Рассказ основан на реальных событиях. Имена сохранены. С благодарностью моей подписчице.
Село Потылицыно, 1924 год
— Женюсь я, — сказал Иван Кошелев сестре, — вот только молчи и не спрашивай ни о чем. И без тебя тошно. Соседи, вон, смеются, что порченую беру.
— Ты чего удумал, Иван Афанасьевич? – ахнула Надежда. – Она ж…того – душевно больная.
— Ну и пусть, — угрюмо ответил брат, — зато обстиран и обихожен буду. К труду Татьяна Николаевна приучена. А больно умную я и сам не хочу. Считай, женюсь по корыстному расчету.
Резко повернулся Иван, хотя и был на костылях, да пошел к себе. Худо на душе было, а всё ж решения своего менять он не хотел.
***
В Потылицыно жили простые люди – самые обычные честные труженики. У кого-то большое хозяйство было, а у кого и победней. Те, что побогаче, могли себе позволить работников нанять.
Большие семьи зачастую сами управлялись – рук-то много. В сезон одного-двух работников достаточно было. А коли семья маленькая или девчата народились – тут без крепких молодцов в помощь не обойтись.
Жили в Потылицино люди, которые даже писать и читать не умели. Но всё же были среди них и грамотные. При этом всем была одна особенность здешних мест — коли человек взрослый, то его по имени-отчеству величали, и никак иначе. Даже брат с сестрой именно так к друг другу обращались. И между супругами так заведено было. Только дети родителей мамкой да папкой называли.
Жили в этом селе брат с сестрой Надежда и Иван Кошелевы. Надя овдовела рано, жила в доме супруга покойного с детишками малыми. Иван же остался в родительском доме. Как помер отец его Афанасий Кошелев, так и стал Иван Афанасьевич родительским хозяйством заправлять.
Угрюм был Иван, с характером тяжелым. Помнили соседи, что мальчонкой он по двору бегал, а потом с каких-то времен на костылях передвигаться начал. Нога у него правая сильно повреждена была. Ходили даже слухи, будто сам Иван изувечил себя, чтобы не служить. Но на самом деле это ничем не подтвержденные слухи, в деревне ведь всякое случается.
Жил он один, был молчалив и нелюдим. Сестра ж его имела куда более легкий характер, хотя уж её-то жизнь тоже била. Шутка ли без кормильца остаться с тремя малыми ребятишками? И всё ж справлялась как-то. А где требовалась мужская рука, брата звала.
— С утра уж тут, — угрюмо произнес мужчина, увидев на пороге родительского дома сестру.
— Мне, Иван Афанасьевич, помощь твоя нужна очень, — сказала Надя, — крыльцо совсем худое стало. Поправь, подсоби по-родственному.
— Нога ноет, — покачал головой Иван.
Больно не хотелось ему к сестрице идти. Она, конечно, супу нальет, это хорошо. Но ведь с крыльцом он полдня возиться будет. Еще и ребятишки вокруг бегать да шуметь будут. И всё это за тарелку похлебки жидкой?
— Горемычный ты, братец мой, — запричитала Надежда, — тяжко тебе, родимый. Ты ж приходи, я тебе хорошую мазь на ногу положу. Вмиг тянуть перестанет.
— Мазь, оно, конечно, славно, — ответил брат, — но вот если б ты мне еще и деньжат за работу подкинула…
— Подкину, дорогой мой, подкину, — закивала головой женщина. Знала она характер брата, никогда он ничего бесплатно не делал.
— А вот это уже другой разговор, Надежда Афанасьевна, — тут же забыв про больную ногу, произнес Иван. Он взял костыли и направился за ней.
***
— Мало ж ты мне дала для такого дела, — покачал головой Иван, завершив работу.
Протянула ему сестрица деньги, а брат недовольство на лице изобразил. Еще и постанывать начал, дескать, калечного за копейку батрачить заставили.
— Постыдился бы, — укоризненно произнесла Надежда, — я ж к тебе хожу, дом вымываю каждый месяц. И Дуньку с собой беру. Четыре годика всего девчонке, а она приучается уже у тебя убирать. А всё потому, что ты дядька ей родный!
— А чего ж ей не мыть и не трясти половики, коли девчонкой родилась? – удивился Иван. – Бабам оно заведено, вам положено.
Махнула рукой Надежда, не стала дальше препираться с братом. Подобные разговоры они частенько вели. Но ни разу не устыдился Иван, что деньги берет с родной сестры. А ежели она не придет чистоту наводить в его доме, так сразу ж обиды. Мол, рубаху выстирать некому.
— Женился б уж, — покачала головой Надежда, провожая брата до калитки, — пусть бы супружница окна и полы намывала.
Зыркнул Ива недобро. То ли больное Надя задела – никто ж особенно за хромоногого не хотел идти. То ли не пожелал, чтобы лезла сестра не в свое дело.
А вообще Иван хотел жениться, да только где ж найти такую, чтоб без гонора была? Нет таких. Вот та же Надежда, соседка, вроде и хозяйка со сноровкой, и рукодельница, а всё ж мужик при ней не забалует. Молодую бы надо, так девица-то ведь и не пойдет за него.
***
Завел Иван разговор о своей горемычной судьбе с соседом. И на сестру пожаловался, что платит за работу мало. И на девиц, что не хотят за него, хромого, замуж выходить.
— А мне всего и надо-то, чтобы похлебку варила, дом в порядке держала, в огороде ковырялась, да у кур убирала, — разводил руками мужик, — и вот чтоб послушная.
— Так порченую бери, вон они вместе по селу ходят! — воскликнул сосед и захохотал от своей шутки.
— Умалишенную, штоль? – усмехнулся Иван, вспоминая одну из девиц, которые остались в Потылицыно после того, как по селу проехал отряд белогвардейцев.
— Её, или подружку, — продолжал хохотать сосед, — ну или третью.
Хотел поддержать Иван собеседника смехом, да почему-то не до веселья было ему. Задумался мужик, вспомнил события, что произошли год или два назад.
В селе тогда побывали белые. Никакого вреда не нанесли, напугали местных только, которые только незадолго до их прихода радовались переменам революционным. А еще бросили здесь девиц, которых похитили из родных мест. Никто не знал, откуда они родом. Ясно было, что поразвлеклись с ними солдаты да бросили.
Смотреть на несчастных было жалко. Одного взгляда на девиц хватало, чтобы понимать – что-то с ними не то. Вот только та, что выше всех ростом была, выглядела просто молчаливой.
Одна назвалась Маруськой. Отчества своего она не знала, зато много смеялась, и всё с ребятами малыми играть рвалась. Дети разбегались, едва Маруська с широкой улыбкой шла к ним навстречу. А потом рыдала она где-нибудь в кустах. Всё переживала, что ребята её боятся и дружить с ней не хотят.
— Она ж дитя, — сетовал Петр Кузьмич, что в сельской администрации за главного был, — Росточком большая, умом маленькая.
Что делать с Маруськой, он не знал. Просил местных какую-то работу ей давать за миску каши. Сельчане подкармливали её, но привечать не хотели. Кто ж знает, что взбредет в голову ей?
Вторая из девиц совсем плоха была. Представлялась то Дашей, то Тамарой. Дергалась непрестанно, дышала тяжело, боялась всего. Она и прожила недолго. Через три дня после своего появления в Потылицыно, бедняга умерла. Что с несчастной было, никто и думать не хотел.
А та, что выше всех ростом да молчаливая была – её Татьяной Николаевной сразу прозвали. Она так сразу и представилась. Больше ничего не сказала, зато какое-никакое уважение у местных к себе снискала.
Татьяна Николаевна много кому прислуживала. Старательная была, аккуратная, сильная. Ничего не просила. Покормили – довольна была. Забыли похлебку дать – улеглась спать в сарае, за то и благодарила.
Голос у неё был низкий, грудной. Говорила медленно, могла замолчать на полуслове. А всё ж не исходило от нее никакой опасности, потому и люди не чурались её. Тут еще оказалось, что с детьми малыми хорошо управляется Татьяна Николаевна – так ценной работницей стала она.
Ежели дитя плакало и не унималось, брала девица его своими огромными руками и начинала над ним странную песню напевать. Глухо так, невнятно, протяжно. Странно это выглядело, а чадо засыпало, забывая про режущиеся зубки и кишечные колики.
Однажды шел Иван Афанасьевич мимо дома Шапкиных, у которых Татьяна Николаевна нянчила да прибирала. Она во дворе белье вывешивала. Услышав шаги, обернулась.
Увидел мужик глаза огромные, которые печально на его костыли смотрели, и замер. А потом услышал, как кто-то окликает девушку. Вот тогда и понял он, что это одна из девушек, которая осталась в селе после прихода белых.
Забыл он о ней тогда. А через неделю сосед к нему пришел, чтобы веселое рассказать.
— Ты ж Татьяну Николаевну видел? – спросил он. – Ну ту, что у Шапкиных служит.
— Умалишенную, штоль? – нарочито грубо произнес Иван.
— Ну чего ж ты так, Иван Афанасьевич, недобро-то, — с укоризной сказал сосед, — ну да! Баба ж она порченая, а тут намедни к ней Степан Фёдоров решил подмазаться.
Неожиданно для себя разозлился Иван. Хотя ему какое дело?
— Взял, что надо? – спросил он, чувствуя злость.
— Как же! – веселился сосед. – Она ж рослая, сильная баба. За шиворот подняла, да мордой в пол натыкала. Как котенка!
Вот тут расцвел Иван. Редко кто видел улыбку на его лице, а тут прямо от души порадовался мужик. От чего? Он и сам не знал. И чтоб собеседник не подумал, чего, тут же «исправился».
— А чего ж не дала мужику-то радости? – с удивлением спросил он. – Порченая ведь, не убудет.
Сосед лишь пожал плечами. Может, не по нраву ей был Степан.
***
Не думал Кошелев о рослой, молчаливой девице, что Степке Фёдорову отпор дала. А все ж иногда встречал её и вспоминал. Даже порой шевелилось в черствой душе что-то.
А потом и вовсе случилось то, после чего мужик жениться на душевнобольной надумал.
Несла Татьяна Николаевна яйца в лукошке. Вроде как от Шапкиных на продажу в другой конец села. В ту же сторону и Иван на костылях своих направлялся.
— Эй, умалишенная, а побегать можешь? – вдруг услышал за спиной Иван. Оглянулся он и увидел, что на лошади мчит старший сын Яковлевых. Решил парнишка напугать Татьяну Николаевну, окликнул, да лошадь направил, будто бы в её сторону.
Отшатнулась в сторону девица, да только неуклюже больно получилось. Упала, а с ней и яйца.
Озорник-то умотал под угрозы Ивана, а Татьяна Николаевна так и осталась лежать на дороге.
Подошел к ней Иван, помог подняться, яйца собрать. Вот только много их разбилось. Разрыдалась девица, а мужику её жалко стало. Погладил по голове и сунул денег, которые только от сестры получил за очередную помощь.
— Скажешь хозяину, что я купил – глухо произнес он.
Ох, как вскинула несчастная глазищи свои бездонные, как засияла в них благодарность… Не выдержал этого Иван, сказал что-то нелепое, да ушел прочь.
Вот только не мог забыть он этих глаз. Еще с того самого момента, когда с сочувствием глядела на него девушка во дворе хозяйского дома.
****
Всё это вспоминал Кошелев, когда говорил с соседом о своей горемычной судьбе. И когда тот посмеялся, мол, бери её в жены, задумался.
Ночью глаз не мог сомкнуть Иван, всё думал о том, что хозяйка нужна ему в дом. Потому рано утром пошел к Шапкиным и заявил о своем намерении.
— Ты чего, Иван Афанасьевич, она ж глупенькая, — удивился Михаил Шапкин, — куда ж такую в дом?
— Эта глупенькая в твоем доме управляется так, как жене твоей и не снилось, — огрызнулся Иван. – А мне с ней не про науку разговаривать.
— Ну, как знаешь, — пожал плечами хозяин дома, — её и спрашивай, а я возражать не стану.
Татьяна Николаевна на огороде возилась. Когда увидела, что Иван подошел, разволновалась, покраснела.
— Замуж за меня пойдешь? – глухим голосом спросил Кошелев. – Хозяйкой в доме станешь, не будешь чужим служить больше.
Подняла девушка глаза на Ивана, покраснела. Губы её что-то зашептали, дышать тяжело стала, разволновалась она. Что-то и сказать хотела, а не могла. Воздуху глотнула, опять попыталась ответить, и снова не смогла.
— Тихо, тихо ты, я ж не тороплю, — произнес мужик, — ты подумай, а я позже зайду.
Повернулся Иван на костылях, да направился к выходу. И тогда услышал, как окликнула его Татьяна Николаевна.
— Пойду! Пойду замуж за тебя! – громко произнесла девушка.
Усмехнулся Иван и кивнул. Сам же пошел к главе местному, чтобы разузнать, как ему браком сочетаться. Ведь у Татьяны Николаевны не было ни справок, ни документов.
— Добрый ты человек, раз несчастной девице помочь решил, — сказал Петр Кузьмич, — вот и я помогу тебе. Поженим вас, всё по закону будет.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ
