У Сергея Николаевича Голикова умерла жена Лида. Весть сразу же разлетелась по небольшому гарнизону. Дали отпуск на несколько дней, чтобы отвезти похоронить жену на её родине, рядом с бабушкой и дедом.
Коварная болезнь не давала о себе знать до последнего. Разве что редкими приступами боли, проходившими после пары таблеток. Никто и не думал, что так серьёзно всё. У кого не бывает недомоганий. Если болит что-то, значит человек жив. Так обычно говорят. А тут раз, и нет человека.
Лидочки нет. А муж, офицер с закаменевшим лицом, и сын, Димка, одиннадцати лет, беленький и хрупкий, в мать, есть.
Димка на отца совсем не походил. Сергей высокий, темноволосый, с четко очерченным профилем, а сын на физкультуре в конце ребячьей шеренги, тоненький, светловолосый с мягкой застенчивой улыбкой. Мамин сын. Или маменькин сынок. Так зло Голиков говорил, когда сердился.
Сам он таким не был. Был драчливый, гордый и злой…
Детство Серёжи пришлось на те времена, когда людей ещё забирали в вытрезвители. И отец его, Николай Лукич, в этом учреждении являлся частым гостем, хоть и работал на заводе, был женат и умудрился стать отцом двоих сыновей. Но если мама не успевала перехватить супруга в день получки, то в семье наступали тяжёлые времена.
Непременно пропив всё до копейки, старший Голиков попадал в вытрезвитель, а затем, вернувшись оттуда злым и опустошенным, начинал срывать плохое настроение на жене и сыновьях, упрекая их в своей несчастной жизни. Сыновей он воспитывал по старинке, то и дело пуская в ход широкий армейский ремень. Младший, Павлик, плакал и писался по ночам, а Сергей мечтал, как вырастет и отомстит отцу за все детские обиды. Мама заступалась за них, как умела, а потом прятала рубцы от ремня под длинными рукавами старенькой кофты.
Серёжа кусал губы и сжимал ободранные в драках кулаки. Не умея противостоять отцу, он оттачивал боевые умения на дворовых приятелях, отчаянно бросаясь на противника, превосходящего его по силе и возрасту. С Серёжей Голиковым старались не связываться, и не дружили. Не боялся его лишь Павлик. Для брата Серёжа готов был на всё.
— Не трожь его! — Кричал он рассвирепевшему отцу. — Алкаш! Ненавижу!
— Серёженька, не надо, сынок. — Просила мать. — Он же убьёт тебя.
Но Сергею надо было, чтобы отец забыл про Пашку. Пусть бьёт его, он сильный, выдержит. А Павлик и так просыпается в мокрой постели и, подвывая от стыда, топит простыню в ванне, чтобы никто не увидел на ней позорные жёлтые пятна.
— Ссыкун! — Крикнул как-то кто-то из пацанов во дворе и долго подтирал потом красную юшку из носа.
— В следующий раз зубы выбью. — Пообещал Сергей.
А потом умерла мама, и отец начал спиваться стремительно и неумолимо. Голикову Сергею Николаевичу светила колония, если бы не его старенькая первая учительница и участковый Пётр Константинович. Какие пороги оббивали эти двое, сколько инстанций прошли, но Сергея правдами и неправдами приняли в военное училище. А Павлик попал в интернат.
— Я тебя заберу, понял? — Упрямо сказал Сергей на прощание.
Не забрал. Не успел. Пашу нашли на чердаке того самого интерната с целлофановым пакетом на голове, уже остывшего…
* * * * *
Голиков вздохнул. Отодвинул непочатую рюмку водки. Насмотревшись на отца, он почти не пил. Перевёл взгляд на фотографию жены. Эх, Лида, Лида. Что ты нашла в мрачном, вечно погруженном в свои мысли одиноком человеке? Этого Сергей не знал. Они протянулись друг к другу словно две противоположности, словно две составляющие мира: тёмная и светлая. Неправда, что люди ищут себе подобных. Воспитанная в любви и ласке, весёлая фантазёрка и мечтательница, Лида всем сердцем потянулась к закрытому, эмоционально холодному мужчине в военной форме, встреченному ей однажды в больнице, где она лежала после операции аппендицита, и куда он привёз передачу жене одного из своих сослуживцев, оказавшись с оказией в городе.
— Спасибо, Серёжа. — Поблагодарила того вечно весёлая, разговорчивая Тоня. — Лёвке моему скажи, скоро выписывают. Привозить больше ничего не надо. А сам, если в городе будешь, зайди вот к Лидочке. Ей ещё лежать, а родные далеко, в селе. Не наездишься.
— Что ты, Тоня, — покраснела, как мак Лидочка — зачем? Здесь же есть всё…
— Голиков — мужик с тяжёлой судьбой, но правильный. — Сказала ей Тоня, когда выписывалась. — А что мрачный и неразговорчивый, так жизнь такая была. Найдется та, что отогреет, он и изменится.
— Нет, это решительно неудобно. — Робко возразила Лида. — Скажи ему, пожалуйста, чтобы не приезжал.
Но Сергей приехал. И встретил Лиду, когда врачи её выписали. А потом, позже, ездил знакомиться к Лидиным родителям.
Иван Николаевич смотрел на будущего зятя испытующе. Не о таком парне для дочери мечтал он. Сразу заметил и звериную настороженность во взгляде и жесткость характера, и тяжёлые кулаки.
— Доченька, ты уверена, что именно этот человек тебе нужен?
— Папа, Серёжа только с виду такой. Ты узнаешь его получше и поймёшь, что он надёжный, верный и добрый…
— Хорошо, если так. — Вздохнул отец.
Они вернулись из деревни сегодня утром. Сергей встал, заглянул в комнату. Сын спал тревожно, вздрагивая во сне. Из-под ресниц выкатилась крупная капля.
Как ни старался Голиков не походить на Николая Лукича, отец из него самого получался так себе. Не очень хороший получался, честно признаться. Ему хотелось, чтобы сын рос бойцом, таким, как он сам, с настоящим мужским характером, а Димка оказался другим. Он не умел и не хотел учиться драться, мог заплакать от жалости к кому-то и не стеснялся этих слёз. Его сын не любил спорт, но любил рисовать.
— У него талант, Серёжа. — Говорила жена. — Я и сама рисовала немного, но Димка…У него потрясающая художественная интуиция.
— Интуиция. — Хмыкал Голиков. — Чувство цвета! Ты его ещё крестиком вышивать посади. Лида, не надо растить из парня девочку.
— Серёжа, но не всем же воевать! — Возражала она. — Димка, он такой. Зачем ломать?
— Ты словно про игрушку про него говоришь. Ломать. Детей надо воспитывать, Лида!
— Воспитывать? Как тебя? Сдергивая ремень со стены, каждый раз, когда твой ребёнок не оправдывает твоих ожиданий? Нет, Сергей, пожалуйста, остановись.
Он останавливался недовольно, не умея найти компромисс в их с женой споре. Не осознавая, что боится, как бы Димка не вырос таким безвольным и плаксивым, как Павлик. Видел, что сын больше тянется к матери, злился, обижался, но Димка не становился другим. Он продолжал быть ласковым и эмоциональным, слишком чувствительным. Ошибка природы какая-то, а не пацан.
Но сейчас, глядя на него, такого несчастного даже во сне, Сергей почувствовал, как сдавило горло. Каково ему сейчас? Каково было самому Сергею, когда много лет назад соседка развернула его на пороге дома, где в комнате вокруг бездыханного уже тела матери суетились чужие люди…
Господи, трудно как. Лида, она одна понимала его, научила любить. Для неё Сергей пошёл бы на всё, как прежде для брата. Только ради жены он старался быть другим, только с ней умел улыбаться.
— Прости, Лида. — Выдавил он, взяв в руки портрет жены в простой деревянной рамке. — Я не знаю как дальше. Как теперь без тебя.
* * * * *
Сергей Николаевич так и уснул, не раздеваясь. А когда утром открыл глаза, на столе стояла тарелка с бутербродами. Димка тихо собирал портфель.
— Почему не разбудил?
Вышло грубо, и мальчик вздрогнул.
— Я думал, тебе не надо сегодня…
— Надо. Тебе, и мне. Потому что обязанностей никто не отменял.
Сын молча кивнул и торопливо вышел.
Сергей помотал головой и отправился в душ. Зачем он так с мальчишкой? Только вчера готов был заплакать над ним, спящим, а сейчас доброго слова не нашёл. Парень, вон, позаботился, бутерброды сделал. В этом опять проскочило что-то мягкое, девчоночье, и Голиков недовольно поморщился.
На работе никто не заметил опоздания.
— Не ждали тебя сегодня, Сергей. — Командир хлопнул по плечу. — Ты как?
— Нормально, спасибо.
— Сергей Николаевич, если помощь какая нужна, ты не молчи. Сын что?
— В школу пошёл. Насчёт помощи не знаю. Справимся. Работа лечит. Мне бы сейчас задание, да потруднее.
— Тебе. — Командир внимательно посмотрел на него. — А мальчик? Ему поддержка нужна, внимание. В школе обеспечат, понимают все. А дома…
— Лиду не вернёшь. — Тихо и твёрдо сказал Сергей. — А жить дальше надо. И сидеть миндальничать с парнем смысла я не вижу.
— Послушай, Голиков. Не прав ты. Поддержка каждому нужна, особенно ребёнку, особенно в такой ситуации. Через две недели каникулы начинаются. Хочешь, мы Дмитрию путёвку в детский лагерь обеспечим?
— Спасибо. — Кивнул Голиков. — Только я хотел его к родителям Лиды отправить на лето. Они вместе собирались. Да вот, вышло иначе. Тесть настаивал, чтобы я после похорон Диму там оставил. Но дисциплина есть дисциплина. Учёбу запускать негоже.
— Да какая у них уже учёба. — Начал было командир, но осёкся, глядя на суровое лицо подчинённого. — Ну, тебе виднее, ты отец.
Недели после похорон тянулись бесконечно. Сергей стал возвращаться всё позже. Опустевший без Лиды, дом встречал его тишиной. Димка старался не попадаться на глаза отцу, скользя по квартире бесшумной тенью. Сергей Николаевич не мог заставить себя поговорить с мальчиком, обнять его. Переживая собственную боль, казавшуюся главной, он не пытался представить размеры скрытого детского горя, и не умел справиться с ним. И однажды сорвался. Никогда не злоупотреблявший алкоголем, в один из вечеров он потерял контроль над собой.
А когда утром увидел разбитое стекло в шкафу, осколки тарелок на полу в кухне и рубец от ремня на тонких руках сына, не хотел жить.
— Вот что, Голиков. — В голосе командира больше не звучало сочувствие. — Есть у меня к тебе одно предложение…
* * * * *
— Поживёшь год у бабушки с дедом. — Пряча глаза, сказал Сергей Николаевич Димке. — В школу тоже у них походишь. Там, куда мне надо уехать, школы нет.
Димка молча кивнул. После того дикого случая, они ни разу не разговаривали.
— Прости меня, сын. — Вышло хрипло и совсем негромко, но Димка услышал.
— Я простил. — Прошептал он. — Тебе ведь тоже плохо без мамы.
Голиков рывком притянул к себе тонкую фигурку. Обнял крепко, вдохнул родной запах белобрысой макушки. Сын обмяк, прильнул к его груди, и Сергей почувствовал, как часто бьётся Димкино сердце. Быстро поцеловал светлые волосы, отстранил от себя, аккуратно сжав хрупкие плечи.
— Давай собираться, Дим. Времени мало.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ
