— Так, мои хорошие, ручки и другие части тела приготовили! – медсестра вошла в палату и мужчины дружно повернули головы. – Пошустрее, джентльмены, у меня таких красивых еще четыре палаты. Но вы у меня, конечно, самые красивые и любимые! Давайте-ка, мои самые прекрасные в мире мужчины, ускоряемся!
Лизу любили. Легкая рука, неизменное чувство юмора, доброжелательность и умение располагать к себе самых сложных пациентов, делали свое дело. Когда она заходила в палату, на лицах начинали играть улыбки и даже самые капризные спокойно давали сделать все положенные процедуры, после того, как проводили хотя бы пару дней в отделении.
— Лиза, в чем секрет? Почему тебя больные любят? – медсестры с толикой зависти поглядывали на Лизу.
— Да нет никакого секрета. Жалею я их. Как любая русская баба. Им же больно, плохо, как к ним еще относиться?
— А когда он ругается и кричит, тоже жалеешь?
— А как же? Он же ругается не потому, что охота ему, а потому, что болит что-то.
— Да прям! Только из-за того, что болит?
— Ну, может и не только. Может быть, конечно, что человек он не совсем хороший. А какая разница? Он больным быть перестанет что ли? Или болеть у него меньше будет? Жалеть его не положено, потому, что он человек не самый приятный? Эх, девочки! Мы все не одуванчики!
Философию Лизы разделяли не все сестры, кое-кто над ней откровенно посмеивался, но она старалась не обращать внимания. Лиза жила по принципу: «Делай дело, караван должен идти! Остальное — неважно». Так, нехитро переделав известную поговорку, она сделала ее своим девизом.
Работа для нее была особым местом. Здесь был, по сути, ее второй дом. Более спокойный и желанный, чем тот, в котором она вынуждена была жить, уходя из больницы. Здесь ее любили, ценили, она могла чувствовать себя спокойно и свободно без ежеминутных тычков, подначек и претензий со стороны матери и бабушки.
Лиза вышла замуж совсем зеленой девчонкой. Мама настояла, как только Елизавете исполнилось восемнадцать.
— Хватит, голубушка, нечего сидеть на моей шее. Перебирайся на шею мужа.
Лиза, которая уже почти год работала санитаркой в больнице, не посмела возражать матери. Она вообще избавилась от привычки говорить что-то в ответ маме еще в раннем детстве. Ничем хорошим это не заканчивалось и вслух Лиза молчала, а про себя вела длинные диалоги, где давала отпор и приводила свои аргументы в пользу того или иного решения или поступка. Лучшая подружка Лизы, Аня, однажды спросила у нее:
— Почему ты мать так слушаешься? Вроде взрослая уже? Неужели не можешь просто сказать ей «нет»? Она же совсем тебя затиранила.
— Могу, конечно, а толку? Только поругаемся. А мамой от этого она быть не перестанет. Родителей не выбирают.
Аня тогда только покачала головой, не разделяя точку зрения любимой подруги, но промолчала. В конце концов в каждой избушке…
Единственным счастьем, которое выпало на долю Лизы за всю ее небогатую жизнь, она считала два момента: это то, что она окончила медицинский колледж и стала работать медсестрой, а это было ее самой заветной мечтой класса с пятого, а второй – то, что она встретила своего мужа, Сашу.
Врачом Лиза становиться не хотела никогда. У нее для этого были свои аргументы:
— Врач, ну, что врач? — говорила она Ане. — Он, конечно, и ответственность несет, и лечение назначает, и все прочее. А мне больше нравится действовать. Вон, бабе Маше, соседке, укол поставишь, и она от счастья чуть не плачет, что я в вену попала, да не больно сделала.
Лиза работала, чувствуя, что она совершенно точно на своем месте и занимается нужным делом.
— Лиза-Лиза-Лизавета… — запел дурашливо Андрей, самый молодой из мужчин в четвертой палате. – А мне сегодня на перевязку надо?
— А как же?! Даже не вздумай прогулять! А то Николай Палыч тебе устроит! – Лиза ловко поставила укол соседу Андрея, Михаилу Ивановичу и повернулась к нему. – Давай, дорогой! Ты, что это сегодня решил включить скромника? Мне некогда.
— Ну, а как не постесняться такой красивой, молодой и душой прекрасной женщины? Лизавета, замуж за меня пойдешь?
— Опоздал ты, Андрюшенька, — в шутку пригорюнилась Лиза, — замужем я! Мужа люблю и менять в ближайшие пару лет точно не планирую.
— Эх! А если я тебя увести захочу?
— Так я ж не коза на веревочке! Как ты меня уводить собрался? – Лиза хохотнула, попутно помогая привести Андрею в порядок одежду. Сам он этого сделать не мог, обе руки были забинтованы.
— Я подумаю! – Андрей повернулся на спину и игриво подмигнул. – Вдруг тебе понравится?
Андрей балагурил, но глаза у него оставались грустными. Он который день ждал жену, которая перестала отвечать на звонки сразу после операции, которую сделали Андрею неделю назад. От матери он знал, что с Алиной все в порядке, но понять, почему она не звонит и не навещает — не мог.
Глупая случайность стоила ему пальцев на руках, которые он отморозил, застряв на трассе возле сломанной машины. Уезжая в командировку, он совершенно не подумал, что нужно взять с собой более теплые вещи или хотя бы перчатки. Он как всегда надел легкий пуховик, считая, что этого вполне достаточно, ведь едет на машине. Больше часа он пытался сначала реанимировать автомобиль, потом голосовать, пока уже, окончательно не замерзнув, не решил идти пешком, пытаясь остановить попутку. К счастью, уйти он успел недалеко. Водитель какой-то фуры притормозил и, подсадив Андрея, спросил, куда ему. На первой же заправке, которая встретилась им по дороге, водитель высадил Андрея и попросил вызвать тому «скорую». Пока они ехали, он успел разглядеть руки пассажира и понял, что все плохо. Мороз в ту ночь обновил свои максимальные отрицательные значения за последние тридцать лет, но об этом Андрей узнал уже позже.
Это зимнее «приключение» стоило Андрею трех пальцев на одной руке и двух на другой.
— Думай-думай, мыслитель! А я пока… Сергей Валентинович, а вы что же? – Лиза обратилась к мужчине лет пятидесяти, который лежал с другой стороны от Андрея.
— Я что-то неважно сегодня чувствую себя, Лизонька.
— Что такое? – Лиза встревоженно глянула на него. Сергей Валентинович ей нравился. Немногословный, очень вежливый, он никогда не жаловался, поэтому сейчас она не на шутку испугалась.
— Да, что-то «мотор» шалит.
— Позвать Николая Палыча? До обхода вашего еще час почти. Давайте-ка я схожу.
— Да чего его дергать, может само пройдет.
— Нет, так не годится! Меня ваша жена ой, как отругает, если я за вами не присмотрю. Она просила. – Лиза поймала мимолетную улыбку Сергея Валентиновича и, достав из кармана телефон, набрала дежурному врачу. – Николай Палыч, зайдите в четвертую. Хорошо, спасибо! Через минутку будет. – Лиза положила в карман телефон и поменяла перчатки. – Ну-ка, давайте теперь ваши обычные сделаем, а потом то, что назначат подколем еще.
Сергей Валентинович кивнул, поворачиваясь на бок:
— Спасибо, Лизонька!
— Не за что! Вот так! Все. Чуть позже тогда капельницу поставлю приду. Глеб Александрович, а вы? Ну-ка, не задерживайте самую занятую в мире женщину, дайте мне выполнить мои служебные обязанности. Вы же, не далее, как вчера так на этом настаивали, да?
Глеб слегка покраснел и молча повернулся на бок. Вчера ему популярно объяснили вечером мужчины в палате, что вести себя так, как он позволил себе при поступлении – здесь нельзя. Его перевели сюда из области и раздражение, которое накопилось за ту неделю, которую он провел в маленькой больнице в своем городке, вылилось скандал, который он устроил, когда его привезли сюда, в областную больницу. Крича и возмущаясь, он умудрился сбить капельницу у соседа по палате, опрокинуть бутылку с водой на кровать другого и ударить по руке медсестру. Не Лизу, она заступила на смену сегодня, но уже услышала с утра, что появился новенький сложный.
Глеб закатал рукав и Лиза нахмурилась. Вен не было видно за сплошными синяками. Она повозилась немного, пристраиваясь и пытаясь понять, куда колоть и, наконец, сделала уколы, получив в ответ удивленный взгляд пациента.
— Вот и замечательно! – Лиза поставила последний и внимательно посмотрела на Глеба Александровича. – Не больно было?
— Нет… Спасибо! – неожиданно улыбнулся Глеб.
— Всегда пожалуйста! – в ответ улыбнулась Лиза и повернулась к самому старшему из лежащих в палате, Игорю Ильичу.
— Как вы сегодня?
— Ничего, Лизонька, ничего! – еле слышно прошелестел восьмидесятилетний Игорь Ильич. – Поскриплю еще!
— Мы еще с вами вальс танцевать будем! Помните, вы мне обещали? – Лиза сделал уколы и легонько погладила сухие, как пергамент руки. – Отдыхайте! Я скоро еще приду. Поставлю вам капельницу, будете у меня огурчиком!
— Спасибо тебе…
— Не за что… Дочки-то придут сегодня? Обещали ведь.
— Не знаю, Лизонька, вот, жду…
Лиза обвела палату взглядом, поправила одеяло и пошла к выходу. Дел сегодня еще много, эта палата у нее не одна.
День покатился своим чередом.
Михаил Иванович помог Андрею с завтраком и развернул свою газету.
Глеб повернулся к окну и погрузился в свои невеселые мысли, которые не давали ему покоя с тех пор, как жена объявила, что уходит от него и забирает единственного сына. Почти два года прошло с того дня, а он все как сейчас помнит. Ася и слова плохого ему не сказала, только головой покачала, когда он кричал, что устал от всего, что захотелось новых впечатлений и он имеет на это полное право, что она совсем перестала быть для него желанной женщиной, с головой уйдя в проблемы ребенка. Как посмел он говорить ей такие вещи? Ведь в том, что случилось с Ваней, она точно была не виновата. Мало детишек с родовыми травмами? А сколько сил она положила на то, чтобы Ванечка поправился насколько возможно. Как плакала от счастья, когда его приняли в обычную школу. И как гордилась, что по результатам тестирования сын совсем не уступал другим детям. А у него совести хватило ее упрекать… Глеб уткнулся лицом в подушку и тихонько застонал. Это сейчас он понимал, какую женщину потерял, а тогда ему казалось, что мир снова обрел краски, когда появилась Яна. Такая яркая, броская, умная. Рядом с ней он чувствовал себя слоном в посудной лавке. Сколько изящества и красоты было в том, как она двигается, как говорит. Ася даже в молодости ничем подобным похвастать не могла. Всегда была очень простая, уютная, домашняя какая-то.
«Своя! Она была своя!»
А Яна была чужая. И сейчас Глеб понимал, что именно эта принадлежность кому-то, а не ему, и сыграла главную роль в том, что он очертя голову кинулся в этот омут, напрочь забыв обо всем хорошем, что связывало его с женой.
«Шампанского захотел… Рискнул… Вот и получи теперь. Один и никому не нужен. Где эта Яна? Кто ее знает… Он ей и нужен не был. Доказала, что сильна, как женщина, опробовала свои чары, а потом стряхнула его душу со своих изящных пальчиков, как ненужный мусор и пошла дальше…».
Глеб потер глаза, убирая непрошенные слезы. Что толку теперь уже жалеть? Все сделано. И Ася живет своей жизнью, хотя он и пытался ее вернуть. И снова она качала головой, когда он в суде кричал о том, что она не справляется с ребенком одна, что опеку нужно передать ему и только ему… Ни грубого слова, ни возмущения. Все тот же взгляд, в котором выжигающая душу жалость к нему что-то еще, чего он понять был не в силах, как не старался. Ему казалось, что разгадай он эту загадку и все встанет на свои места. Не получалось.
— Чай будете? – Михаил Иванович тронул его за плечо.
— Что? – Глеб не сразу понял, чего хочет от него этот человек в полосатой пижаме.
— Чаю, спрашиваю, хотите? Присоединяйтесь! Это у нас тут ежедневный ритуал.
— Ну, если ритуал… Спасибо! Не откажусь.
Он сел на кровати и принялся разглядывать соседей, на которых совершенно не обратил внимания вчера. Кажется, вот этому молодому человеку он разлил воду на кровать. И удивился, когда не услышал ругани, хотя видно было, что Андрей раздосадован, ведь самому ему не справится с тем, чтобы привести постель в порядок. Пришлось ждать медсестру, которая помогла.
— Вы простите меня. Я вчера натворил дел…
— Да уж, ваше появление было эффектным! – засмеялся Андрей, подмигнув Михаилу Ивановичу.
А тот заваривал чай с таким видом, словно священнодействовал в качестве жреца в каком-нибудь храме. Тщательно отмеряя заварку из красивой баночки, он что-то шептал себе под нос.
— Что он там шепчет? – тихонько спросил у Андрея Глеб.
— О! Это большой секрет. Но результат того стоит, поверьте.
Невысокого роста, тщательно выбритый, из-за чего вставал он раньше всех в палате, чтобы привести себя в порядок, Михаил Иванович производил впечатление идеального джентльмена, только что сошедшего с обложки какого-нибудь английского журнала. Голова его была почти полностью лысой, а те тщательно лелеемые остатки когда-то буйных кудрей, были идеально причесаны и уложены. У Андрея в первый день в палате случилась форменная истерика, когда он увидел, как Михаил Иванович натягивает на ночь сеточку для волос на голову. На хохот Андрея, который не мог оторвать голову от подушки, пытаясь успокоиться, он лишь пожал плечами и улыбнулся:
— Смех – прекрасная анестезия. Видите, вы уже забыли, что минуту назад у вас очень болели руки.
Андрей еще долго не мог успокоиться, периодически похрюкивая от смеха, но позже, спустя несколько дней, когда познакомился с Михаилом Ивановичем поближе, невольно проникся к нему уважением, глядя, как спокойно тот реагирует на любые происшествия и проблемы, не изменяя своему чувству юмора. А, когда Михаил Иванович стал помогать ему, видя, как тяжело справляться с обычными повседневными делами забинтованными руками, совершенно невозмутимо оказываясь рядом всякий раз, когда Андрей не мог поднять чашку с тумбочки или поесть, используя приборы, и вовсе стал считать его лучшим человеком, который встречался ему до сих пор в жизни. Михаил Иванович молча и с неизменным достоинством брал в руки ложку и начинал кормить Андрея, совершенно не обращая внимания на его возражения, которые были поначалу. Их тандем неизменно удивлял врачей и пациентов, и только Лиза, похлопав по плечу Андрея, поцеловала в щеку Михаила Ивановича и сказала:
— Простите мне эту вольность, но мне так хотелось это сделать. Вы – прекрасный человек!
Михаил Иванович тогда зарделся, замахал руками, не зная куда прятать глаза.
Уже позже Андрей узнал, что сосед его по палате живет со старенькой мамой, которая уже дважды навещала своего сына, который восстанавливался после сложной операции. Первый раз вся палата, просто затаив дыхание следила, как эта крохотная, словно высушенная ветрами времени старушка, рассказывала своему Мишеньке, как дела дома, как безобразно ведут себя их коты и как она ждет-не дождется, когда же они смогут снова быть вместе и пойти уже, наконец, в театр. Столько любви и нежности было в этих разговорах, столько наполненного счастьем единения, что мужчины потом долго еще приходили в себя, понимая, что коснулись чего-то очень личного, но невыносимо доброго и прекрасного.
Про маму свою, Михаил Иванович рассказал Андрею после долгих уговоров, да и то, потому, что видел, как нужно тому отвлечься от собственных мыслей и переживаний.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ
