Глава 4.
Ехать до крепости дня три, и за это время Андрею Корневу есть о чём поразмыслить. Не думал, не гадал, что Тимоха подловит его на таком пустяке. И вроде нет на нём вины, а всё равно кошки на душе скребут.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Да ещё Василиса, дочка Марфы, запала ему в душу. Вспомнил Андрей, как увидел её первый раз – испуганную, худющую, уставшую с дороги – сразу подумалось, мала совсем, думал в куклы играет. А вот Тимоха не погнушался, совесть его не колыхнулась, что девчонка ещё перед ним, вцепился и до сих пор не отступает. Вот это и тревожило старосту Андрея Корнева. Он хоть и бороду небольшую отпустил, а годами-то молод ещё.
Тарахтела повозка, припекало солнышко, обещая скорое наступление тепла. Ныла душа молодого узника – пахать да сеять надо, а его в крепость. И как там мужики без него, справятся ли, думал Андрей. А потом снова вспомнил Василису, когда кинулась вслед за ним, и лицо его будто солнце согрело, улыбнулся, глядя на раскинувшиеся вдоль дороги берёзки.
— Чему лыбишься? – спросил один из казаков, что ехал верхом рядом с повозкой. – Тебе отчёт держать, а ты лыбишься.
— Бог милостив, докажу правду, — также с улыбкой ответил Корнев.
Тем временем Тимофей подговорил мужиков выбрать его старостой. И зная бойкий характер Тимохи большинство голосов было за него. Против оказались Ермил, Афанасий и Алёшка.
— Рано ты себя в старосты зачислил, разобраться надо, виноват ли Андрей Иваныч, а потом уж старосту выбирать.
— И я так думаю, — раздался голос Афанасия, — ещё неизвестно, как там дело обернётся, а мы уже от Корнева отказались как бы, негоже это…
— Да Андрей Иваныч… он же душу рвёт за всех, да не мог он, это же на семена, — горячо заступился Алёшка. – Да не можно так, взять и забыть человека…
Тимофей, заручившись большинством голосов, оглядывал недовольных. – Ну чего вы, мужики, надо же кому-то приглядывать… а коли думаете, не потяну, так найдите замену. – Он снова оглядел всех. Но желающих не нашлось. Ермил хоть и старше всех, да слишком совестливый, напрашиваться в старосты не стал, Алёшка – молод, Афанасий же сам не хотел. Остальным быть старостой – в тягость.
Вскоре все разошлись, остались Афанасий и Тимофей. Топтался Афанасий на месте, будто сказать что-то хотел. Тимоха взглянул на него, глаза сверкнули как молнии. – Ну говори уж, вижу, не умеешь таиться…
— Хотел при всех сказать, да боюсь, мужики бучу поднимут, одному тебе пока скажу: — Это же ты навёл атамана на амбар… а ведь знал… староста на семена оставил… вот зачем тебе, Тимоха, грех на душу брать?
— А у меня грехов не сосчитать, одним меньше, другим больше. Совет тебе дам, Афонька: помалкивай, будто и не видел ничегошеньки.
Василиса стояла за соседней избой и слышала весь разговор, затаилась, боялась дышать, потому как догадывалась, кто напраслину возвёл на Андрея, сама видела, как Тимоха указал атману на амбар. А теперь ещё этот разговор… она и про воду забыла, побежала к Марфе.
— Марфа Мефодиевна… матушка, что я слышала…
— Ну чего ты слышала? На тебе лица нет. По нашему старосте убиваешься, так время выждать надо, вернётся он.
— Так и есть, вернётся! — Василиса в отчаянии топнула ногой. – Не виноват Андрей Иваныч, вот ей Богу, не виноват. А слышала я разговор Тимофея и дядьки Афанасия… и то, о чём думала, так оно и есть. Это Тимофей на амбар навёл, это он оговорил нашего старосту.
Марфа вздохнула, не смогла сдержать улыбку. – ой, девка, всё я про тебя поняла… кинулась ты за ним, так всё сразу и поняла…
Румянец выступил на щеках Василисы. – Правда, матушка, скрывать не буду, люб мне Андрей Иваныч. Если бы и желала кого в мужья, то только его. Видно, не зря в такую дальнюю дорогу меня тётка Лукерья вытолкала, она может зла мне желала, а я чую, добро будет.
— Будет, детка, будет, коли ждать умеешь, — успокоила Марфа.
— Ну так раз не виноват, надо всем рассказать, да может дядя Ермил поедет вслед за ними…
— Забудь, куда ему ехать, не время нынче, да и нельзя одному.
Василиса села на лавку, расстроившись. – Как же так, виноват Тимофей, возвёл напраслину на Андрея и место его занял.
— Не об этом думай, — сказала Марфа, — думай, как бы спрятаться от Тимошки, у него ведь нынче руки развязаны, не отступится от тебя…
Не заметили женщины, как остановилась Катерина за дверью, через которую всё слышно. А потом случайно скрипнула дверь, открыла Марфа и увидела непрошенную гостью: — Чего тебе, Катеринка? Али забыла чего?
Катерина улыбается, кланяется. – Да зашла спросить… может корзину дашь мне…
— А на кой она тебе? Под снегом ягоды нет…
— Да сгодится… ну коли нет, так я пойду.
— Стой! – Марфа взяла свободную корзину. – Возьми вот, раз уж Афанасий тебе корзину сплести не успел.
Катерина выскользнула, поклонившись в знак благодарности.
— Не нравится она мне, ох не нравится, — сказала Марфа, — остерегайся её, испорченная баба…
— Как это «испорченная»? – спросила Василиса. Непонятно ей было, что хотела сказать Марфа.
— Жизнью испорченная, там, где белое – видит чёрное, а где чёрное – видится белое. Не отличит она добра от зла, потому как сама озлобилась.
***
Катерина, когда шла к Марфе, совсем о другом хотела спросить, да услышала разговор про ячмень, и поняла, что знает обо всём Василиса и грозится рассказать всем. Вспомнила она, как кинулась Василиса за старостой, когда увозили его, поняла, что окрепла девка, зубы показывает и мужиков подговорит против Тимофея.
И задумалась Катерина: а не убрать ли с дороги Василиску, уж больно много шума из-за этой девки. А если избавится от неё, то и Тимофея оградит и сам Тимофей теперь уж точно Катерине достанется. Была Василиса – нет Василисы. Чего Тимохе сокрушаться, когда Катерина есть… Вот такие мысли пришли ей в голову.
Затихла она, с Афанасием разговоров не ведёт, на Тимофея не смотрит, будто и нет его. Три дня прошло. Достала травку, которую с лета сберегла; траву эту в помощь себе собирала, как защиту для себя — против обидчиков.
Вот и пригодилась травка. Пока Афанасия не было, сделала отвар травяной, перелила в берестяной туес, крышкой прикрыла, взяла корзину и пошла к избе Марфы и Ермила.
Самого хозяина дома нет, а вот Марфа с Василисой не выходят. Заждалась Катерина, всё выглядывала, когда Марфа выйдет, чтобы Василиска одна осталась. Дождалась. Вышла Марфа и пошла к реке, а Катерина, крадучись, прошмыгнула в избу.
Василиса не ожидала её увидеть, вздрогнула. – Не пужайся, корзину принесла, не пригодилась. – Она поставила на стол туес, — и вот… угостись, отвар у меня, силы придаёт. А силы тебе нужны, вижу ведь, сохнешь по нашему старосте, — сказала Катерина и так жалостливо посмотрела на Василису, что та вдруг поверила ей.
— Гостинец никак? – спросила девушка.
— Он самый, не побрезгуй, выпей, — Катерина протянула туес.
— Благодарствую, угощусь… а ты присядь, скоро матушка придёт.
— Да когда же мне сидеть… пойду я. А отвар выпей.
— Выпью, уж точно тебе говорю, попробую.
— Вот и попробуй, а то остынет.
Катерина также бесшумно выскользнула, как змейка, и также, крадучись, ушла к себе.
Василиса открыла туес, пахло вкусно отваром травяным, хотела глоток сделать, да тут Марфа как раз пришла. Поставила отвар на стол, обрадовавшись, а та, раскрасневшись, села на лавку, платком машет. – Ох, запыхалась я, — на туес взглянула. – Никак отвар? – Взяла и сделал глоток. – Василисушка, это когда ты успела отвар сделать?
— Так это не я, это Катерина принесла, вон корзину вернула.
— А-аа, вернула-таки корзину…
— Вернула и благодарила, вот и отвар принесла.
Марфа ещё отхлебнула, — чего-то пить захотелось, — ещё отпила и поставила на стол, засмотревшись на Василису. – Чует мое сердце, вернётся твой суженый и посватается…
Василиса зарделась, опустила голову, стала косу теребить от волнения.
— Да чего уж там, суженый он тебе, вот как есть суженый. – Она развязала платок, покачнулась.
— Матушка, чего это вы?
— Прилечь бы мне, худо чего-то…
Василиса привела Марфу к ширкой лавке, и та легла на неё, потому как на полати взобраться уже не могла. Испугавшись за Марфу, почувствовала, что в горле пересохло, кинулась к отвару, что Катерина принесла и хотела отпить.
— Брось, — собравшись с силами, сказала Марфа, — оставь… водицы лучше испей… и мне водицы дай.
— Матушка, да что же это такое? Может позвать кого…
— Побудь со мной, — попросила она и взяла Василису за руку. – Говоришь, Катерина отвар принесла?
— Принесла, вы его, матушка отпили, а мне не разрешили…
— Отрава это, — тихо сказала Марфа, — дура я старая, не распознала сразу, да хорошо хоть тебя уберегла.
— Как же так, Матушка, неужто погубить нас захотела Катерина?
— Меня-то уже погубила… слушай, Василисушка, да запоминай…
Девушка поняла, что случилась беда и расплакалась, уронив голову на грудь Марфе. – Это я виновата, это для меня отвар, заставляла она меня выпить…
— Вот, и слава Богу, что не выпила. А я… я не жалею… мне только тебя жалко, уж так хочу свести тебя с Андреем Иванычем, да видно не успею.
— Марфа Мефодиевна, вы же мне матушкой стали, как же я без вас, не оставляйте меня.
— Не плачь, Василисушка, ты ведь радость моя была. Помнишь, ещё в дороге, сказывала тебе про деток моих… только родится и помирает… извелась я вся, всех схоронила, поехала, куда глаза глядят… А тут ты – испуганная, будто птица раненая… на радость ты мне послана, я ведь только с тобой узнала, как это матушкой быть. Крепись, Василисушка, не поддавайся Тимофею, держись за Ермилу Ерофеича, он заступится…
Лицо Василисы было мокрым от слёз. – Матушка, заступница, вы же мне как свет в окошке, будто маменька моя с того света вернулась, чтобы приглядеть за мной… не покидайте меня…
— Не много мне осталась, — Марфа стала тяжело дышать, — а ты живи, есть теперь у тебя крылья, есть…
— Как же она могла? Не зря вы говорили, что порченная Катерина…
— Бог с ней, прощаю её. За тебя не простила бы, а за себя – прощаю, — прошептала Марфа. – Несчастная Катерина, не согрел её добрый человек, когда беда с ней случилась, озлобилась она. Оставь её, пусть так живет, может выправится, — попросила Марфа. И было видно, что стало совсем тяжело. – И вот ещё… раз уж заместо матери тебе, прими моё благословение, отдаю тебя в жёны Андрею Иванычу Корневу… только выполни мою просьбу…
— Какую, матушка? – сквозь слёзы спросила Василиса.
— В избу его войдешь после венчания, женой войди, а не гулящей жёнкой, как все мы тут…
— Слушаюсь, матушка, обещаю, так и будет.
Марфе стало совсем тяжко, никакая вода не помогала, видно, сильный отвар принесла Катерина, с той мыслью принесла, чтобы одного глотка хватило.
Ермил пришёл, когда Марфа уже отходила. Он опустился перед ней на колени, взял за руку, ещё не понимая, что стряслось. – Василису береги, — прошептала она и больше ни слова от неё не услышали. Он стал перед иконой и начал молиться, понимая, что Марфа отходит к Господу.
Василиса упала на грудь Ермилу, сотрясаясь от рыданий. – Ну-ну, будет тебе, помолись лучше о рабе Божией Марфе.
Василиса отпрянула, будто вспомнила о чём-то страшном, кинулась к столу, схватила туес и выскочила из избы. Выплеснула содержимое проклятого зелья, швырнула посудину, хотела бежать к Катерине, но вспомнила наказ Марфы и остановилась. Теперь всё, что сказала Марфа, стало для неё назиданием, которое она запомнила слово в слово. Вытерев слезы, прошептала: — Обещаю, матушка, я дождусь Андрея.
***
Добравшись до острога, Андрея Корнева бросили в темницу. – Что же вы меня аки разбойника? – спросил он у стражи. – Велите к воеводе вести…
— Нету воеводы, занят он, сиди пока и не вздумай шуметь, а то враз цепи накинем.
Корнев замолчал, понимая, что спор не в его пользу будет. До самого вечера сидел в темнице, а потом и всю ночь. Холодно и голодно было, того и гляди, замёрзнешь и правды не дознаешься.
К обеду следующего дня звякнул засов, вывела стража его и отвели к воеводе.
— Говори, чего натворил?
— Помилуй, отец родной, ячмень нашли в амбаре, сказывают, укрываю. А как же я могу укрывать… семена это… помнится, в прошлом годе указ такой был часть семян оставить…
Воевода задумался. – Докладывали мне, помню… ну так и чего тебя сюда привезли?
— Так разобраться привезли.
— Значит, ни зернышка не укрывал? – переспросил воевода.
— Который год верой и правдой служу, нет моей вины.
Воевода махнул рукой: — Знаю, знаю, а потому отпускаю… только мои люди по осени спросят с тебя, ежели утаишь, тогда уж точно вздёрнут.
— Не утаю. Не было такого.
— Тогда кто же тебя оклеветал?
Андрей не хотел называть Тимофея, думал сам разберётся, но воевода достал свиток, развернул и поднёс к свече. – Вот тут давеча известили меня… не у тебя ли в деревне Тимошка Борякин?
— Есть такой.
— Вон куда прибился значит… разбойник это… беглый он…
— И что с ним теперь? – спросил Корнев.
— В острог его надо бы… или он исправно свою делянку возделывает?
Корнев был в замешательстве и всё надеялся, что Тимофей втянется и станет честно трудиться.
— Отрабатывает он своё, налог исправно платит, так чего же ещё…
— Ну тогда ладноть, сам там разберись. А ежели Тимошка отлынивать будет, враз старое припомним.
А нынче отпускаю тебя, тут казаки в твою сторону, так и ты с ними, коня тебе дадут…
Никогда так Корнев не торопился, как в этот раз. Погонял коня и вырывался вперёд, пока не окликнут. – Куда торопишься? – спрашивали казаки. – Коня хочешь загнать?
Он останавливался, поджидая других, а душа рвалась вперёд, будто чувствовала, как можно скорей на месте надо быть.
Глава 5.
— Негоже девке с чужим мужиком в одной избе ночевать, — сказал Тимофей, переступив порог дома. Он смотрел на Ермила исподлобья и видел в нём преграду, которую наметил легко преодолеть. Тимофей-то теперь староста, прав больше, да и силой не обижен.
— Побойся Бога, Тимофей, девка нынче мать схоронила, как же её одну оставить…
— Так не одна она, забираю к себе…
— Чай, не сундук, чтобы забирать, саму бы её спросить.
Василиса вошла в избу, после того, как оставила могилку Марфы и вволю наплакавшись, застала Ермила и Тимофея.
— Хватит тебе, Василиса, глаза портить и слёзы лить, собирайся, у меня будешь жить… такое мое слово.
— Да что ты, Тимофей, куда ей? Только сёдни мать схоронили, а ты девку к себе тянешь… не позволю.
— А я тебя и спрашивать не стану. Ты кто? Ермошка – рот гармошка… твое дело – с сохой в обнимку спать, а не девок караулить.
Ермил побагровел и сжал кулаки, хотя с Тимофеем, который был моложе его, не справиться ему.
— Погоди, Тимоха, старостой ты по случаю стал, вот вернется Андрей Иванович, соберем мужиков и решим, как должно быть по правде, а не по твоему указу.
— Я нынче староста, как скажу, так и будет. Не останется Василиса с тобой в одной избе…
Ермил еще что-то хотел сказать, но Василиса остановила его. – Погоди, Ермил Ерофеич, дай слово скажу. Я и правда у тебя не останусь… к Матрёне уйду, которая с Григорием живет, они уже звали… добрые люди не дадут пропасть. А ты, Тимофей, уходи, без тебя решим… и попомни мое слово: никогда к тебе не уйду, не мил ты мне, а если силой возьмешь, руки на себя наложу. Уйди, постылый, жених у меня есть…
Губы Тимофея исказились в злой ухмылке, он даже удивился, услышав отказ Василисы, никогда раньше не видел ее столь упрямой, будто подменили ее. А потом расхохотался так, что борода тряслась от смеха, сел на лавку, хлопнул себя по коленке, тряхнув кудлатой головой, стал смотреть на Василису, будто в первый раз увидел.
— Ай да девка, ай да Василиска, да ты видно горячая будешь, как молодая кобылица…
Он перестал смеяться, встал, подошел к ней и попытался схватить за косу, но получил отпор. Василиса, впилась зубами ему в руку, как разъярённый зверёк. Тимофей закричал – не ожидал получить рану от смирной, на первый взгляд, девки.
Ермил ухватился за Тимофея и стал выталкивать из избы. – Уйди, Тимоха, а то мужиков позову, враз выгонят, скатишься на прежнее место… гнать тебя надо вместе с Катериной… душегубка она и за одно с тобой…
Тимофей опешил, дал слабину. – Кто душегуб? Чего несешь?
— Марфу-то Катерина отравила…
Тимофей выпучил глаза, в которых, как молния, отражалась злость. – Врёшь! Напраслину возводишь, не было такого…
— Погоди, вот вернется Андрей Иванович, выведем вас на чистую воду…
Ермил, наконец, вытолкал Тимофея, и то лишь потому, что тот растерялся от услышанного. Он, конечно, знал, что Катерина та еще змея, но не думал, что душегубкой станет. – Врешь, Марфа сама померла, никто ей не помогал…
— А это мы дознаемся, — пообещал Ермил.
Тимофей прикрыл укушенную руку и процедил сквозь зуба: — Проклятая колотовка… хуже Катьки… дождёшься у меня, не видать тебе Корнева, как пить дать, не видать.
Злой, в разорванной рубахе, он ввалился в избу, как медведь, и почерпнув холодной воды, стал пить громкими глотками. Сел на лавку, положив руки на стол и опустив голову. Был он зол. А злость, как известно, недобрые мысли рождает. Понял Тимофей, что не покорить ему девку Василиску, защитники ей находятся, а главное – сама супротив его, как крепость держится. И понял он, что крепость эту даже осадой не возьмешь.
Вот ведь считал он Марфу препятствием, а нынче нет больше Марфы, некому опекать девку, а все равно не подступишься. И ведь если на рожон полезешь, то Ермил спуску не даст, слово сдержит: подговорит мужиков и скинут его, кончится его власть, которая недолго длилась.
А тут еще про Катерину слухи ходят, вроде как отвар принесла Марфе… неужели Катерина погубила Марфу… непонятно, зачем она ей. «А ежели Катька несла отвар Василисе…» — Тимофея осенила догадка и сразу сказанное Ермилом стало похоже на правду. «Дурная баба, уж коль замарать свою душу чужой погибелью, то с выгодой, — подумал Тимофей, — а у Катьки никакой выгоды ни на копейку.
Тимофей понял, наконец, что строптивая Василиса никогда не придет к нему, а силой девку уводить на глазах у всей деревни – на себя тень бросить. К тому же нет никакой надёжы, что бывший староста Корнев навечно останется в остроге… а вдруг вернётся… Вот тогда Тимофею несдобровать.
Разный народ бродил вдоль Енисея, жмутся люди к реке, там и вода, там и рыба, да и сплавляться по реке можно. И первые деревеньки появлялись в тех местах, где поле сохе поддавалось и сеять можно.
Охотники же в тайге оставались, выискивали зверя, пушнину собирали. Охотой местные в основном занимались, ходили на соболя, на белку, ценный мех припасали. Но появлялись охотник-одиночки из крестьян или служивых людей. И среди них был Ивашка, его еще «соколиным глазом» звали за меткость. Был он одиночка, и жилья у него постоянного не было, где придётся, там и заночует. То избушку соорудит в таёжной глуши, там отсиживается, а если к людям выйдет, то в какой-нибудь деревушке остановится, мехом расплатится, ему на пропитание дадут. Вольный человек, одним словом.
Как на Ивашку выйти, мало кто знал. А вот Тимофей встречался как-то с ним, Ивашка даже помог Тимохе, когда тот от инородцев убегал, спас, считай, что его.
Зная, что Ивашка где-то поблизости бродит, Тимоха отправился на поиски, авось повезёт и наткнётся на меткого охотника.
Идет Тимофей по тайге, сквозь дебри пробирается, заметки на деревьях ставит, чтобы не заплутать, вслушивается в каждый шорох, помнит, что где-то тут Ивашкина тропа. Идти тяжело, снег в тайге поздно тает. Там, на равнинах, почти стаял, а тут еще держится, хватается снежный покров за землю, не торопится уходить.
Слышит Тимоха позади себя смешок, будто кто-то насмехается над ним. Обернулся. А Ивашка за деревом стоит и посмеивается. – Никак снова убёг? – И смотрит на Тимоху узкими глазами, которые у него как угольки, пальцем грозит сквозь смех – Гляди, Тимошка, на хозяина нарвёшься, несдобровать. Заломает медведь мал-мал, — и снова смеётся.
— Ах чертяка, вот ты где, — обрадовался Тимофей, — я как пёс иду по следу, чую, где-то туточки ты.
Ивашка запахнул одежонку, чтобы не поддувало, вмиг серьезным стал. – Чего беспокоишь, какая нужда у тебя?
Тимофей взглянул в его азиатские глаза и подумал, как бы всё обсказать, чтобы поверил охотник. – Сведи меня с инородцами, — попросил Тимофей, — дело есть.
Ивашка глаза прищурил, и своим взглядом будто «ощупывает» Тимоху. – А какая тебе надобность?
— Есть у меня монета царская, на пушнину хочу выменять.
— А какой тебе резон у местных князьков менять, коли я могу тебе пушнину принести?
— Э-ээ, нет, ты по мелкому зверью охотишься, а мне другое надо. Атаман из острога давеча просил добыть меха, уж больно надо ему.
— Ну так заказывай, достану тебе, чего попросишь.
— Так у князя Иренея уже есть то, чего мне надобно… свёл бы ты меня с ним… в долгу не останусь, отблагодарю.
— Эка ты хватил! Иреней с такими смердами как ты не встречается.
Тимоха зло сверкнул глазами, но смолчал, ссориться с Ивашкой ему не резон. – Ну так пусть людишек своих отправит, — Тимофей указал в другую сторону: — Вон к тому ручью пущай приходят завтра… поджидать буду.
— А не боишься? Тебя самого на меха изведут, — Ивашка засмеялся.
— Ладно скалиться, дело говорю. И ты в накладе не останешься.
— Ну как душа пожелает, — согласился охотник, — сведу тебя с одним человеком, приходи сюда вечером, на это же место.
Тимофей и сам не ожидал, что столь быстро договорится и так скоро увидит нужного человека. Он достал припрятанную монету и вручил Ивашке. А еще достал из мешка ломоть и подал ему.
В тот же день украдкой снова пробрался к указанному месту. Надо сказать, что местные племена, крестьяне и служивые люди частенько пересекались и старались избегать столкновений. Торговля делала свое дело, и всё чаще выгодно было торговать или обмениваться, не досаждая друг другу.
Ивашка знал людей с обеих сторон, и можно сказать, умудрялся, в какой-то мере, быть неплохим переговорщиком, ладил и с теми и с другими. Вот и сейчас свёл Тимофея с нужным человеком от князя Иренея, а сам удалился, потому как чужие тайны незачем знать.
Он не слышал, о чем договорились две противоположные стороны, но видно, уговора достигли, хотя трудно было понять друг друга, не имея переводчика.
***
Утром, как только разъяснилось, Тимофей заглянул к Ермилу, но того не было в избе, и, понятное дело, Василисы тоже не было. Обещала уйти к Матрёне – так и сделала. Слоняться без дела у всех на виду Тимоха не хотел, зачем внимание привлекать, мужики и так на него косятся. Афанасий, к тому же, ворчит, что не того в старосты выбрали, и надеется народ на возвращение Корнева. Да и сам труд крестьянский в тягость Тимофею.
Потоптался недалеко от избы Григория и Матрёны, подождал, когда появится Василиса… кольнуло внутри. Но не от жалости к сироте, а от злости на самого себя, что не достался лакомый кусок, хотя вот она — рядом, только руку протяни. Но Тимофей вспомнил про свою руку, которая всё еще ныла после того, как Василиса впилась в нее. «Такая и глаза выцарапает» — подумал он. Потом усмехнулся. «Пусть теперь глаза князю Иренею царапает, он враз её строптивость плетью перешибёт.
Будто торопясь к реке, Тимофей как бы случайно крикнул Василисе. – Там, за увалом, казаки застряли, старосту нашего везут… чего не встречаешь?
Василиса, услышав про Корнева, остановилась. Уж больно сладкой и желанной показалась ей эта весть. Но верить Тимохе опасно, это она уяснила.
Однако Тимофей, наделённый природной смекалкой, продолжал: — Кто старое помянет, тому глаз вон… ты уж, Василиса, зла на меня не держи, чего с меня, мужика, взять, все мы тут как звери одичали, вот и кидался на тебя. Одним словом, пожалей… а то ведь Андрей Иваныч спуску не даст, а мне потом и голову приклонить негде…
Остановилась Василиса, слушает и сердце верить хочет, разве стал бы так просить Тимофей, если бы не знал, что Андрей Иванович возвращается. Бросила она ведро и побежала на тропу, за которой увалы открываются.
Снег подтаял местами, прошлогодняя пожухлая трава как жёсткий ковер под ногами. Бежит Василиса, вглядывается вдаль, а там уже лесок, через который пройти надо. Вдруг ноги подкосились от жгучего удара – плетью перехватили её. Упала она, а над ней лицо чужое склонилось, схватила грубая рука за подбородок, смотрит в лицо, рот пытается открыть, на зубы взглянуть, будто коня выбирает. Увидела азиатский оскал, — одобрительно хмыкнул чужак и вместе с товарищем подхватили Василису за тонкий стан. Коса её русая болтается, глаза ясные, как синее небо, полны ужаса… закинули поперёк коня и с гиками вдаль помчались.
И только Алешка Горбатов увидел случаем, как закинули Василису, как крикнула она и как помчались инородцы. Но не видел он, как с другой стороны обошёл Тимофей и поджидал воров.
— Стой! Уговор был, — сказал Тимоха, стараясь не смотреть на Василису, лежавшую обессиленно поперёк лощади, — я тебе товар отдал, плати пушниной, — попросил Тимоха.
Белые зубы блеснули на лице инородца, оскалился он и, как мог, сказал Тимохе: — Ничего тебе, псу, не должны. Твой девка – за наш девка…
— Так я же вернул вашу девку, — закричал Тимоха, — отдай пушнину, собака…
И тут же плеть больно ударила по Тимохе, он даже согнулся от боли. Снова с гиканьем поскакали инородцы, предвкушая, как обрадуется князь белой девке.
И только Алешка Горбатов, взойдя на пригорок, увидел, как увозят Василису. Только не догонишь, за лошадьми надо в деревню возвращаться. А тут издали еще отряд показался. Думал Алешка, может инородцы шалить вздумали, присел с испугу. Ан нет, разглядел казачьи шапки, отороченные мехом, обрадовался, бросился навстречу.
И удивился, заметив среди них старосту Корнева. – Андрей Иваныч, родимый, девку у нас украли!
Казаки опешили, уж не умом ли тронулся парнишка.
— Алёшка! Ты чего тут делаешь? Про какую девку речь ведёшь?
— Василису инородцы украли, никак, князю Иренею увезли.
Побледнел Андрей, подстегнул коня и помчался в открытую степь. Атаман служивых людей выбрал — еще двоих и вдогонку.
Оторвался Андрей от казаков, настиг у самой реки, бросился наперерез, встал испуганный конь на дыбы, — и остановились похитители, поднял старший руку: — Эй, рус, всё по справедливости, твой человек нашу девку брал? Брал. Мы вашу взяли.
— Тот человек – уже не наш человек, острог по нему плачет, — крикнул Андрей, — верни мою невесту, а я тебе еще и денег дам.
— Э-ээ, нет, мы Иренею обещали, уйди с дороги, — и он снял колчан, натянул стрелу. И тут же выстрел из пищали и шапка слетела с головы инородца. Не ожидал он, что найдется кто-то меткий со стороны Корнева.
Бросили девку в степи, развернули коней и умчались, оставив Василису и Андрея.
Кинулся к ней, поднял на руки, убедиться желает – жива ли. – А она смотрит на него и не верит, будто сон видит.
— Жива ли ты, Василисушка?
— Жива…
— Как же это, — бормочет Андрей, — едва успел отбить тебя. Опустил её на землю, а сам взгляд отвести не может, так дорога она ему стала. Передохнув, по сторонам смотрит: кто же стрелял, наверное, казаки… Но появляется охотник Ивашка, подошел к ним, смотрит виновато. – Ошибся мал-мал, человеку твоему поверил, — сообщил он.
— Какому человеку?
— Тимошке… с твоей деревни человек. Да решил проверить, однако… вот и подоспел вовремя.
Тут как раз казаки появились, и Ивашка, кивнув на прощанье, решил удалиться, не хотел он себя перед казаками обнаружить, мало ли какие у него дела.
***
Не знал Тимофей, что, и в самом деле, Корнев возвращается, да не один, вместе со служивыми людьми – одному в то время опасно в дорогу пускаться. Так что известил Василису ради того, чтобы удалилась подальше от деревни, да прямо в руки инородцев, с которыми уговор у Тимофея был.
И вот теперь, когда Алёшка Горбатов вернулся в деревню с криками, что Василису украли и что Андрей Иваныч вдогонку поскакал, понял Тимофей, что промаху дал. Схватил котомку, запихнул припасённый мех, еду бросил туда, да деньги припрятал, подпоясался кушаком, натянул шапку до самых глаз и вышел на тропу, озираясь, как зверь.
— Постой, Тимоша, не бросай меня, не жить мне тут… — крикнула Катерина и побежала следом, кутаясь в платок.
Взглянул на неё недовольно Тимоха, не время с бабой по тайге бегать, но и одному несподручно. И взяли они двух лощадей, оседлав, поехали прочь, оглядываясь, как бы погони не было.
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ГЛАВА — ЗДЕСЬ
