Галина аккуратно сняла с полки большую коробку с семейным архивом. Здесь были старые альбомы, одиночные фотографии, дневники и письма. Дневники бабушки Нины – вот что интересовало сейчас Галину. Когда-то она прочитала все записи, которые делала ее бабуля в довоенные годы, в период блокады и послевоенное время. А теперь ей нужно было показать кое-что Кристине, своей дочке-старшекласснице.
— Мам, ну что ты такое говоришь? В блокадном Ленинграде голодали все, это нам Елена Геннадьевна говорила, — с укором посмотрев на мать, сказала дочь.
Ей даже было стыдно за то, что мать проявляет такое невежество. Ну какие обеспеченные люди? В городе не было тепла, медикаментов, мыла. Несчастные ленинградцы ели даже кошек и собак. Не работали магазины, останавливались фабрики, заводы, прекращали работу учебные заведения. Будь даже у кого-то деньги – что на них можно было купить?
С грустной улыбкой мать полезла на антресоли. Где-то в углу был тот самый ящик, который она уже давно хотела показать дочке. Пора рассказать Кристине про бабушку Нину. Удивительная была женщина с необычной судьбой, которая смогла чудесным образом выжить в холодной голодного Ленинграда.
1939 год
— Хороша наша Нинка, любо дорого смотреть, — любовалась на падчерицу Аксинья Филатова, — да как бы не на беду красота такая.
Ниночка и вправду хороша была. Стройная, ладная, а где надо округлая – просто загляденье. Волосы гладкие, густые – то ли русые, то ли с отливом золотистым. А глаза голубые, ясные в обрамлении длинных пушистых ресниц.
Алексей Филатов с нежностью смотрел на дочь. Она была его любимицей, хотя не единственная. Тоньку, Кирюху и Нину ему покойная Любава родила. Когда схоронил Алексей супругу, один горевал несколько лет.
А потом сосватали вдовцу Аксинью, женщину добрую и трудолюбивую. Та сразу взяла на себя заботу о Филатовских ребятишках, а потом еще и Варюшу ему родила. Всех четверых детей любили Алексей и Аксинья, а Ниночка все же лучше всех была.
— Что ты такое заладила – на беду? – укорил Алексей супругу. – Она у нас умница, себя в обиду не даст. И голова на плечах имеется.
— Голова светлая, — согласилась Аксинья с мужем, — а язык острый. И кулак крепкий. Помнишь, как председательскому Ваньке накостыляла? Неужель, забыл, как на поклон к Воронцову ходил?
Алексей спрятал усмешку. Помнил, как же. Сын председателя Ванька Воронцов голову потерял от Ниночки, всё ходил под окнами. Он цветы да конфеты носил, а Ниночка нос воротила.
А как увидал Ванька, что Нина с другим танцует на свадьбе у Кулешовых, голову потерял. Увел в сторону под благовидным предлогом, мол, поговорить надо по-хорошему. А сам за руку, стал обнимать, прижимать к себе. Не стала девчонка на помощь звать, схватила полено, да огрела по голове. Не ожидал председательский сынок такого ответа, не смог увернуться, упал будто на землю, будто неживой.
Как очнулся Ванька, отцу пожаловался на обидчицу. Тот в бешенстве был – как же так, дерзкая девица на сыночка его руку подняла…Дрын то есть. Побоялся Алексей за дочку, пошел к председателю побеседовать. Рассказал, что да как было, сказал, что свидетели есть Ванькиного плохого поведения. И опозоренный Воронцов прилюдно извинения принес Филатовым. А сынка великовозрастного крепко плеткой отходил, на всю деревню осмеял.
— Может, и права ты Аксинья, — задумался Алексей, — с ее красотой и характером нелегко придется. От деревенских мужланов уже сейчас отбою нет. Что же через год-другой будет?
Аксинья молчала. Это муж еще не знает про родственника Ерофеевского. Тут к их соседям Ерофеевым из города гость приезжает. Пижонистый да наглый, Павлом его зовут.
Судя по всему, в Ленинграде молодой человек был хорошо устроен. Оно и видно – на стол родственничкам икорку да сыр возил, а Ниночку грильяжем угощал.
Весь такой приличный на вид, в костюме модном, а душа гнилая. Понравилась девчонка деревенская, вот и решил, что за шоколад столичный позволит к себе под юбку залезть. Прознал Павел, что Алексея Филатова дома нет, пришел к Ниночке. Принес конфеты, сыру, а через десять минут убегал со двора с криками на потеху соседям.
Никто и не знал, что Ниночка в ответ на предложение непристойное, выманила пижона во двор и ведро с помоями в руки взяла.
— Беги лучше, беги по-хорошему, ишь, наглец городской! — с презрением прошипела девушка, — а то оболью нечистотами костюм твой пижонистый, ни одна прачка не отстирает!
Тот и побежал. Уж больно опасный огонек сверкнул в ярких глазах красавицы. Эта обольет, как пить дать, обольет.
Аксинья видела, то произошло в тот день. Однако вместе с Ниночкой они решили отца не беспокоить. И много еще всякого было – потому и понимала мачеха, что трудновато девчонке придется.
— Надо что-то решать с Ниночкой, — задумчиво произнес Алексей, будто прочитав мысли жены. Не хотел он, чтобы угасла его звездочка ясная в руках деревенского мужлана. Дав и не в характере это её. Не станет деревенский мужик терпеть в доме такую острую на язык хозяйку, поучать начнет, а это быть беде.
Лучшей жизни для нее желал. Потому и решил, что надо дочери учиться.
— Поедешь ты, дочь, учиться, — сказал отец дочке, — в Ленинграде жить будешь.
Вытаращила девочка глазенки на отца – что это удумал батя? А у самой в душе радостное бурление – она поедет в Ленинград! Это же мечта! Не верилось ей, но отец к председателю пришел, напомнил про выкрутасы его сына, чем-то еще умаслил «хозяина» крестьян, да вскоре принес Ниночкины документы.
1940 год
Ниночка поступила в Ленинградский техникум связи. В общежитие заселилась, сразу с девчонками подружилась – с Тоней, Верой и Маней. Соседки сразу приняли Нину Филатову. Была она самая красивая из них, но хозяйственная, чистоплотная и друг хороший.
Конечно, всё внимание парней теперь на Нинку было. Но сразу показала девочка, что порядочность и дружбу ставит выше любовных дел. Да и не нравился ей никто.
Охотно снаряжала Нина подруг на свидания и танцы — прически делала, лица красила – вкусом Бог не обделил красавицу, хоть и выросла в деревне. А вот самой не было нужды прихорашиваться. В любом виде могла на людях показаться – всегда вереница ухажеров образовывалась.
Но здешние, ленинградские, по-другому себя вели. Ухаживали красиво, слова подбирали вежливые, дружить пытались. Среди них и старый знакомый был, Пашка, родственник Ерофеевых. Тоже ухлестывал за девушкой, но вел себя уже осторожно, сдержанно.
— Смотри какой жених, Нинка, ты чего нос воротишь? – шептала Манька. – Цветы охапками носит, угощения всякие. И отчего-то виновато на тебя глядит.
Маня с наслаждением намазывала на хлеб паштет, который принес ее подруге поклонник. Она с восхищением поглядывала на нарядную коробку конфет. Девчонки придут, и все вместе попьют чайку на славу!
— Что ты эту коробку глазами сверлишь? – засмеялась Нина. – Открывай уже и ешь, сколько влезет. Мне ничего не нужно. Я бы отказалась, но он вахтерше нашей дал, чтобы нам передала – не вернешь уже обратно.
— Совсем дурная голова у тебя – возвращать такое? – округлив глаза воскликнула Маняша и потянула руку к коробке конфет, посыпанных вафельной крошкой.
Паша был назойлив. Порой он старался быть сдержанным и приятным. Но равнодушие голубоглазой красавицы ранило его. Как же так – ни гостинцы ни цветы её не пронимают. Потому стал показывать себя не с лучшей стороны, а Нину это отталкивало еще сильнее.
— Что ты о себе думаешь, недотрога? – шипел он с раздражением. – Думаешь, кто-то тебе еще предложит красивую жизнь?
— Я не гонюсь за красивой жизнью, — спокойно отвечала Нина, — другие цели у меня в жизни, тебе не понять душонкой твоей мещанской.
Не принимала девушка ценных подарков от назойливого ухажера. Но порой он проявлял хитрость – передавал угощения через подруг. Тогда принимала. Ну, нравится человеку ухаживать без взаимности – чего ж ему запрещать? Тем более, что девчонки были в восторге. Не знала она еще тогда, что впереди ждет блокада и она будет вспоминать эти угощения с тоской и желанием хоть что-то поесть…
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ
