Ниночка жила, что называется, «по накатанной», шла по унылой, опостылевшей дороге, голову держала низко, а чего ей высовываться–то, если заслуг, посчитай, и нет никаких! И внешность «среднестатистическая».
Иван, её муж, так и говорил, что у нее, у Нинки, всё обычное. Своей красоты Нина не замечала, упустила ее давно.
Это раньше Ниночка была одной из первых красавиц в институте, стройненькая, миловидная, кость, правда, широковата, это в бабку Аню, та была из деревни, крепкая, грубовато срубленная, наследила в генах, но уж против науки не попрешь…
Плескались в Ниночкиной крови и отцовские гены. Те были «интеллигентные», сплошь инженерия и высокая литература, высшее образование. Они внесли свою лепту, выправили девочку, приукрасили. И нос, вон, не такой, как у бабки Ани, и плечи чуть покатые, а не в растопырку, и ноги не для сапог резиновых и валенок, колесом, как у Анны Власовны, всю молодость проведшую в седле, а уж покраше, «городские» ноги!
В общем, вышла у родителей Ниночка красивой, ладненькой, жутко стеснительной и тихой, но это тоже хорошо. Бабка Аня, та, бывало, рот раззявит и частит замечания так, что уши в трубочки сворачиваются, ругает всё вокруг. Нинина мать, Ольга, тоже так пыталась себя вести поначалу, как поженились с Ниночикным отцом, Федором. Но потом пообтесалась, прикусила язык. В хорошем, с удобствами и фикусом в холле, многоквартирном доме, да при соседях–академиках и светилах науки не повыступаешь – мигом выгонят!
Оля затихла, а уж Нина еще молчаливее родилась.
— Терпилу–девку рОстите! — выковыриваясь из тяжеленных галош, давно переставших блестеть, ворчала приехавшая навестить внучку баба Аня. — И ты, Лёлька, сникла. И она такой будет. Пустая степь, полынь, да и только! Куда ветер подуёт, туда вы и клонитесь! А вот куда вся порода наша делась, Михайловская, а?! Куда? Зятек, не знаешь?
Федор пожимал плечами и прятался подальше от пропахшей чесноком и «Беломором» тещи, уходил к себе в кабинет, сидел там всё то время, пока Ольга на кухне поила мать чаем и слушала рассказы про её житье–бытье.
Баба Аня никогда не спешила. Сначала обстоятельно высказывала, пристукивая по скатерке, новости про село, соседей, кто с кем да кто против кого, потом следовала тема огорода, урожая — своего и соседского. А дальше, цокнув зубом, баба Аня громко звала прячущуюся за стеклянной вставкой кухонной двери внучку.
Нина выходила, робко, с сомнением поглядывая на мать. А та отворачивалась. Федор тещу не привечал, хотя засоленные ею огурчики под водку трескал только так. Огурчики огурчиками, а вот Нине общение с бабушкой велел сократить. И выходит, надобно Оле Ниночку прогнать в ее комнату. Но, с другой стороны, мать много помогала Оле с новорожденной, выходила трехлетнюю Нину, когда та переболела пневмонией, осунулась совсем, сникла, ничего не ела. Анна Власовна приехала, забрала ребенка с собой, везла зимой, укутанную в шубу, на председательской машине.
Федор кричал потом, что не надо было пускать, но Оля уговорила его успокоиться. За городом да при хорошем питании Нина быстро пошла на поправку, выкатилась потом крепеньким бутузом к приехавшей навестить ее матери, приникла головенкой к груди, вздохнула — соскучилась. Федор только рукой тогда махнул, рот открыл и закрыл обратно, на тещу смотрел исподлобья.
Была в бабе Ане какая–то такая сила, уверенная, крепкая, как кулаком она жахала по сознанию, вмиг высвечивая прожектором всё то, о чем Оля не позволяла себе думать. За это зять ее и не любил, боялся.
«А чего зять меня не привечает, а? Поди, я на свадьбу хорошие деньги вам подарила! А что говорить красиво не умею, так это не вина, а беда моя!» — нарочито громко сетовала баба Аня, сидя у дочери в гостях, и совала внучке большую шоколадку «Аленка».
Нина кивала в знак благодарности, но шоколадку не ела, клала на стол.
— Чего? Детка, кусай! Разверни, да и кусни разок–другой! — порывалась помочь девочке гостья, но Ольга останавливала мать.
— Федя не разрешает сладкое перед ужином. Не принято у них… — поясняла тихо она.
И это «у них» резало слух Анне и заставляло краснеть Олю. Неловко, грустно. Но зато мужик в доме, зато «голова»! И никогда так и не стала Оля хозяйкой в доме, жила – оглядывалась, старалась помалкивать. А если гости к мужу приходили, накрывала на стол и сидела, улыбаясь, кивала. Ей–то сказать нечего, она–то всегда дома, на хозяйстве, какие уж тут умные разговоры.
Нина брала с нее пример, «не выпячивалась».
Через какое–то время Анне Власовне стало невыносимо бывать у зятя в доме, все ее там раздражало, тянуло, сжимало. После пары–тройки скандалов Анна перестала приезжать и к себе не звала. Иногда только улучит момент, когда Федора нет дома, позвонит, слушает долгие гудки, постепенно сникая, опуская голову, а потом взовьется довольно, услышав Ниночкин голос.
— Ну как ты там, кровинка моя? Не приезжаешь, не навещаешь… — шептала баба Аня, вытирая уголком платочка слезы. Плакать она последнее время стала много, «от нервов».
— Да нормально все у нас, бабуль. Я в институте учусь, сегодня выходной у нас, мама сейчас в поликлинику пошла, отец на работе, — пожимала плечами Нина.
Ей всё было нормально. Мир существовал по каким–то правилам, законам, традициям, мир, суженый до размеров ее семьи, — ну и ладно, зато всё понятно, всё правильно, просто.
Отец — голова, он умный, образованный. Мама же простовата, до сих пор грызет семечки, сплевывая в кулачок. Папу это раздражает, он просит «окультурить» употребление продукта, а мама не может. Или не хочет. И тогда глава семьи выгоняет ее на балкон.
— Сиди там, раз не можешь понять, что это противно! — с раздражением машет он рукой на дверь балкона.
И мать сидит дальше там, в халатике, с завитушками на головке, и грустно плюет шелуху в кулачок. Плюет и вздыхает, рассматривая свои расплывшиеся ноги, белые, рыхлые. Она благодарна Феде, что полюбил ее, что вытащил из деревни, приютил, прощает ей многое, воспитывает.
Ольга училась в педагогическом училище, Федя увидел ее на танцах в Парке культуры, куда девчонки приехали на праздник. Вспыхнула любовь, да не просто, а с «последствиями» в виде Нины. Пришлось жениться. Родители Федора выбору сына удивились, но потом решили, что столкновение, слияние двух миров: интеллигентного городского и суматошного деревенского – это благородный поступок. Федя тянет наверх, к светочу культуры Ольгу. В этом плане она устроилась очень хорошо…
Нина пошла дальше матери, окончила институт, тоже выбрав профессию педагога. Но ни дня пока не работала, как и мать. Вышла замуж за Ивана. Муж ее был попроще, конечно, чем отец, но тоже из «интеллигентов», хотя в Ниночкиной юности популярностью пользовались уже не они, а дурашливые, в новомодной одежде стиляги.
Иван же был, напротив, ретроград, в пестрые костюмы не рядился, читал классику, да ту, что «потяжелее», с философскими рассуждениями на два листа. Федор знал его по каким–то проектам как паренька ответственного, дотошного, скромного. И одобрил Ванину женитьбу на дочери.
Нина тоже, кажется, была не против, засидевшись дома.
Расписались, Ниночка переехала к супругу. Тот жил с родителями в трехкомнатной квартире. У Ивана была еще старшая сестра, но та давно уехала то ли в Америку, то ли во Францию.
Родители Ивана были людьми старыми, быстро отошли от дел, свекровь передала все бразды управления домом невестке и, захватив кое–что вещей, велела сыну увезти ее и отца на дачу.
— Ну а вы тут плодитесь, как Бог даст. Всего! — заключила она. — Не хочу при вас быть, двух хозяек наша кухня не выдержит.
И уехала.
Квартира, заставленная мрачными, тёмного дерева «стенками», забитыми «приданым» — стопками простыней и наволочек, полотенец, отрезов немыслимого цвета, суконными обрывками, какими–то железками, четырьмя сервизами и бесконечным количеством «хрусталя» разной степени ценности, тусклые лампочки, постоянно зашторенные окна, дабы не видели, из соседнего дома, как тут живут, и где Ваня прячет деньги, — всё это в совокупности казалось Нине унылым.
Поменять бы шторы, мебель, возможно, подновить лак на паркете – заикалась Нина, но… Но это оказалось дорого и совершенно не нужно. Ивану. Он и так прекрасно жил. Раньше была мать, которая варила ему манку по утрам. Теперь вместо нее Нина. Любит его, ластится, молодая, «охочая до плотских утех», угодить хочет и не перечит.
По выходным Ваня, встав пораньше, жарил себе яичницу, стоя на кухне в застиранных трусах, на новые денег не тратил – «нечего». Нина, испуганно вскочив и вытаращившись на циферблат, соображала, проспала или нет, собирается куда–то муж или весь день будет дома. И чаще всего они сидели дома. В театры и кино Иван не ходил, Нину не водил, потому как надобно экономить.
Эта его черта – бережливость, доходящая до сумасшествия, высветилась не сразу. Пока встречались, Нина думала, что Иван просто крепкий хозяин, раз так за каждую копейку бьется. И вообще она привыкла, что мужчина решает всё сам, а жена соглашается. И мама так живет!
Ваня был «интеллигентом», но не потомственным, а из «низов». Мать с отцом образования высокого не имели, работали на простых должностях, а вот за дочь и сына радовались – прославят они фамилию, выйдут в люди.
Ивану такая вера льстила. Ну как же – научный сотрудник, пусть и младший, в свои–то почти сорок лет, а в голове готовая диссертация, да всё руки не доходят написать, планов – громадье, в том числе и перестройка дачи. И всё ж он! Он, Иван, решает, его власть первая!
— Ну что тебе Грозный! — узнавая очередные новости о жизни внучки от Оленьки, всплескивала руками Анна Власовна. — На кой он ей такой нужен–то?! Нормальных мужиков полно!
— Ты не понимаешь, мама! Ниночка сделала хороший выбор. Там и квартира в центре Москвы, и профессия у Вани, как у моего Федора, значимая. Женщина должна хорошо устроиться, как бы это не звучало низменно. А что скуповат… Так это из семьи. Раньше–то там каждую копейку считали, поди. Как ты.
Анна Власовна обиделась. Да, деньги она никогда не транжирила, да и не было их столько, чтобы сорить направо и налево. Но никогда не обделяла Ольгу ни едой, ни одеждой. Надо пальто – идут и выбирают хорошее, добротное, красивое. Дорого? Плевать! Анна займет у соседей, потом отдаст всё до копеечки, с нее не убудет, возьмет еще работу, зато у Ольги всё хорошее будет!
Анна Власовна Олю сама поднимала, без мужа. Нет, не бросил, не ушел из семьи. Погиб…
Когда дочка в училище собралась поступать, Анна Власовна в честь такого события отвела ее в ателье, где сшито было платье, самое модное, какое Ольга сама захотела. В нем девчонка с Федором и познакомилась. Так что нечего Анне Власовне в лицо копейками тыкать, она не такая!..
С того разговора не звонили, не навещали друг друга…
А Ниночка с Иваном жили. Страсть у мужа быстро прошла, приелись ему эти ласки, уж очень много его физических сил они отнимали. Да и лет ему было на десять больше, чем Нине, не до глупой романтики.
Нина приняла всё, как должное. Муж есть, говорит, что любит, вот и хорошо. Мама с папой довольны, хвалят Ниночкин выбор. А остальное, то, что пишут в книгах: этакий шепот, робкое дыхание, бабочки в животе и, прости господи, «интим» — без этого можно прожить.
Без денег только трудновато.
Муж быстро смекнул, что Ниночкина зарплата тоже в его кубышку пойдет, вопрос детей оттягивал, настаивал, чтобы Нина работала, «увеличивала свои компетенции», а значит и зарплату. И все отдавала, а он, Иван, почти Грозный, потом обслюнявливал ей кое–что, немного, а то кубышка не будет такой набитой.
Нина устроилась работать в школу, детей любила, уставала, конечно, вечером приходила, едва волоча ноги, садилась на кухне, а муж лежал в комнате на кровати, читал и ждал ужин.
Нина подавала, мечтая, чтобы вечер поскорее закончился, и можно было лечь спать, А на Ваню «находило». Он выпивал рюмку водочки «с устатку» и начинал философствовать. Он знал всё – как править, как воспитывать в школе детей, как лечить и строить. А еще знал, что Нина – она ничто, пустое место. Ну кем она там работает? Учителем? Господи, да это же смешно!
— Когда ты хоть в РОНО перейдешь или как там у вас эти конторы называются, а? Ты бы еще нянькой в сад пошла! — качал он головой. — Плащ не станем тебе покупать, весну доходишь. Осенью решим, — подводил он итог.
А потом тянулся к Ниночкиной шее своими сальными губами, тяжело дышал, раздувал щеки.
— Вань, я беременна. Не надо, мне плохо! — как–то не выдержала Нина. — Не трогай…
Иван замер с вытянутыми трубочкой губами, так искренне удивившись, как будто совершенно не представлял, откуда берутся дети, и уж у них–то с Ниной их точно не может быть!
— Ну… Нет, мы вроде… — промычал он, нахмурился. Он любил все просчитать, и чтобы все кругом жили именно по этим расчетам. А тут вышла заминка, форс–мажор, «нежданчик»! — Это же сейчас не ко времени, Нина! Нет, — наконец выдохнул он, брезгливо посмотрев на Нинин живот. — Надо прекратить! Ладно, сегодня уже поздно, — посмотрел на настенные часы. — Свари мне лучше кофе. Поменьше только бери, пожиже, чтобы на месяц хватило. Иди. А завтра после работы в Консультацию. Надо решить. Поняла?
Нина исподлобья смотрела на него, масляного, пахнущего шпротами и потом, замызганного, обрюзгшего.
И ее стошнило прямо на его колени.
Ваня вскочил, стал отряхиваться, ругаться, прогнал Нину на кухню, долго гремел в ванной выскальзывающим из рук мылом, матерился.
А когда вышел, жены нигде не было. Всё на месте – духи — малюсенькие, он выпросил у знакомого, что летал в командировку, пальто и сапоги – позапрошлой весной покупали, Нине они чуть жали, но муж сказал, что надо разносить, — непроверенные тетрадки, какие–то бумажки – все было на месте, кроме Нины.
Иван постоял, задумчиво пыхая, а потом опять сел пить. После душа стало легко и вольготно, захотелось водки и горячего женского тела. Ох, вот вернется Нинка, тогда уж он…
…А она не вернулась. Ни ночью, ни на следующий день – вообще не вернулась.
Нина поехала сначала к матери с отцом, но тех не было дома, замки давно поменяны, не войдешь.
Подругам Ниночка позвонить не посмела, не хотела выносить сор из избы. Все считали, что у нее крепкая, прекрасная семья, сама ведь рассказывала…
И куда же тогда?!
Решение пришло как–то само собой…
…Анна Власовна сидела в комнате и, нацепив на нос очки покойного мужа, читала газету. То строго сводила брови, то качала головой, то усмехалась. Нина пару минут наблюдала за ней, стоя у калитки, потом зашла.
И нахлынуло… Она, Нина, маленькая, на этом участке, слабенькая, ходит за бабушкой хвостиком, откармливается смородиной, сырничками и котлетами, слушает перед сном сказки, мечтает и улыбается. И так спокойно на душе сразу становится, мирно, что хочется плакать.
И Нина заплакала.
Бабушка заметила ее чуть погодя. Не заметила даже сначала – почувствовала, подняла голову, как будто прислушалась, потом встала, вышла на крыльцо, а дальше чуть ли не кувырком скатилась с него, поспешила встречать…
И долго потом не ложились спать, говорили, гадали, как дальше–то всё будет.
— Совсем тебе там плохо? Вижу, что совсем, — сама ответила на свой вопрос Анна Власовна. — А мать–то твоя так Ивана хвалила, такой он положительный, такой хороший…
— Мама многого не знает, — покачала головой Ниночка.
— Понятное дело! Вы ж все таитесь, прячете камни да «фиги» за пазухой! А я так не могу, поэтому меня от вас и отлучили. Я Ольгу старалась вырастить гордой, себе цену чтоб знала, а вот тебя уже не доглядела. Упустила, вернее, не допустили меня к тебе.
— Не надо, баб Ань…
— А чего не надо?! На что позарилась, Нинка? Чего тебе не пожить бы еще свободной, не повыбирать? Вон Сашка идет! — Баба Аня махнула рукой на проходящего мимо парня, статного, широкоплечего, в простой клетчатой рубахе и штанах. Сашка улыбнулся соседке. — Сашка хоть и не профессор, а получше твоего Ваньки будет, с душой, знаешь, какие песни поет! А руки какие у него золотые! Но не про тебя этот сучок, Нина, женился Саша недавно. Вот этого и не научила тебя мать видеть – душу. У Ивана душонка, меленькая такая, как букашка, поэтому и не сладилось у вас… Ладно, поживешь у меня, решим с дитём, дальше видно будет, — подвела итог беседе Анна. — Ложись, постелено уже!
Нина замерла. Про ребенка она ничего не говорила.
— Ой, а я ж слепая, да? Да по тебе сразу видно. Глаза, детка. Не знаю, как словами описать, но они сразу говорят о многом, — пожала Анна Власовна плечами. — Правнуки – это хорошо. Вырастим! Ох, грехи наши тяжкие…
Убрали после ужина посуду, Нина опять села за стол, безвольно положила на скатерть руки, посмотрела на кольцо. Обручальное, тонюсенькое, «чтоб не дорого», как тогда сказал ей Ваня. И стянула с чуть отекшего пальца свое украшение.
А потом закрыла глаза и снова как будто стала маленькой. Вот она пьет молоко, парное, только что соседка принесла, и внутри тепло и нежно. Хорошо!..
…Иван приехал возвращать жену дня через четыре, когда замучался отвечать на телефонные звонки. А еще тогда, когда наступил день Ниночкиной зарплаты, и ее ему, понятное дело, не дали.
Решительно постучав в калитку, Ваня вошел на участок, огляделся. Все не так. Парник надо было ставить совсем в другом месте, а грядки будут лучше не вдоль, а поперек. И лампочка, вон, на крыльце горит — электричество жжет, безобразие!
— Нина! Нина, собирайся, домой пора! Загостилась, — крикнул он в окошко.
Оттуда высунулась румяная, веселая баба Аня, смерила гостя гордым, холодным взглядом.
— Не запылился?
— Чего?
— Я спрашиваю, не запылился от путешествия? — спросила она чуть громче.
— Жену мою позовите, — рявкнул Иван.
— Да не пойдет она, спит. И вообще, здесь пока побудет. Накрутили голову девчонке, а она и поверила, что ты лучший. Нина тут будет, ты вещички бы привез, а, родимый!
— Какие вещи? Она, что, разводиться собирается?! Как смеет?
— Так. Бывает всякое, внучик, бывает…Ну ты все понял? Я тогда пойду, спать охота.
— Вы… Вы… — завелся вдруг Иван. — Кольцо верните! Я сам его покупал! Моё!
Анна Власовна фыркнула, исчезла за шторкой, потом появилась и бросила колечко на тропинку. То закатилось в траву.
Ванька упал на колени, принялся искать, щупать, рвать травку. Нашел, зло глянул на улыбающуюся бабку.
— Получил? Ну вот и ладно. А теперь прощевай, дружок, мы спим с обеда. Всё.
И захлопнула окошко, задернула шторы.
Ваня постоял, чувствуя, как на него глазеют с соседних участков любопытные жильцы, хотел крикнуть что–то гадкое, из «простецкого», матерное, как любил ругаться его отец, когда был пьян. Но… Но вспомнил, что без пяти минут кандидат наук, что вот она, диссертация–то, вся в голове! Написать осталось только. И не стал материться. Не солидно.
…Они развелись быстро и тихо. Нина увезла свои вещи, Иван даже помог спустить их к такси, любопытным соседям сказал, что временное у них с Ниной, что так лучше для ребенка.
А потом пришел в пустую квартиру, сел за стол на кухне, плеснул в рюмку спирта с водой, отцовский рецепт, выпил залпом, отдышался и включил телевизор. Показывали про погоду. Опять врали…
…Нина родила Кирюшу в срок, мальчика худенького, как сказала баба Аня, скрипача, те, мол, тоже всегда высокие и худые.
Ольга сидела с внуком, пока Нина была на работе, Федор, тоже расчувствовавшись, таскал Кирке из «Детского Мира» машинки и наборы солдатиков.
— Пап, ему всего полгода! — смеялась Нина.
— И что? Сейчас продают, надо брать! Потом спасибо скажешь! — отмахивался Федор, расставляя на столе игрушки и стараясь повернуть к ним маленького Кирюшу…
Пожалуй, с Кирилла в этой семье началась какая–то совсем другая, интересная, неведанная ранее жизнь. Приезжала Анна Власовна (откуда столько сил?!), Федор раньше прибегал с работы, Ольга стала вдруг шить внуку одежду, оказалось, что выходит у нее это неплохо, не зря в школе домоводству училась. Иногда приходил Иван, топтался в прихожей, пока Нина упаковывала Кирюшу в одеяльце, потом шел гулять с коляской.
— Не долго только! И шапочку проверяй, уши береги! И свои тоже, бедолага! — давала строгие напутствия баба Аня.
Иван заикался о закаливании, о том, что это и его ребенок, и он сам знает… Потом сникал под пристальным взглядом, кивал и сопел. Он опять жил с родителями, это было тяжело, те надоели советами и упреками, а тут еще Анна Власовна.
— И не сопи мне тут! Сопельник… — ворчала баба Аня, запирая дверь.
А потом садилась на табуретку, чтобы отдышаться.
— Чего ты, бабуль? — тихо спрашивала Нина.
— Я? Да так, хочу, чтобы всё хорошо у всех было. Как думаешь, будет? — смотрела на нее снизу вверх Анна Власовна, маленькая, сухая, совсем старенькая. — Мы вот с дедом твоим душа в душу прожили, сколько бог отвел нам времени, ни разу друг друга не принижали, не попрекали, всегда рука в руке. И провожала я его тоже за руку… Чего ж сейчас все так трудно, а? вы с матерью нырнули в новую жизнь, а до конца ее и не ведали. И дело не в образовании и прописке. В душе. Ее тоже надо кормить, учить. А «корочки» да звания – это наносное, пыль, да и только, если внутри тараканы живут. Всё думаете, что хорошо устроитесь, а выходит боком…Так как же будет–то, а, Нин? Оль, а?
— Ой, мам! Ну зачем это слово «устроитесь»? Знаешь, любовь любовью, а расчет еще никому не вредил! — вспыхнула Оля.
— А то! Рассчитались уж, расчет окончен, милка моя! А толку нет. Нин, как же теперь будет? — обернулась Анна Власовна к внучке.
— Я не знаю, бабуль. Но есть у нас Кирюша, есть ты, есть мама с папой, значит надо жить. И стараться. И всё будет хорошо, как ты и хочешь. Да?
— Ага, — кивала бабушка, потом решительно хлопала себя по коленям, вставала и шла на кухню. — Иди чайку что ли, а? Что–то зябко.
И пили втроем чай – баба Аня, Ольга и Нина, — три женщины разных поколений, которые хотят, чтобы все было хорошо. И будет, пока они живы, пока им этого хочется…
Благодарю Вас за внимание, Дорогие Читатели!
Автор Зюзинские истори