Сговор состоялся весной, а свадьбу собрались играть осенью. Таков был обычай. Мать жениха боялась, что «уведут девку с под носа», сосватает кто-то другой.
Сам Максим этого не боялся — знал, что любит его Лидушка, и кто-бы не заслал сватов, будет всем «от ворот поворот».
Весенними вечерами прогуливались молодые люди по селу, и всякий, кто не завистливый и не злой, радовался за них и был зван на предстоящую свадьбу.
Но ни сыграть свадьбу, ни даже расписаться Максим с Лидой не успели, началась война. Отложили свадьбу.
Ушёл жених на фронт. Обещал вернуться, да не вернулся. Через год получила мать похоронку. Почернела с лица, но ни слезинки не проронила. Только сказала Лидии — «думала тебе сыночка передать, а забрала его у нас война проклятая».
Лидия словно окаменела. Работала, не покладая рук, себя не жалела. Обветрилось и загорело её лицо, огрубели руки от работы в поле.
И вот, наконец Победа!
С фронта стали возвращаться те, кто выжил и кому посчастливилось не попасть в плен. Среди вернувшихся был Пётр Рыжов. Чтобы восстановить сельское хозяйство, требовалась крепкая рука, и страна призывала героев, вернувшихся с войны, возглавить колхозы. Пётр Петрович, кончив месячные курсы председателей, вернулся в родное село поднимать колхоз.
Он ещё до войны приглядывался к Лидии. Но тогда она была невеста Максима, а теперь что? Нету того Максима, только плачет по нему старушка-мать.
А Лидия — молодая, всё ещё красивая, ей жить ещё да детей рожать. С этими мыслями и отправился Рыжов в дом, где она жила с престарелым отцом, матушка её померла ещё до войны.
Пётр Петрович выбрал время, когда самой Лидии не было дома. Хотел сперва с отцом её, Иваном Савельевичем переговорить. Заручиться, так сказать, его поддержкой. А старику лестно. Тем более, что Петр Рыжов не просто «какой-то там», а председатель. И медали, и ордена имеются. Позвякивают при ходьбе.
Пока ждали Лидию, Пётр изложил своё желание жениться на ней. Но перед этим, как водится, поставил перед отцом бутылку водки.
— А что Лида об всём энтом говорит? — спросил старик, вскинув седые брови. Согласная?
— Так я пока не спрашивал, — отвечал Пётр, — сперва к тебе. Научи, Иван Савельич. Больно мне твоя дочка по сердцу! Ты же меня сызмальства знаешь, а, Иван… Савельич?
— Оно, конечно, так, — молвил тот, — я что? я-то, конечно, не возражаю. Но так ведь сама Лидия должна решить. Только мне думается, что она всё ещё горюет по своему Максиму. Иной раз проснёшься ночью — слышь, хлюпает. Первый год всё на дорогу выходила, надеялась, что не погиб он, что ошибка вышла. Эх, горькая судьба!
— Помянем Максима! Хороший был парень! — поднёс старику новую порцию водки Рыжов.
Вскоре хлопнула дверь, в помещение вошла Лидия. Увидев Рыжова, приветливо поздоровалась с ним. Думала, что он зашёл к отцу просто так, по новой должности. Ей и в голову не могло прийти, зачем здесь председатель на самом деле.
А Пётр давай рассказывать, про то, как гнала наша доблестная армия немцев, как водружали наши солдаты красные знамёна на улицах освобождённых городов.
— Нас везде хлебом-солью! — не сводя с Лидии глаз, закончил он рассказ.
— Ой, что же это я, — спохватилась Лидия и поставила на стол нехитрую снедь: испечённый с утра картофель, редьку, квашеную капусту и подсолнечное масло.
— А что, Лидушка, не пойти ли тебе за Петра Петровича замуж? — вдруг поднял голову Иван Савельич, — А? Гляди-ко, какой он молодец! Орёл! Фашистов бил!
Лидия посмотрела на Рыжова, глаза её вспыхнули и потухли.
— Любой девушке будет за счастье стать его женой, — сказала она, осторожно подбирая слова, — а что до меня, то я вообще не желаю замуж. Ни за кого!
— Всю жизнь вздыхать о покойнике будешь? — махнул рукой отец, — эх, ты! Такой человек тебе уважение выказал!
— Ладно, пойду я, — сказала Лидия, не глядя на гостя, — завтра вставать рано!
Простившись с отцом и холодно кивнув Рыжову, она вышла из дома и пошла спать в пристройку, закрыв плотно дверь на засов. Там она легла, обхватив подушку, набитую душистым сеном и заплакала.
— Видал, какая? — спросил гостя Иван Савельевич, — прошло то время, когда родители что-то решали, таперча родителев девки не слухают!
— Я не в обиде, — улыбнулся Рыжов, встал и похлопал легонько старика по плечу. — Вода камень точит. Так что согласится Лидия, дай срок. Лучше мужа, чем я, ей не найти, так и передай.
Попрощавшись со стариком, Пётр вышел. Пока шёл до дому, думал.
Быть может, ну её, Лидку? Ведь не забыла она своего жениха. Права она: за него, за председателя, любая баба с радостью пойдёт! Взять хотя бы Лизавету: каждый раз, встречаясь с ним она призывно облизывает полные губы и оправляет платье. Или, Галька-почтальонша! Каждый раз, попадаясь ему на глаза, краснеет и вздыхает. Оказывают ему повышенное внимание и другие бабы. Стараются понравиться. Женщины, такие разные и все хотят любить и быть любимыми… зачем же он думает только о Лидке?
Мысли его снова переключились на гордячку. Она и не знала, что прошла с Петром всю войну. Когда выпадали разговоры с товарищами, на вопрос, есть ли невеста, он всегда описывал Лидию: широколицую, с гордой осанкой и толстой, пшеничной косой.
«Будет моя» — сам себе сказал Рыжов, проходя мимо заросшего участка, с остатками осиротевшего дома.
— Чегой-то ты там бормочешь, дядя? — услышал он вдруг голос, показавшийся ему знакомым.
Обернулся, никого.
— Эй, ты где? — спросил, — вылезай, что ли.
— Да тута я, — засмеялся голос, — вот, посмотреть приехал, что сталось с отчим домом!
Из-за ветхой калитки на него смотрели два блестящих глаза.
— Мишка? Мишка! Живой! — обрадовался Рыжов, — а чего ты на корточках-то сидишь? Прячешься, что ли, от кого?
Калитка распахнулась, явив то, что осталось от Мишки. Ровно половина.
— Эка, брат тебя, — охнул Пётр, — как же ты добрался?
— Грузовик привёз, сгрузил. Я домой ехал, а дома-то нет, и никого нет, — Мишка достал папиросу, и дунул в неё, — дай подкурить!
— Эх, беда! Ну пошли ко мне, определю тебе угол, — уверенно заявил Рыжов, давая ему огня, — Твои-то давно уехали, ты что же, не знал ничего?
— Не знал. Последнее письмо в госпитале получил, — нервно затянулся инвалид.
— Не на улице же тебе ночевать! Пошли ко мне! Я один пока, холостой!
— Не пойду я, вот ещё! — заупрямился Мишка, — завтра в сельсовет заявлюсь, пусть выделят мне, что положено!
— Ишь, гордец, уважаю! — дёрнул головой Пётр, и улыбнулся, — так до завтра ещё дожить надо! И не надо в сельсовет, я председатель, выслушаю тебя на дому! Не упрямься, приглашаю! Выпьем, потолкуем!
Услышав про выпивку, инвалид оживился.
— Ну, раз так, я согласный! Пошли, чтоль.
Однако «идти» ему было неудобно, в колеса его конструкции всё время забивался песок и мелкие камушки.
— Да ну! Так мы к зиме, пожалуй, дойдём, — психанул Рыжов, — жди, я мигом!
Он сбегал до дому и схватил тачку, в которой возил разное. Вытряхнув из неё всякий хлам, он вернулся и с трудом подняв товарища, оказавшегося очень тяжёлым, посадил в тачку.
— С коНфортом довезу! — засмеялся он, сделав вид, что не заметил, как инвалид утирает выступившую от унижения слезу.
Весть о том, что Михаил вернулся с фронта, облетела всё село. Назавтра у избы Рыжова с утра толпился народ, всем хотелось увидеть Мишку.
Люди старались вести себя с ним, как ни в чём ни бывало: жали руку, обнимали, совали гостинцы… но выходя из избы, качали головами и шептались.
Бабы утирали слёзы кончиками подвязанных под подбородками платков.
— Пол-Мишки осталось, — шептала одна соседка другой, — а такой парень был!
— Бедный Мишка, не приведи кому Господь, — вторила ей другая соседка, и украдкой осеняла грудь крестным знамением.
— Чего раскудахтались! — подмигнул им председатель, — вот увидите, ещё на свадьбе у него погуляем!
Пётр Рыжов ездил в район и выбил Мишке пенсию и всё, что полагается. Говорил, что возможно, удастся выхлопотать и «самоходную коляску», как у Рузвельта.
В общем, взял Пётр инвалида под своё крыло. В селе обсуждали благородство председателя, вот мол, не бросил товарища, настоящий человек. Герой.
Даже взгляд Лидии, как ему казалось, стал мягче.
Иван Савельевич каждый день напоминал дочери, что негоже человеку быть одному.
— Помру я, с кем останешься? — спрашивал он, — не упрямься Лидка, послухай отца. Тяжко одной!
— Небось, не одна я такая! Почти в каждой избе вдовицы да вечные невесты, — отвечала дочь.
— Это да, — соглашался отец, — однако, не всех сватает такой молодец, как наш председатель! Чем он тебе не мил? Герой войны, хозяйственник! Какого тебе рожна… за им будешь завсегда одета и сыта!
— Папа! — обрывала его всякий раз Лидия, — Пётр Петрович хороший, добрый! Но… не люб он мне!
— Смотри, девка, пробросаешься! — недовольно кряхтел Иван Савельич, залезая на печь, — а любовь она опосля придёт. Вон, Агафья, мамка твоя, тоже меня по первой не любила, а поди ж ты! Прожили с ней десять лет, как один день, тебя вот, народили!
Слушая отца, Лидия думала о матери. Она почти не помнила её, но была наслышана о её горькой судьбе от своей крестной, что жила в соседней деревне.
Отдали Агашу, сироту шестнадцати лет, Ивану, которому шёл тогда двадцать седьмой год.
Никто девку не спросил, а она любила пастушка Тимошу. Может, оттого и померла рано, что жила всю жизнь с одним, любя другого? В семнадцать родила молодая жена Ивану сыночка.
Не прожив и полугода, первенец умер. «Инхекция» — поглядев на тощее, синее тельце, выдал ветеринар Парамонов, по совместительству и фельдшер, или, как называли его в деревне, «фельдшрап».
Через год, Агафья забеременела вновь. Иван, как только стало видать её живот, следил, чтобы жена не перерабатывала и тяжестей не таскала. Подурнела Агафья. И стало понятно — будет у неё девка.
Лидия родилась мартовским холодным утром, но в избе было натоплено. Бабка-повитуха выгнала Ивана наружу и вскоре он услышал, как крики жены затихли. Испугавшись, ворвался он в избу и почти сразу услышал громкий плач младенца.
— Закрой дверь, окаяннай! Ишь, расхлебястал! — закричала на него баба, державшая в руках красное тельце, исходившееся недовольным, отчаянным плачем, — Выморозишь тута усё!
Умерла Агафья, не дожив до двадцати шести. Лидочке тогда всего семь годков было. Иван Савельевич крепко запил и девочку на время приютила та самая крестная, живущая близ деревни.
***
— Cпишь, чтоль? — спросил Иван Савельевич.
— Нет, — отозвалась Лидия, — а ты?
— Да всё думки… ты вот чего, дочк… Коли тебе Петька Рыжов не люб… так и не иди за него.
— Да, отец. Спать пора.
— Так и спи!
Лидия улыбнулась в ночи.
Прошёл год. Иван Савельевич ослабел так, что уже почти не вставал. Позвал он дочь и заплакал:
— Кончаюсь я, Лидушка. Неспокойно мне… Агафья сегодня во сне приходила, заждалась меня, не иначе!
— Отец, мне тоже мама снится. Поживи ещё, — пыталась Лидия утешить отца.
— То-то и оно, что останешься ты, круглая сирота! — он подозвал её к себе ближе, и вытягивая синюшные губы, зашептал: — иди за Рыжова, он тебе будет опора! Были у меня сомнения… но таперча ясно вижу: дурак я старый. Не должно человеку, тем более бабе, одной быти. Стареют оне от этого, хиреют и дурнеют!
— Не волнуйся за меня, отец, — поправила она ему одеяло, — не пропаду.
— То-то и оно… — слабым голосом сказал старик, — обещай, что выйдешь замуж. Коли найдёшь кого лучше Петьки, хорошо… вот тебе моё… мо-ё благословение.
Он попытался поднять дрожащую руку, но ему не удавалось. Наконец, рука со сложенными в щепотку пальцами поднялась, коснулась лба Лидии, но, обмякнув, упала плетью.
Тяжело вздохнув, Иван Савельевич смотрел прямо перед собой, в глазах его она заметила страх и смятение. Сжав его холодную, сухую ладонь, она пообещала отцу исполнить его волю: выйти замуж за достойного человека.
Старик дёрнулся, а после закрыл глаза и затих. Морщины разгладились, казалось, что он просто заснул.
Поцеловав его в лоб, Лидия тихо заплакала.
Односельчане выражали свои соболезнования, но Пётр Рыжов просто-таки окружил Лидию вниманием и заботой. Он взял на себя все хлопоты по организации похорон Ивана Савельевича.
Лидия была ему признательна, и на волне этой признательности и данного отцу обещания, согласилась выйти за Рыжова, как пройдёт траур.
— Лидушка! — услышав такое, Пётр Петрович встал перед ней на колени и раскинул руки в стороны, — клянусь, ты не пожалеешь… Всё сделаю для твоего счастья!
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ
