Роман не часто бывал на церковных службах. Сейчас стоял он за спиной своей престарелой тётушки Валентины, молился, как умел. Приехал он на малую родину навестить близких, пришли они с тёткой на старое кладбище к бабушке и дедушке и зашли в храм.
Церковь святых апостолов Петра и Павла в Пскове, небольшая, приземистая, коренастая, повидавшая на своем веку разное, стояла на самом берегу реки. Белокаменные стены ее видели разные временна. У церкви был свой голос – небольшая островерхая колокольня. Звон её колоколов красиво разливался по округе.
Сейчас в церкви шел молебен, Роман уже подумывал выйти, дождаться тётушку снаружи. Он никуда не спешил, готов был ждать сколько потребуется. Он был в гостях тут, на малой родине. Как вдруг тетя Валя развернулась и быстро вышла в высокие двери, даже не глянув на него.
Роман вышел следом. Тетя Валя сидела на скамье, понуро опустив голову, опиралась прямыми руками о сиденье.
Она подняла голову, Роман поймал взгляд, полный боли, глаза тетки наполняли слезы.
– Тёть Валь, тебе плохо?
– Не волнуйся. Просто… , – она полезла в сумку, достала платок, утерла глаза, – Просто, знаешь, я ведь с тобой вот первый раз внутрь и зашла. С 41-го не была. Боялась.
– Это как? – Роман был удивлен. Знал, что на этом погосте тетка бывает часто. Он присел рядом.
– А вот так. Видать, трусиха я. Или память не отпускает. Гена бывал, а я – нет.
– А папа тут причем?
Отец Романа умер скоропостижно, когда было ему всего сорок пять. Тетка Валя – его родная старшая сестра.
– Так ты не знаешь что ли? Отец не рассказывал?
– О чем?
Валентина встала, взяла сумку.
– Он маленький был. Три с половиной года. Но помнил кое-что. А тебе не стал говорить, потому что берег, наверное. Юный ты ещё был. А я расскажу. Только дома. Поближе к каплям сердечным. Воспоминания мои нелегкие, да и возраст…
Тетя Валя взяла племянника под руку, и они направились домой. На церкви запели колокола – тетка Валя обернулась, перекрестилась:
– Мать просила, чтоб живыми мы остались. Вот и старались, как могли … Расскажу…
И лишь дома, за чаем, Роман услышал эту историю семьи.
/ Друзья, история написана по рассказу Борисова Романа. История его семьи, история нашего государства. История реальная, которая сейчас уже, по прошествии лет, такой реальной и не кажется… /
***
– Зря не эвакуировались, ох зря! – качала головой соседка, нагнетая и без того уж огромного страху.
– Мне дед Матвей сказал – дома сидеть. Куда я, с двумя-то детьми, без запасов. Тут живём, тут уж и …, – Мария вздохнула, посмотрела на детей во дворе… помирать не хотелось.
Совсем недавно рассказывала ужасы Катя Митрофанова, подруга Марии. Они собрались уехать, но не проехали и пару станций, как налетели фашистские самолеты, бомбили дорогу, повредили тепловоз и станцию.
– Какой был ужас!!! Ужас, Маш… Там же дети, а они… Мы бежали, а они очередью, по людям очередью, – плакала Катя.
А Маша и поверить не могла. Может перепутали чего? Подумали, что военный эшелон. В людей-то простых, в детей зачем стрелять?
Семья Катерины вернулась домой.
Уже девятого июля Псков был занят немцами. Молниеносная война. К полудню этого дня по их улице на повозках и мотоциклах разъезжали чужие люди в незнакомой форме. Казалось, все они на одно лицо, длинные, тощие… Мария торчала у окна.
– Валя! На двор ни ногой чтоб сегодня. Немцы там…
– Где? – пятилетняя Валюшка сунулась в окно. Была она любопытна, не по годам рассудительна и умна.
Мария пригладила ей волосы в косе, отстранилась. Пусть посмотрит, уж большая, надо объяснить, кого стоит обходить стороной, а то активная больно да боевая растет.
– Ты к ним не подходи. Видишь, ружья у них. Говорят, они и убить могут. Да…
Валюшка посмотрела на мать с сомнением. Но кивнула.
Маленький Гена сидел на полу, укладывал в чашку прошлогодние жёлуди. Играть ими он мог долго. Беленький, худенький всегда он вызывал у матери некую жалость. Валюшка росла другой. И теперь, почти во всех детских ссорах, Мария вставала на сторону сына.
– Ты ж вон какая! Большая, боевая, а он… Зачем обижаешь?
Издали Мария увидела – из дома напротив выносят мешки. Тетка Люся Савельева на мешки бросается, немец ее отталкивает…
– Ох ты, Господи, прятать надо!
И, хоть многое уж и было попрятано, бросилась Мария растаскивать по углам запасы. Валюшка ей помогала.
Чего ждать от этих немцев? Чего?
Через несколько дней, когда линия фронта продвинулась дальше на восток, немцы собрали всех на площади перед кинотеатром.
Ходили по домам с автоматами, подгоняли всех, кто идти не собирался.
– Тафай, тафай, пыстро.
И стар, и млад собрались на площади. На ступенях кинотеатра стояли немцы, полицаи, Киреев дядя Петя, назначенный немцами старостой, и ещё какие-то незнакомые люди, чисто одетые.
– Тихо, поднял руку дядя Петя, – хотя и так никто не шумел, побаивались, – Сейчас будет говорить господин комендант.
Вперёд вышел мужик в пиджаке.
– Господа, – начал он, но никто такому обращению не обрадовался, звучало оно непривычно и как-то враждебно, – Вы теперь свободны от власти большевиков! Великая Германия просит от нас помощи! Наша помощь нужна ей, как никогда. И здесь нужны рабочие руки, и на славных заводах и фабриках Германии. Там прекрасные условия для работы, лучшие станки, там достаток, там хорошие дома ждут вас.
Народ заволновался, странно всё это было.
– Великий Фюрер хочет добра нашему народу, он разрешил переселение. Нашим землякам разрешается поехать туда.
Потом тявкающим языком что-то говорил немец. Говорил о запретах, опять о помощи Великой Германии. Народу переводили, но ничего устрашающего в речи немца люди не услышали. Никто так и не понял до конца – что ждать от новой власти. Всё, что поняли – надо помогать Великой Германии.
Помогать никто не собирался, но говорить об этом вслух не стоило, поэтому разошлись по домам молча.
– Дома сидим, Валюшка. Что-то не нравится мне всё это, – материнское сердце болело, предчувствовало беду.
Мария грызла уголок подушки ночами, всё думала: муж на фронте, одна она с детьми. Не заберут ее в Германию, нет. Дети ведь… Как? А здесь, ну, здесь придется делать, что скажут. Хошь сапоги мыть, лишь бы деток не трогали, лишь бы запасы не забирали, с голоду умереть не дали… Чай, уж не совсем сволочи. Вон какие чистенькие, правильные, грамотные и говорят обдуманно.
Да и наши должны вернуться. Должны. Не могут они Псков в беде оставить. Не бывать этому! Только надо дождаться. Детей сохранить.
И рада бы помочь нашим, да где они – наши-то? Далёкооо. А у нее дети…
Первое время всё шло нормально. Швейная фабрика, на которой работала Мария, приостановила работу на пару недель, а потом опять возобновила – шили подштаники немцам. Валюшка оставалась дома одна. Знала и чем накормить Гену, и как присмотреть. Частенько он не слушал сестру, но в целом дети справлялись. Валюшка самостоятельная росла.
Мария наказывала никуда не ходить, гулять только во дворе.
А потом начались невзгоды. Стали наезжать группы немцев с автоматами. Они с засученными рукавами являлись в дома, забирали скот, зерно, запасы. Они грубо расправились с соседкой бабой Клавой, которая грудью бросилась на защиту добра.
– Дети у нас! Ироды! – кидалась она на немцев, – Чем кормить?
Немец сильно толкнул прикладом старуху в грудь прямо на глазах детей, она упала у печи, ударившись о стену, сползла, а потом немец перешагнул через опавшую старуху, наступив ей на подол, достал из шкафа банку меда.
– Ооо, хуних…хуних…
И там и тут начались бесчинства. Пришли немцы и в дом Марии.
– Матка, зьерно, мьясо, яйки…
Мария открыла подвал.
– Дети у меня. Всё не забирайте, – прижала к себе испуганных Валюшку и Гену.
Забрали из подвала практически все. Чуток квашеного оставили да полмешка картошки. Мол, чтоб не пропали… Мария ожидала такого, в подполе сарая припрятала запасы, там под соломой была у них ещё яма. И все равно плакала потом… Это ж надо, столько всего унесли!
Унесли немцы поросёнка, почти всех курей, увели двух козочек.
Мария плакала от обиды, уронив голову на руки. Валюшка гладила мать, перепуганный Гена забился в угол койки.
– Не плачь, мам, я во всём во всём помогать тебе стану…
Мария обняла дочку, поправила светлые волосики. Подошёл и Гена, обнял их обеих маленькими ручками.
– Не пачь, мам!
– Ну и ладно…, – успокаивала себя и детей, – И ладно. Проживем как–нибудь. Главное, все целы…Главное…
Они собирались вечером потихоньку небольшими группами, то в одном дворе, то в другом, рассказывали друг другу последние новости. Новости были неутешительные. Война…
А вскоре по улицам стали проезжать отряды. Состояли они, в основном, из полицаев. Людей переписывали, осматривали, записывали фамилии, имена, возраст и даже рост.
– Для организации порядка, – говорили.
В начале августа в воскресный день согнали опять всех на площадь перед кинотеатром. Мария велела детям одеться получше. На Вале было шитое хлопковое платье в зелёный цветочек, носочки. Гена в брюках и рубашонке. Дни стояли жаркие.
На этот раз немцы вели себя по-другому, они гремели оружием, покрикивали на народ. Три овчарки, сдерживаемые хозяевами, надрывались в лае. Атмосфера на площади была напряжённая. Люди как-то сразу оказались окружены немцами. Мария крепко держала детей за руки.
После непонятных речей вдруг начали зачитывать фамилии.
– Рамоновы здесь?
– Здесь…
От толпы отделились чернобровая женщина лет пятидесяти и хромой мужичок.
– Свободны. Домой идите.
Немцы создали проход возле лестницы, Рамоновы поспешили туда. Вслед за ними отпустили ещё несколько семей.
– Иванченко здесь? Сюда подходите…
На невысокие ступени кинотеатра несмело поднималось семейство. Старик с мальчиком лет трех на руках. За ним женщина вела под руку старуху, ещё мальчик лет двенадцати и девушка.
– Это мы, – неуверенно сказал старик.
Ему что-то сказали, и он отдал ребенка внучке, девочке лет шестнадцати. Ее оттеснили куда-то в коридор кинотеатра, а остальным велели идти домой. Но они не уходили. Они не поняли, растерялись.
– А Люба? Люба с Олежкой как же?
– Им повезло. Они поедут жить в Великую Германию. Радуйтесь. Ступайте ступайте, – немцы прикладами отталкивали семейство с лестницы.
И тут мать заголосила, бросилась под ноги фашистам, порываясь к дочери и маленькому сыну. А вместе с ней заголосил и весь народ. На площади поднялся гул, люди ринулись разбегаться, но немцы сцепили всех в круг. Раздались автоматные очереди. Испуганные люди замерли.
Дед Иванченко, воспользуясь суетой, проскользнул на ступени и тут взметнулся, упал, убитый выстрелом в спину. Жена его старушка упала на асфальт, дико завыла.
Деда утаскивали, ноги его волочились, оголилась спина. Старуха кричала истошно. Полицай орал, что за сопротивление новой власти такая участь ждёт всех…
Как там, в аду – не знает никто. А на Земле, в яви, тоже был ад. Ад, сотворенный руками человечьими. Крики, стоны, плач, лай собак, выкрики и выстрелы немцев – всё смешалось. На площади происходило что-то дикое, нечеловеческое, варварское, лишённое всякого смысла.
Мария закрывала детям глаза.
– Самсоновы! Сюда.
Маленькую девочку лет семи забрали вместе с матерью. Выла их бабушка, ещё не старая женщина, а растерянная дочь успокаивала, выкрикивала сквозь шум …
– Мам, не надо, мам. Может и правда там лучше будет. Мы ведь вместе с Анечкой, мам.
– Борисовы! Борисовы!
– Шнель, – истошно завопил немец.
– Ммы…, – в оцепенении шагнула вперёд Мария.
– Детей сюда, – к ним подошёл полицай, прихватил Валю и Гену за одежду, потянул с собой, – Домой! – показал на проход Марии, и уже выкрикивал следующую фамилию.
Мария не слышала. Она онемела, она смотрела на спины своих детей. Валюшка оглянулась на мать, в глазах ее – страх. А Мария, почему-то, просто кивнула ей. Кивнула, чтоб успокоить, чтоб сказать, что все, мол, нормально и нет ничего страшного. Она, дескать, рядом, она не против, и вполне понимает, что происходит.
Полицай толкнул ее прикладом.
– Иди давай! – испуганно глянул на нее ещё раз, – Ух ты, как лунь уж …, – он ошарашенно смотрел на мигом поседевшую женщину, и отгоняя от себя мысли о бесчеловечности содеянного, начал психовать ещё больше. Махнул рукой, сильно толкнул ее к выходу.
Немцы отгоняли всех дальше по улице, но народ не уходил. Куда идти-то, если дети тут остались?
По каким параметрам отбирались люди, было непонятно. Отбирали и людей постарше, и совсем маленьких детей, и молодежь. Хотя других, таких же, отпускали.
Два часа людей держали в кинотеатре, близкие торчали на мощёной улице. А когда отобранных начали выводить, народ бросился туда. Но немцы пустили собак на длинный повод, кричали, стреляли, грозили оружием.
Дети оглядывались, выискивая своих, а матери кричали что было сил. Просили взрослых – присмотреть.
Кричала, сорвав голос, и Мария, да разве услышат ее? Далеко, и все кричат…
– Живыми останьтесь! Живыми останьтесь, Валюшка, – услышала все же материнский голос Валя.
Людей перевели в церковь святых Петра и Павла. В ту самую церковь …
***
Валюшка начала прислушиваться к тому, что говорят взрослые ещё в кинотеатре. Поняла одно – даже взрослые ничего не понимают, так где уж им разобраться. Она пыталась прильнуть к отдаленно знакомой тете с ребенком, но та терялась.
Рядом была незнакомая пожилая женщина, она и положила Валюшке руки на плечи.
– Мамки-то нет тут?
Валя помотала головой.
– А кто хоть из родни?
– Нету, – и полились детские слезы.
– Ну-ну, дитя. Не плачь. Отпустят скоро. Перепишут, да отпустят. Уж вас, детей-то, точно. Будь рядышком со мной, за братиком гляди. Сильной надо быть, дитя, сильной. Меня тетка Аня звать.
Так и держалась Валя тетки Ани. Не так стало страшно рядом с ней. А Анна взяла под опеку ещё и женщину постарше, почти старушку, видать, знакомую. Та хромала, кашляла, и, казалось, была совсем больна.
Валя высматривала маму, когда переводили их в церковь, но так и не увидела. Мала была росточком. Показалось только, что голос слышала.
– Живыми будьте! Генку береги!
Валюшка крепко держала за руку брата. Гена просился к маме, не понимая, почему нельзя к ней пойти.
– Генка! Хватит ныть. Перепишут и отпустят. Сильным надо быть. Понимаешь? – повторяла пятилетняя Валюшка слова тети Ани, – Гена утер нос, немного успокоился.
В церкви скамеек было немного. Люди повалились прямо на пол, по стенам, в середине зала, в разваленном глубоком алтаре со щелевидными узкими оконцами. Церковь гудела, как улей. Иконные лики в старинных окладах, частично поврежденные временем, внимательно и удивлённо смотрели на людей со свода. Смотрела вверх и Валюшка, смотрел и Гена.
Две пожилые женщины упали на колени, начали молиться. Громогласный мужик в рваном пиджаке их ругал, кричал, что Бог им теперь не поможет, что грешен весь народ перед церковью, пугал и угрожал всем лютой смертью. Женщины его не слушали, молились.
Вскоре старый дед Михей с бабами утащили мужика в угол, что-то говорили ему, успокаивали.
– К ночи отпустят. Не заставят же ночевать тут, – решили все.
Валюшка, Гена, тетя Аня и Феодосья уселись за толстой низкой колонной. Арки в церкви были столь низки, колонны столь широки, что казалось – люди разбрелись по разным комнатам.
Лишь через несколько часов высокий немец в сопровождении переводчика и двух автоматчиков зашёл в церковь. Им объявили, что теперь они освобождены от власти большевиков, должны ждать железнодорожного состава для отправки в Германию.
Народ уж не кричал, просил… Просили воды, еды и теплой одежды. Им обещали, что можно, а что нельзя, сказали, что родственники уж собирают передачки.
Вскоре, и правда, принесли корзины и кастрюли с провиантом. Носили их полицейские, называли фамилию. Валя прослушала свою, и их мешок кто-то забрал. Тогда тетка Аня бросилась его искать, мешок нашла. Там был чугунок с едой, и теплая одежда для них: штаны, пиджак Гены, кофта Валюшки. Ночи, хоть и летние, но прохладные.
Геночка кушал картошку молча. Тетке Ане тоже передали хлеба и сала, они перекусили, Анна завернула остатки еды, спрятала подальше. Воды было мало, экономили. Пить хотелось.
После объявления немца все задумались, загрустили. Никто не знал – сколько ждать, все думали о близких, о своем доме. И только дети не понимали – что их ждёт, энергия детства била. Дети играли, бегали меж церковных колонн.
На берегу реки стоял старый храм без креста с вековыми стенами. Щелевые оконные проемы слабо пропускали свет. Среди ютившихся в холодных каменных стенах было не так уж много истинно верующих, но дети смотрели на лики святых, задрав головы, и верили в лучшее. Ведь не могут взрослые ошибаться… Мудрые – взрослые.
А равнодушные к бедам и горестям нынешних обитателей церкви немцы охраняли их и строили свои планы. Не божеские, не людские, а страшно сказать какие … Что-то мерзкое и заразное вселилось в сердца, повело в страшную адскую пропасть. Небо уже отсчитывало мгновения страшного времени, а люди не верили, надеялись на лучшее.
Ночи спасали – хоть чуток проникала в церковь прохлада. А дни были мукой – невероятная духота стояла в церкви. Пленники обливались потом, старики хрипели дыханием, не хватало воды. Разрешалось в сопровождении конвоира ходить в туалет. Недалеко от церкви был большой, сколоченный из досок, нужник. Туда и водили, но лишь дважды в день. Пришлось выделить угол для нужд, который от жары тут же облепили мухи.
Святая церковь стала для людей душегубным местом.
На третий день какая-то женщина бросилась на высокие входные двери – ее мать задыхалась. Женщину вытащили во двор, а мать ее скребла руками по двери, просила дочь отпустить. Но дочь так и не вернулась. Старуху-мать отволокли всторону, там она тихо угасала. А когда умерла, полицаи утащили и ее.
Дети уже не играли.
Близкие передавали еду, воду, хлеб, но не всем. Люди делились, но были и стычки – нервы у всех были напряжены до предела. Если б не тетка Анна, Валя и Гена совсем бы пропали.
– Да когда ж уже…, – вздыхала она, а потом смотрела на детей и храбрилась, – А вы не бойтеся, не бойтеся. Отпустят скоро. Мамка вас ждёт дома, намоет, вшей глянет, киселя наварит… Терпеть надо, сильными надо быть.
Детей тут было немало. Многие ревели, становилось от этих слез тоскливо и страшно. Генка держался молодцом, поглядывал на сестру, сопел носом, старался не ныть.
Приводили священника. Он озирался на людей, боялся немцев, но молебен провел. Молились многие. А после его ухода верующая старушка вспомнила:
– А раньше тут колокольня была… Да-а, – тянула она, прислонив щеку и руку к прохладной стене с выщербленным ликом святого Петра, она шептала детям, – Вот была бы она сейчас, зазвонили б колокола на округу, что беда такая, и спасли бы нас, – она тяжело вздохнула,– Сломали всё. Вот и горе. Но Бог всё видит, всё… Придёт Бог и поможет нам. Вы только верьте. Слышите? Зазвонят ещё колокола…
Сколько жутких дней находились они в стенах церкви, они и не помнили. Заходили немцы, гавкали, объявляли что-то. Переводчик просил потерпеть, а потом угрожал. Люди плакали, просили отпустить, но тяжёлые ворота закрывались и опять наступало время долгого ожидания и тускнеющей надежды….
Сквозь узкие оконца церкви внутрь пробивались горячие лучи палящего солнца, и сейчас казалось, что даже солнце против тех, кто внутри. И лишь холодные стены старой церкви оберегали людей от тепловых кончин.
И если бы небо сейчас не дышало жаром, если б скопило в себе всю влагу земли, то и оно бы не могло выплакать того количества слез, которое выплакали матери той страшной войны.
***
Мария не спала, не ела, она собирала утром провиант, одёжку и шла на левый высокий берег – к церкви. Продукты забирали, но передавали или нет…?
Частенько всех разгоняли и люди стояли, сидели, лежали недалеко от церкви, сменяя друг друга. Их гоняли на работу, Мария еле держалась на ногах, но эти деревянные ноги несли ее туда, где дети…
И вот, спустя несколько дней, к церкви пригнали людей. Ещё людей. Целую колонну. Колонна была длинной – тянулась нескончаемая по главной улице.
– Откуда вы? – кричали люди.
Гонимые отвечали. Это были измученные люди из ближайших сел, деревушек, с других мест Пскова.
Людей из колонн расположили прямо на улицах на ночлег. А рано утром вывели и плененных из церкви Петра и Павла.
Было ещё темно, рассветные лучи играли по внутренним стенам церкви, освещали темные и суровые лики святых. Казалось, и они, эти лики, колебались, словно и пред ними встало что-то неразрешимое. Угодники провожали тех, кто провел тут много дней, они знали, что ждёт их. Но они были бессильны….
Слухи о том, что погонят сегодня всех на станцию прокатились по городу. Лаяли немецкие овчарки, посторонних к пленным не подпускали. Мария была здесь, но в огромной толпе, оттесненная, она так и не увидела, что с узелочком, связанным Анной, из церкви вышли и ее дети – Валюшка, повязанная платком, в лёгком платьице и кофте и Геночка в рубашоночке и пиджаке с залатанными локтями.
Валя оглядывалась, она надеялась, что мать сейчас найдет их. Гена крутил головой, искал… Но мамы нигде не было. И Валя просто шла, вела брата туда, куда шли все люди, старалась не терять из виду тётку Аню. Валюшка старалась держаться посередине колонны, уж очень боялась она немецких черных овчарок, остервенело лающих на толпу.
А Анна под руку вела совсем ослабевшую Феодосью.
Людей погнали к загородной железнодорожной станции…
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ
