У москвичей нет проблем с зеленью давным-давно. Сейчас ее можно купить везде: и в супермаркетах, и на рынке у торговцев с далекого юга, зазывающих ароматами своих акцентов.
– Эй, красавица, па-а-ачиму зэлень не берешь? А? С Дагестанских гор сочная зэлень, бери!
Цена ее перестала зависеть от сезона. А что так? Да просто «сочная зелень с южных гор» давно взращивается в Подмосковье, с использованием всех достижений современного сельского хозяйства.
Разница в прибыли огромная – возить не надо, сохранять при транспортировке – тоже.
Надо только поработать над сокращением себестоимости выращивания, подумать, изобрести что-то экономически выгодное…
Впрочем, зачем изобретать? Человечество давно знает способ, который позволяет стать стократно богаче, и способ этот очень древний. С помощью него можно не только петрушку выращивать, но и строить высотки.
Имя ему — рабство.
Набитая людской массой, обеспеченная Москва обросла теплицами. Они, крытые пленками, были разбросаны по всему Подмосковью.
Там живут и жили прежде прекрасные люди, но были и у Москвы разные времена. И люди там жили очень разные.
На стыке двух последних веков еще не появились высокотехнологичные теплицы новых поколений, еще многое зависело от ловких рук работников.
Зелень и редис, овощи и ягоды – в меру токсичные, в меру долго хранимые, в меру яркие и сочные – наполнили торговые точки Москвы.
А еще там, в этих теплицах и вблизи них, жили люди.
Люди разных возрастов, национальностей и вероисповеданий, женщины и мужчины. Чаще всего без документов и прав на проживание в России-матушке.
Оплата их труда зависела от доброты хозяина, их судьба – тоже. Это уж кому как повезет.
Среди этих людей были и более свободные – те, кто оставался в Москве на сезон, затем уезжал к семье, а потом возвращался на заработки, коих на его родине не водилось вообще.
Но были и такие, кто оставался в России надолго. Кому не заплатили или заплатили мало, кому не вернули документы, кому просто уже некуда было ехать.
На летний сезон эти люди наполняли вокзалы и рынки, выискивая себе временную работу, пополняли ряды попавших в милицейские участки.
«Помогите, чем можете, сами мы не местные, кошелек украли», – это тоже про них.
Совсем недавно еще существовали такие вот параллельные миры. Хотя, кто знает, может, и по сей день существуют.
***
Обида (это таджикское имя, означающее «поклоняющаяся Богу») ехала на поезде. Эта поездка была первой за всю ее пятнадцатилетнюю жизнь – она никогда раньше не выезжала из своего горного кишлака.
И сейчас ей нравилось все: и суета долгих сборов, когда они всем скопом встречались сначала по кишлакам, а потом на вокзале, и пейзаж, мелькающий за окном – гористая местность постепенно сменялась раздольной степью, а на станциях были совсем другие люди, непохожие на тех, кого она знала всю жизнь.
Еще детское ее любопытство, жажда жизни и интерес перекрыли собой все неудобства и проблемы дороги. Ради этих впечатлений она готова была потерпеть и голод, и холод, и грубость Заримы.
Зарима, неместная таджичка, приехала к родне в их края и начала агитировать народ поехать с ней в Москву. Волнения, которые как раз происходили в тех краях, многих заставили искать заработки в других местах.
Обида – старшая дочь в большом семействе. Ее мать была первой женой отца, но скончалась, когда Обиде исполнилось пять, а ее брату – два года. Вторая жена родила отцу Обиды еще шестерых детей.
Мачеха долго решала, стоит ли отправлять Обиду в Москву. Уже приготовилась взять за нее калым, а тут…
Но время было трудное, к зиме падчерицу в жены просили только те, кто большого калыма дать не мог, да и год выдался тяжелый – прокормить большое семейство стало совсем нелегко. Поэтому мачеха дала добро на отправку Обиды, но с условием, что деньги от ее заработка придут в семью. Зарима обещала.
Зарима вообще в кишлаке казалась доброй спасительницей, а потом на вокзале вдруг изменилась – стала кричать на всех, называть ишаками и уродами. Мужчины начали было возмущаться, но в дороге Зарима уже лебезила, а потом и вовсе задобрила мужчин водкой, от которой они большую часть дороги спали.
Теперь она была обижена и сердилась на женщин.
Зарима – та, которую все считали доброй родственницей, приехавшей спасти семьи кишлака от бедного существования; та, которая обещала, что изменит жизнь всех к лучшему – на деле была простым профессиональным рекрутом.
Задача Заримы – завербовать работяг, пообещав им крышу над головой, трехразовое питание и невероятный доход, которого нет в регионах.
Зарима давно моталась по просторам России и уже устала от всех этих людей, от их глупости, вопросов, надежды и страха перед новой жизнью, да и от своих обещаний. Она уже не первый раз ездила по дорогам, бегущим из Подмосковья в южные республики, и периодически срывалась на других из-за своей нелегкой жизни.
А Обиде все равно дорога нравилась: теплый вагон с белым бельем, жизнь за окном, хороший туалет. И родные соседи: Комила и Рустам – бездетная пара из их кишлака, которая обещала присматривать за девушками, и Амина – девушка из соседнего селения, которую Обида знала по школе.
Обида отличалась от своих односельчан и сородичей. Она была светлее кожей и выше ростом. А еще она лучше других знала русский язык, хотя немного на нем говорили почти все.
Такие отличия достались ей от модаркалон, от бабки по материнской линии. Откуда она взялась в глухом горном кишлаке, никто уж и не помнил, но в девичестве звали ее Киселева Зинаида. Это она лично рассказывала Обиде еще в детстве.
Обида помнила рассказы бабушки о центральной России, о ее лесах, широких и спокойных реках.
– Когда-нибудь и ты там побываешь, Обида, – мечтала бабушка.
Умерла она давно, когда Обиде было восемь.
В центральной России девушка так и не побывала. Моиандр – мачехе –падчерица была нужнее дома, помогающая с детьми и по хозяйству. Даже в школу Обиду отпускали с большой неохотой. А школа у них в кишлаке была. Обида любила учиться, но не преуспела. Впрочем, это было не страшно – читать, писать и считать научилась, и хватит! Зачем остальное – калым и так дадут. Главное, чтоб умела мужа уважить и плов варить.
Быть таджичкой – это гордо, ведь таджички – самые трудолюбивые, самые покорные, самые верные женщины Востока. Но и трудно – на них держится семья, и с этим связаны бескомпромиссные традиции…
Поезд мерно стучал колесами. Обиде не спалось ночью, она давно так долго не отдыхала. И каким волнующим было путешествие! Она ждала Москву. Скорей бы посмотреть на нее! Какая она?
Но до Москвы не довезли. Оказалось, что выходят они в Подмосковье ранним утром.
На платформу подмосковной станции выгрузился почти целый вагон людей с баулами и мешками. На головах у женщин платки, у мужчин – тюбетейки.
Они даже не попали в здание вокзала, а обошли его по железнодорожным путям.
Вскоре Зариму догнал человек в форме, народ притих: вот сейчас их и арестуют за то, что они хотели честно тут заработать. Все замолчали и как маленькие дети отвернулись или низко опустили головы – может, не заметит их страж закона?
Зарима отозвала милиционера в сторонку, и вскоре он ушел.
Часа два они ждали автобус. Обида разглядывала людей. За это время прибыло и убыло несколько поездов. Люди, с детьми и без, приезжали и уезжали, а Обида не могла насмотреться.
Ей казалось наслаждением – просто созерцать. Это было единственным удовольствием, полностью ей доступным. Она никогда не будет жить так, как живут эти свободные люди, зато сейчас она может свободно на них смотреть. Это ли не счастье!
***
В район за заводскими трубами и огромными заборами с колючей проволокой их привезли уже во второй половине дня. Серые постройки цепко ухватились друг за друга, а за ними в поле высокие теплицы заполняли пространство чуть ли не до горизонта.
Им велели заселяться в длинные двух- и трехэтажные дома с большими окнами. Эти дома походили на заводские здания, но люди не роптали, они и не такое видывали.
Потом они сами заносили панцирные койки, которые были выгружены на улице, сами стелили влажные матрацы. Белья не дали. Но какое уж белье! Люди так устали, что рады были даже тому, что им принесли поесть, и можно наконец спокойно лечь на свою постель.
Мужчины и женщины разделились по комнатам, места тут было предостаточно. Правда, с утра прибыл еще народ, чужой и незнакомый, и пришлось потесниться.
Вскоре Зарима уехала, передав всех по списку Адаму, тоже выходцу из Центральной Азии, но говорящему на чистом русском. Тот собрал паспорта для оформления.
И уже на следующий день новоприбывших учили тепличным работам.
Работать Обиде было не тяжело. Согнувшись в три погибели, приходилось проходить полукилометровые тепличные рядки. Но ведь и ехали сюда не отдыхать, ехали – зарабатывать.
Первые недели две они падали, придя из теплиц, как будто замертво, но потом пообвыкли.
Вот только кормили их плохо. Все время хотелось мяса, а денег не давали, говорили, что еще оформляются документы, и дело это нескорое. Да и ходить в магазин не позволялось, их пугали арестом. И небезосновательно, ведь пока что все они находились в Москве нелегально.
Особенно страдали от голода мужчины. Комила переживала за Рустама – у того часто болел живот.
Помимо Адама, были у них и другие руководители. Их было трое, этакие шестерки. Они жаловались на работников, как только те ошибались по мелочи или отлынивали. У них были особые привилегии: например, им разрешалось гулять и, в принципе, вести свободный образ жизни. За дополнительную плату они могли сходить в магазин.
Одним из них был Леонид, русский мужчина. Под его взглядами Обида краснела: он не смотрел, а осматривал. Чувствовала это и Амина.
Обида уже заметила, что происходит с подругой что-то нехорошее: она закрылась, перестала откровенничать, плакала ночью. А однажды вдруг не пришла из теплиц вообще. Обида респереживалась, и они с Комилой побежали к руководителям – выяснять, где Амина. Их успокоили, сказали: Амина осталась работать в теплицах по необходимости.
Только к вечеру следующего дня вернулась Амина. Появилась и, ничего не рассказав, легла под одеяло.
А ночью Обида проснулась и увидела, что Амина сидит на подоконнике и что-то делает. Лунный свет освещал ее, и потому Обида разглядела – Амина выщипывает брови.
Обида тут же подскочила, хотела было подойти, остановить, ведь нельзя выщипывать брови до замужества, но вдруг все поняла… Таджикский запрет здесь переиначивался. Амина стала женщиной.
Обида тихонько подошла к подруге.
– Кто?
Амина молчала, низко опустив голову.
– Это Леонид?
Амина кивнула головой и горько заплакала. А Обида стояла в растерянности, начиная осознавать, насколько они беззащитны. Здесь нет законов нации, здесь нет законов совести, и государственных законов здесь тоже нет, потому что они – нелегалы, они – как рабы, с которыми можно делать все.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ
