Как больно и страшно терять!
И как хочется плакать, когда потери удалось избежать. Тася с тетей Верой и Зоей сидели в больничном дворе, ждали Эдика. Он обещал к ним выйти, как только уснет Катя.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Эдик позвонил Тасе на четвертый день – Катя очнулась, с трудом узнала его. Тася приехала сразу. Было уже поздно, к Кате никого не пускали, но там был Эдик, и этого было более чем достаточно.
Мать, тетю Веру, пустили ещё утром, как только приехала. Но, когда спросили, кто останется с больной – мать или муж, тетя Вера тут же уступила. И было это так понятно.
Эдик… Эдик растворился сейчас в Кате. Он теребил врачей, медсестер, мелочился по пустякам, вникал в то, во что вникать было и не обязательно. Он сделал больше, чем возможно сделать. Он был рядом, держал жену за руку, говорил с ней, не сдавался.
Он уж и сам держался за стенку, колол себе что-то бодрящее, чтоб не упасть. Спал тут же, сидя на стуле – просто вырубался периодами.
– Никогда не слышала такого, Тась. Медсестра сказала, что он ей молоко сам сцеживает. Во как… Мужик, а на тебе…
– Молодец Эдик! Он знает, что делает, – сказала Зойка.
Ей не сиделось, она ходила туда-сюда.
– Да-а, налилась грудь-то. Температура. Не сцеживать, так и сгоришь, – вздыхала тетя Вера.
– Это точно. И терапия ей сейчас особая нужна, пусть сцеживает, – кивала Тася, – Господи, как же я счастлива сегодня!
– А детки, видать, ма-ахонькие. Не сосут еще. Их ещё в инкубаторе каком-то держут. Хошь бы одним глазком глянуть! Все тут как-то не по-людски. Чай, я бабка, разе съем? – мать смотрела на окна больницы.
– Не переживайте. Просто вирусы им сейчас страшны, вот и… А роддом этот – один из лучших в Москве. Все живы, тёть Вер! И это – самое главное. И теперь уж все будет хорошо.
Мимо них уже никто и не ходил. Стемнело, но тут ярко горели фонари. Наконец, в дверях больницы показался Эдик – исхудавший за эти несколько дней. Тася и Зойка шагнули навстречу, а он рухнул на скамью.
– Спит… Сцедились. Температура спала, – кивал.
– Из реанимации…
– Может – завтра.
Говорил он односложно, видно было, что не до рассказов ему – устал.
– Чем помочь? – спросила Тася.
– Бульоном куриным и пюре ей можно, – он улыбнулся, глядя куда-то вдаль, – Она меня сволочью назвала сегодня за то, что не дал ей пирожок. Сволочью, представляете? Как же здорово …, – глаза Эдика закрывались, голова падала на грудь, он начал заваливаться на бок.
Его подхватила тетя Вера, быстро села рядом, начала осторожно укладывать к себе на колени. Тася хотела было разбудить, перевести его в больницу, но тетя Вера остановила ее.
– Не троньте, пущай поспит. Умаялся, – она уложила его, – Кофту вон дай-ка в сумке, – Зоя подобрала его ноги на скамью, призакутали пушистой кофтой, – Теплая ночка-то. Теплая. Спи, сына, спи…, – гладила тетя Вера своего скрюченного и оттого, казалось, совсем маленького зятя.
Миллиарды звёзд зажглись на небе. Августовская ночь. А они так и сидели, охраняя сон Эдика.
– Тёть Вер, там баба Клава за Катю молилась в церкви. И я молилась, правда, не в церкви. Хоть и врач, наукой занимаюсь, думала, что не верю ни в какого Бога. А Вы?
– И я молилась… Как узнала сегодня. Господи! Ведь она всегда здоровенькой росла. Никак я не думала …, – она погладила Эдика по волосам, – А Бог есть, Тасенька. Вон какое небо, гляньте-ка. А люди как не тянулись, так и не дотянулись до звёзд этих. И не дотянутся, потому как Он создал их, чтоб показать – вот, дескать, смотрите – что я могу. Не из гордости Он это, не из хвастовства, а просто потому что всемогущий, мог – вот и делал. И человека также создал. Врачи-то разобрали, посмотрели, что там внутри. Да и решили, что они теперь – вроде как Боги, всё могут: починить, жизнь продлить. А Он там улыбается, поди,– кивнула она на звезды, – Всё-всё, да не всё … А душа человечья – это разве постижимое человеком явление? Не-ет… А любовь настоящая?
– В есть ненастоящая?
– Любовь-то? Есть, наверное. Ее люди придумали, так тоже называют. Путают все понятия. А настоящую как раз придумал Бог.
– И как отличить? – Тасе сейчас так важно было – отличить, разобраться в себе.
– С Божьей помощью. А это уж от него, от Бога зависит – вдохнул он в человека умение это – отличить настоящую любовь от деланной, али лишил его этого. Ох, сколько таких, кто лишён – думают, что любовь нашли, а это пшик.
– Мам, а у меня есть это умение? –спросила Зойка.
– Есть. Сумей воспользоваться только.
– Мам, я тут всё спросить хочу. Ну, Тася в курсе. Папка пьет, а ты… Всю жизнь с ним одним. Это любовь да?
– Она-а, гадина. Любят ведь не за добродетели и совершенства, просто – любят. Вопреки … В общем-то, любовь – и есть весь наш смысл. А иначе-то – зачем и жить?
– Смотрите! – вскочила Зойка, они обе зашипела на нее, но Эдик не проснулся, – Звезда упала! Тась, ты видела?
– Ага, я как раз туда и смотрела.
– Ой, а я желание не успела загадать, а ты?
– Успела. Я как раз об этом желании и думала просто.
– Здорово! Только не говори, а то не сбудется.
А чего тут говорить? Все хотели одного – чтоб Катя поправилась.
А ещё Тасе очень хотелось иметь умение – отличить настоящую любовь от деланной.
***
На Москву неожиданно упала очень холодная осень – с дождями, ветрами и пасмурным небом, с царственной расцветкой парков и тревожными стайками диких уток, дружно качающихся на серой ряби Москвы-реки.
А Тасе эта погода была по душе. Вдыхая прохладный воздух, убегая от проливных струй дождя, Тася как будто убегала от своих вопросов. Мир, слава Богу, был слишком велик и очень занят, чтобы заметить ее.
Леонид купил Жигули. И теперь приезжал к ней в Москву на собственной машине. Совсем не часто. Но в один из приездов, когда пережидали они в машине дождь, вдруг, как бы случайно, сказал:
– Таська, я волнуюсь. Все время думаю – найдешь ты в институте какого-нибудь прыщавого юношу-студента или влюбишься в молодого врача на практике, и останусь я на бобах. А не пожениться ли нам? А? – он повернулся к ней и продолжил, – Я, конечно, понимаю, что жить придется врозь – тебе надо доучиться, наверное, а я не оставлю работу…
Сказал он это вроде как легко, но было понятно, что это только тон. На самом деле – предложение было обдуманно и важно для него. И этот тон подхватила и Тася. Подхватила, потому что можно было сделать вид, что серьезно эти слова она не восприняла.
– Вот именно. Я – тут, ты– там. Что это за брак? Не волнуйся. Прыщавые юноши меня не интересуют, а молодые врачи интересуют очень, но только в качестве консультантов. Кстати, я выбираю педиатрию уже окончательно, – сменила она тему, – А там молодые врачи, в основном, женского пола.
Наверное, им и правда пора было жениться. Не очень хотелось уже в театры и кино. С ним нельзя было просто подурачиться, попить газировки из автомата, «заточить» пирожок, гуляя в парке. Если она хотела есть, он тянул ее в кафе.
В гостях у них он откровенно скучал. Они пили чай, обе с мамой по очереди играли на фортепиано, и думали – чем же ещё развлечь гостя? Он это понимал, и вовремя откланивался.
Тася, пока болела Катя, пока смотрела она на их с Эдиком, всё думала и представляла – а чтобы было, случись такое с ней? Леонид вот так бы себя вел? Даже если учесть медицинские навыки Эдика, отбросить их, представить Леонида таким заботливым было невозможно.
Наверное, он бы горевал, хмурил свою красивую складку меж бровей, смотрел бы в окно. Но вряд ли подтыкивал одеяло или варил бульон. Он был, как статуя в парке – красив, холоден и бездушен. Правда, умен, начитан и интересен в общении. Конечно, он любит дочку, любит свою маму, но не растворяется в этой любви, как будто боится себя самого чем-то обделить. Может поэтому и не смогли жить они с Олей? Хотя …. Оля тоже человек не простой.
А вдруг … Вдруг просто он не любит ее? Или это ей показалось, что она его любит?
Поэтому и радовали дожди – давали отсрочку.
Катя с малышами давно была дома. К ним перебралась и Зоя – помогала. Близнецы давали жару всем. Тася следила за мальчишками тоже, давала советы, навещала.
Матвей и Миша подрастали, набирали вес. Катя похудела, растворилась в материнстве. Она зацеловывала своих мальчишек, периодически путая их, варила сытные борщи, натирала хозяйственным мылом марлевые подгузники, ворчала на Эдика за чрезмерное трудолюбие и на свекровь – за «умные» советы.
И Тася по-доброму завидовала им. Таким любящим, дружным и искренним.
– Таська, а у тебя точно все нормально? – шептала Катя, спал Мишенька.
– Да нормально, – пожимала плечами Тася.
– Чё-то ты мне не нравишься. Грустная. А хочешь удивлю?
– Ну, давай.
– Мальчишки писают уже, когда просишь.
– Кать! Сказочница! Им только по два месяца.
– А вот сама смотри.
Катерина расстелила газету на пол, велела Тасе сесть расставив ноги и вручила ей Матвейку. Тася должна была держать его, расставив ножки и приговаривать: «Пись-пись, пись-пись». Она исподлобья смотрела на Катерину и злилась, что повелась. Катерина сидела на полу рядом и пела ту же песню: «Пись-пись»
Минут через десять мучений ребенка он, и правда, пописал на газету.
– О! – торжествовала Катя тихо, – Есть! Писающий мальчик! Это ещё моя прабабка делала! Они звук этот любят, когда льется на газету. Потом к горшку быстрей приучаются, – радостная и гордая успеху сына Катерина крепко заматывала Матвея в пленку. Он кряхтел и краснел от ее усилий.
– А у твоей прабабки в деревне точно были газеты?
– Газеты? А чё? Разве их не было раньше? Ой… , – она повела носом, – Кажется…
– Да! Матвей не зря кряхтел, мать. Он покакал. Ты узнай – возможно твоя прабабка куда-то подвешивала детей, чтоб уж вообще пеленки не пачкать.
Катерина заливисто рассмеялась, проснулся Мишенька, пришлось Тасе эксперимент с газетой повторять.
– Таська, и все равно ты мне не нравишься, – прощалась Катя позже.
А мама продолжала ездить к бабе Клаве. Они погоревали, поохали, что у Юры и Таси «не вышло», но их дружбе это не помешало. И мама нет-нет, да и рассказывала новости Юры. Живёт в общежитии, командует танковым взводом, прислал бабушке денег.
Первый раз упомянула его Людмила Ивановна с осторожностью – вдруг заденет чувства дочери. Но Тася восприняла новости спокойно, и впредь Людмила Ивановна рассказывала о Юре уже не страшась.
А Тася лишь делала вид, что ей это и не очень интересно. По Юре она скучала. А ещё стыдилась, что поступила с ним вот так – не совсем честно. А скорее — совсем нечестно. Но теперь уж что-либо менять было точно поздно. Запуталась и сама так, что обратного пути нет.
Юра ее теперь и видеть не захочет
…ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ >