.
– Красивая, – смотрела та на косынку, – Спасибо.
Обида ее на дочь не прошла – это было заметно. Она была зажата, на Ольгу не смотрела, но и не гнала – уже хорошо. И Ольга слилась, начала помогать на кухне, мыть посуду. Ее раздражали неудобства, очень хотелось давать советы, но она посматривала на мать и молчала. Ладно, не так уж всё и плохо тут у них. Мастеровой отчим много чего поменял в доме.
Она начала помогать Маше наводить порядок.
– А это у тебя откуда? – взяла в руки Ольга симпатичное жёлтое платьице, явно дорогое, импортное, – Классная вещица!
– Аа…это… Это же твоя подружка подарила – Тася. Они, когда переезжали, много притащили одежды, и мне, и Кольке. А платье мало мне уже. Возьмёшь, может, Танечке?
– Тася? Притащила? И вы взяли…
– Ага, – кивнула Маша и притихла, понимая, что Ольга взволнована этим обстоятельством, и зная, что Ольга может и взорваться.
Маша присела на кровать, смотрела на сестру. Та держала платье, рассматривала его. Вот сейчас рванет к матери и начнется очередной скандал. Опять мать сделала что-то не так.
Ольга оглянулась на Машу – в глазах сестры застыло ожидание ее реакции. Зачем мать взяла чужие обноски? Чужие … Ольга понимала, что не это ее бесит – другое: то, что взяла у Заславских, у Таськи. Ее сестра и брат донашивали вещи Заславских. Нормально? Она, когда подросла, никогда не принимала Таськины подачки, а мать взяла.
У нее был выбор – пойти поскандалить с матерью или …
Ольга глубоко вздохнула и вдруг почему-то вспомнила Дмитрия Константиновича, Таськиного отца. Такого большого, обаятельного, смотрящего на нее, на Ольгу, с какой-то жалостью. Вспомнила, как он обнимал дочь, прижимая к широкой груди, как таяла она, целовала его в щетинистую щеку. Вспомнила, что его уж нет. Как же жаль …
Судьба порою играет с нами в жестокие игры, посылая нам таких людей, а потом отнимая их первыми. Наверное, дает понять, что ничего не вечно в этом мире.
– Ну, и правильно, что взяла. Чего вещам пропадать? А Таську и Гришку тогда родители круто одевали – маде ин. Не то что нас.
Маша выдохнула.
– Ага. Я тебе сейчас ещё чего покажу. Мама откладывала – что нам мало, говорила – для Тани, – Машка схватила стул, полезла на антресоли, – Ты б привезла ее, а то мамка, знаешь, как горюет, что Таню раз лишь и видела. Говорит: «Ладно уж на свадьбу не позвала, но хоть внучку б показала»
Ольга придерживала сестру, та неосторожно качалась на хлипком стуле.
– Ладно, Маш, привезу.
И обещание свое Ольга сдержала – через пару недель приехала с Танечкой. Мать, как всегда, была сдержана в эмоциях, казалось, и не рада внучке. Но Ольга понимала – такая она, ее мать, не изменишь. Ольга забрала пакет с вещами для Тани. Не всё ей там понравилось, но поблагодарила и забрала всё.
Готов был не спускать с рук внучку отчим – он постарел, стал мягче. А Танюшка рвалась к Маше. Они подружились. «А когда мы опять поедем к Маше?» – потом ныла без конца.
И теперь, как только нападала на Ольгу хандра, она собиралась … к своим.
…ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ >