Январь был холодным, но тихим. А вот в феврале завьюжило, захолодало так, что щеки покалывало, и даже пяти минут хватало, чтобы замерзнуть. Но и в такие холода грузчики работали посменно, а вместе с ними конторщики и заадресовщики вагонов (их потом будут называть «приемосдатчики груза»).
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Контора, да и все помещения на станции, быстро остывали, хоть и протапливались сторожем Григорием Варочкиным регулярно. Григория давно уже дедом звали: и по возрасту подходил, и внешне, да и внуки у него. Но поскольку с трудовыми кадрами было сложно, вот и работал дед Гриша и сторожем, и истопником.
Вечером, когда уже стемнело, Григорий, закутавшись в тулуп и подняв воротник, обошел всю территорию, заглянув в каждый закуток. Посторонним пройти сложно, все выезды закрыты, а своих он наперечет знал. Вон диспетчер Кольцов пошел на смену, пряча руки в карманах, а там грузчики работают, подгоняемые десятниками. А вот уже готов состав к отправке – Григорий на всякий случай прошелся вдоль всего состава, не покажется ли кто чужой. Но на станции было тихо. Истопник вернулся в контору, проверил все печки, прикинув, что утречком надо золу выгрести и растопить к приходу конторских.
Поздней ночью он хотел еще раз выйти, проверить, как там составы – так положено было. Но вдруг занемог, в глазах потемнело, и он свалился тут же у печки, не в силах подняться.
Деда Григория нашла утром уборщица. – Что с тобой, Гриша? – она стала тормошить его. И он, придя в себя, бормотал что-то несвязное, всё перепуталось, он не мог понять, что это с ним было.
— Дохтура надо, дохтура, — тараторила уборщица.
Григорий поднялся, попросил воды, и стал припоминать, что же с ним приключилось. – Занемог я, Глаша, не заметил, как ночь прошла, надо бы посмотреть, как там, да печи топить надо.
— Куда тебе?
— Легче мне. А к дохтуру я днем наведаюсь. – Пошатываясь, он натянул свой тулуп, шапку-ушанку и вышел на мороз.
— Здравствуй, деда Гриша! – Навстречу попалась конторщица Полина Еремина. Щеки «горели» от мороза, на ресницах иней, и сама торопливая такая, видно, что замерзла.
— Здорово, Полинушка, иди, погрейся. – Григорий пошел, не спеша оглядывая территорию, и с обеих сторон проверил состав, готовый к отправке. И хотя снега в эту ночь не было, он заметил следы возле последнего вагона, посветив фонарем. Здесь, в конце состава, было почти темно. Хотелось взобраться на вагон и заглянуть — на такие дела у Григория нюх был. Но в этот раз стало страшно: ведь он всю ночь провалялся в забытьи, и что тут ночью было – ему неизвестно.
Ответственность заставила пойти к конторе, там и застал начальника погрузки Федора Ивановича Зарубина, который пришел на работу пораньше.
— Иваныч, дорогой, давай глянем, чего-то сердце не на месте.
— Ну чего стряслось? – нахмурившись, спросил Зарубин.
— Вон там состав стоит, надо бы заглянуть в последний вагон, кажись, следы там…
— Григорий Фаддеич, так это уже к отправке состав, конторщик проверил, паровоз подадут и отправим.
— Глянуть надо…
— Что ты так тревожишься? – спросил Зарубин.
— Каюсь, дорогой ты мой, каюсь, худо мне ночью стало, не доглядел… не выходил я, не знаю, чего тут делалось без меня…
Зарубин рассмеялся. – Ну, конечно, без Григория Варочкина дело не сделается, — он слегка хлопнул его по плечу. – А может ты не вышел, потому что выпивши был?
— Помилуй, Иваныч, я же на работе – Боже упаси, ты меня знаешь…
— Знаю. Ну, тогда если плохо тебе, давай к доктору, распоряжусь, там бричка стоит, отвезут.
— Это потом, давай сначала глянем, а то душа не на месте.
Тихо переговариваясь, они прошли вдоль всего состава, не заметив ничего подозрительного.
— Вот туточки, — указал Григорий, — вон натоптано, видишь, следы…
— Да-аа, Григорий, такие следы только ты можешь узреть, — удивился Зарубин. – Ладно, проверим, — он отдал фонарь Григорию, а сам, кряхтя, полез на вагон. – Твою макушку, как же они взбираются, — ворчал он, одновременно сочувствуя конторщикам.
Поверхность вся обрызгана известью — это хорошо видно. И только в самом углу зияет яма, точнее сказать – ямка. И это тот факт, что угля отсюда нагребли.
— Та-аак, идем дальше, — сказал Зарубин, и направился к следующему вагону. Но там всё без изъяна – ни одного куска не уволокли.
— Похоже, что только там выгребли. – Зарубин занервничал. — Давно такого не было. В зиму сорок второго, сорок третьего – нередко. Но закон настолько суровый, что охотников нагрести угля поубавилось. К тому же местным уголь выдают, всё строго по спискам.
— Батюшки, как же это? – сокрушался Григорий. – Кто же это? – Он стянул шапку, не обращая внимания на холод, и вытирал лицо от слез. — Иваныч, это я виноват, прихватило меня, свалился, не наведался, прости…
— Да перестань ты, никто тебя не винит! – Приказал Зарубин. – Разбираться будем.
— В милицию, значит? – спросил Григорий.
— Сначала начальнику станции и парторгу доложу… а ты, — он посмотрел на несчастного Григория, — в лазарет срочно, не хватало мне еще с тобой беды.
— А может, все-таки Григорий Фаддеевич виноват? – спросил начальник станции Николай Степанович Лукьянов. – Выпил и уснул, или того хуже: сделал вид, что не заметил воров, потому как в сговоре с ними был…
Федор Иванович Зарубин мотнул головой. – Двадцать лет знаю Григория Варочкина, никогда не подводил. Да и вообще, не похоже на него. Он ведь сам меня к вагону привел… был бы виновен, зачем тогда на пропажу указывать?
В кабинете начальника станции было трое: Лукьянов, Зарубин – руководитель отдела погрузки, и парторг Иван Иванович Павловский.
— Ну что, в милицию значит? – спросил Лукьянов.
— Погодите, товарищи, давайте посмотрим, кто в эту ночь работал, — предложил Павловский.
— Работала бригада грузчиков, бригадир Надымов. Но они в другой стороне были, далековато им, к тому же я выяснил и проверил: на месте все были, никто не отлучался.
— А кто этот состав проверял? – спросил начальник станции. – Кто из конторщиков работал в эту ночь?
— Состав проверяла Еремина, — ответил Зарубин.
— Это которая молодая совсем? – решил уточнить Лукьянов. – Дайте ее личное дело.
— Николай Степаныч, дело, конечно, можно посмотреть, но сразу скажу: там только школа и вот… у нас теперь.
— Как она работает?
— Да хорошо работает, грамоту хотели дать…
— Без году неделя, сразу грамоту, — проворчал начальник станции. – Все-таки поговорить с ней надо. Получается, она последней состав проверяла… неужели не заметила хищение? Или не хотела замечать?
Полина еще не успела уйти с работы после смены, как ее вызвали к начальнику станции.
— Так вы что, на меня думаете? – она вспыхнула, как спичка, от мысли, что ее подозревают.
— Никто на тебя не думает, — сказал Павловский, — но хотели бы уточнить, может, вспомнишь… вдруг кто подозрительный был.
— Да никого не было, честное слово, никого… даже наш пёс, что на станции живет, голоса не подал.
— А могла не заметить хищение? – спросил начальник станции. – Темно было, заглянула… и пропустила.
— Не-еет, что вы, я всегда внимательно смотрю…
Полина смотрела в лица мужчинам, то на одного, то на другого взглянет, словно ищет поддержки и защиты. Она представила, что ее уволят, или того хуже: арестуют. А это же какой позор… что мать скажет, родственники, что подумают…
— Я не виновата, я, правда, не брала. Зачем мне? У меня папка на фронте погиб… ну как бы я… это же стыдно…
— Успокойся, — сказал Павловский и по-отечески взял ее за руку, — никто на тебя не думает, мы разбираемся. Так что иди домой и отдыхай после смены.
Полина вышла из конторы, а ноги подкашивались. Она только воспряла духом, гордилась тем, что работает, что платят ей хорошую зарплату, даже в деревне теперь ею гордятся… И вдруг в ее смену хищение.
Утром в общежитии застала только Клавдию и Марию, они тоже пришли со смены.
— О-оо, Полинка-картинка, давай к нам, — позвала Клавдия, приглашая к столу. Вообще, Клавдия на вид женщина суровая, да и голос громкий, прикрикнет – так и присядешь. А в душе добрая, Полина давно заметил какое-то тепло в ее глазах.
Она ничего не хотела говорить, просто промолчать хотела, но не сдержалась и вытерла слезы.
— Это чего? Что такое? – строго спросила Клавдия. – Первый раз тебя такой вижу…
— В мою смену хищение произошло, — призналась Поля и обессилено опустилась на табурет, даже не успев раздеться.
— Ну и что? – спросила Клавдия. – Ты же не сторож, ты конторщик, твое дело замеры делать.
— Так вот я и делала, а оказалось, что там уголь пропал.
— Целый вагон что ли? – смеясь, спросила Мария.
— Нет, там немного, может мешок будет.
— Всего-то? – продолжая смеяться, спросила она. – Ну, посадят тебя на год-два, отсидишь, вернешься…
Полина заплакала.
— Машка, заткнись! Нашла, когда шутковать! Видишь, девка не в себе от пропажи. – Сказала Клавдия.
— А-ааа, а ведь я предупреждала: тырить уголь нельзя, — продолжала Мария.
— Не брала я! – Закричала Полина.
— Да уймись ты! – Клавдия со злостью посмотрела на Марию. – Не пугай ее!
Мария перестала смеяться. – Ну ладно, ну пошутила я, — сказала она, — не плачь, разберутся…
— Меня уже к начальнику станции вызывали, — призналась Поля.
— Ну, так они обязаны это сделать, — сказала Клавдия, — не надо раньше времени слезы лить.
— Ага, милицию вызовут, что я скажу…
— Слушай, Поля, а может ты просто не заметила пропажу? – спросила Мария.
— Маша, клянусь, я всё осмотрела, ничего не пропустила…
— Ну значит, кто-то после тебя поработал, вот только кто – неизвестно, — сказала Клавдия. Она подошла к Полине и обняла ее за плечи. – Не бойся, если что – я первая за тебя поручусь. Клавку Ахтобину тут все знают, я ведь «стахановка», я за тебя заступлюсь.
Тем временем в кабинете начальника станции разгорелся спор.
— Наши братья и сестры на фронте победу ковали, а мы тут уголь растаскиваем, когда вся страна в нем нуждается, — едва сдерживаясь, чтобы не выплеснуть весь гнев на товарищей, всё больше распалялся Лукьянов.
— Согласен, Николай Степанович, — виновато кивал начальник погрузки, — хищение на лицо, будем разбираться, акт уже составили, придется вызывать милицию…
— Да-аа, товарищи, — угрюмо заметил парторг Павловский, — не так много украли, сколь позора принесли… стыдно. Но и оставлять это так нельзя, иначе хищения участятся.
— В общем, звоню в милицию, чего кота за хвост тянуть, — сказал Лукьянов, — пусть смотрят, допрашивают…
Начальник погрузки Зарубин заволновался, дело-то неприятное, лишнее пятно теперь на весь отдел ляжет.
Но тут снова заговорил Павловский: — Погоди, Николай Степанович, не сообщай… ну сам подумай: кого допрашивать? Больного Григория? Или эту девчонку? Она ведь совсем молодая, но старательная. К тому же к знаниям тянется, в библиотеку часто ходит, даже техническую литературу читает, ей бы дальше учиться, а тут… допрос, да еще в спешке дело могут завести…
— Что предлагаешь, Иван Иванович? – спросил начальник станции, нервно постукивая пальцами по столу.
— Предлагаю пройтись по поселку… у нас ведь лишний раз печку не растопят, экономят на угле. А раз уголь украли, кто-то может и выдать себя дымком…
— Ну-уу, это еще бабка надвое сказала, — разочарованно заметил начальник станции, — так можно неделю ходить и ничего не выходить…
— А что? – оживился начальник погрузки, — попробовать можно, — ну хотя бы сегодня… я хоть сейчас готов пойти…
— Так и я готов, — сказал парторг.
— Своими силами хотите обойтись? – спросил Лукьянов. – А знаете, что за это бывает?
— Николай Степанович, всю ответственность на себя беру, — пообещал парторг.
— Да уж нет, Иван Иваныч, ответственность у нас общая, — он решительно хлопнул ладонью по столу, — в общем, времени у вас до обеда, если ничего и никого не найдете, заявляем в милицию… и пусть тогда всех допрашивают.
Лукьянов и Павловский вышли на мороз, не чувствуя холода, настолько были озабочены хищением. К ним подошел диспетчер Алексей Тимофеевич Кольцов и поздоровался.
— Федор Иванович, — Кольцов обратился к начальнику отдела погрузки, — ты уж прости, но я всё знаю… я ведь дежурил сегодня ночью…
— Алексей, а что ты можешь знать? – спросил Зарубин. – Ты же у себя, в диспетчерской…
— Я человека этого знаю, она хоть и молодая, но совестливая. Поверь, я на фронте разных людей повидал…
— А с чего ты взял, что мы Еремину обвиняем? Ведь ничего еще неизвестно, — спросил Зарубин.
— Так ведь ее к начальнику станции вызывали, а потом я ее видел заплаканную… переживает девчонка…
— Погоди, Алексей, — в разговор вступил парторг, — никого мы не виним, мы разобраться хотим, проверить надо, пройтись по поселку…
— Понял! – Сказал Кольцов. – Это я поддерживаю, и пойду с вами.
— Ладно, пойдем, — согласился Зарубин, — ты здесь хорошо всех знаешь.
Поселок, окутанный морозной мглой, предстал перед взглядом мужчин. Народ уже отправился на работу. Уже слышно вовсю гудки паровозов, поскрипывание саней, мчащихся по своим делам. Вот уже появилась полуторка, видно, кто-то из города приехал.
Пройдя центральную улицу, ничего особенного не заметили. Из торчащих на крышах труб, даже намека на дым не было.
— С вечера протопили, а утром на работу… на кой ляд уголь зря жечь? – спросил Зарубин. – Видно, ничего мы не найдем.
— Глянь, Федор Иванович, дымок идет, здорово так идет.
Все трое остановились и подошли ближе. – Так это дом Катерины Кузовлевой, кажется, — предположил Зарубин.
— Кто такая? – поинтересовался парторг Павловский.
Зарубин усмехнулся. – Вот когда придет к тебе жена Василия Надымова, тогда и узнаешь, кто такая Катерина Кузовлева.
— Загадками говоришь, Федор Иваныч, — недовольно заметил парторг.
— А чего тут тайного? Все знают, что Кузовлева – полюбовница Василия Надымова. Работает этот Надымов хорошо, в передовиках, но в личной жизни – слабак… еще тот слабак…
— Ну и какое нам дело до этого? – спросил Кольцов.
— Да никакого, — ответил Зарубин, — если не учитывать, что труба у нее дымит, как у паровоза.
— Ты что, Федор Иванович, думаешь, она нашим угольком обогревается? – спросил парторг.
— А вот это мы сейчас узнаем. – И он постучал в двери.
Катерина – женщина видная, даже непонятно, когда во всей этой кутерьме успевает нарядиться. Вот и сейчас она уже с накрашенными губами и с закрученной косой.
— Катерина Семеновна, побеспокоим тебя, — сказал начальник отдела погрузки.
Кузовлева, не ожидала увидеть в своем доме гостей со станции, но быстро спохватилась и улыбка показалась на ее красивом лице.
— Ой, как вы ранёхонько! Я и прибраться не успела…
— Нам твои углы ни к чему, — сказал парторг, — уж извини за ранний визит, дело у нас к тебе.
Женщина картинно махнула рукой на стулья, а сама поправила волосы, продолжая излучать улыбку. – Да какое же ко мне дело, я ведь женщина одинокая, муж с фронта не вернулся, живу как сирота…
— Ну, сейчас полно сирот, — прервал Зарубин, — ты лучше скажи, как у тебя с углем? Хватает?
Катерина сразу изменилась в лице, не ожидала, что про уголь спросят. – Не жалуюсь, — ответила она.
— Ты вот с утра протопила, на работу что ли не торопишься?
— Тороплюсь. Я на почте работаю, все знают. Да и какое дело вам до моего угля? Выписали. Положено мне.
— Ух, тепло у тебя Катерина Семеновна, — заметил парторг, — видно топлива в избытке.
— Да какой избыток? – вспылила хозяйка. – Сами посмотрите, вон под навесом уголь у меня.
— А что, и посмотрим.
Все вышли.
Зарубина и его спутников интересовало, не помечен ли уголь известью. Осмотрев, ни одного куска помеченного не нашли.
— Это все? – спросил Зарубин.
— Все! – Ответила Катерина. – Можете проверить, хоть все пересмотрите.
— Верим, — ответил парторг. — Ты уж прости, время такое.
— Но хочу заметить, что уголька у тебя больше нормы, — сказал Зарубин, — а все потому, что снабжают тебя…
— Может и снабжают, — гордо заявила хозяйка, — только уголь этот честный, не ворованный, мне человек от всей души приносит…
— И этот человек Василий Надымов, — сказал Зарубин.
— И что? Имеет право. Свое приносит.
— Эх, Катерина Семеновна, — Зарубин вздохнул и осуждающе взглянул на хозяйку, — а то, что этот уголек бригадир Надымов из собственного дома приносит, это тебя не тревожит…
— А мне какое дело? Сам так пожелал…
— Ладно, пойдем, — предложил парторг, и все трое вышли.
— Вроде не мое дело, — не унимался Зарубин уже за воротами, — но ведь Надымов от собственных малых детей отрывает, у него же их двое… а Катерина знает и без зазрения совести принимает подачки…
— Как же это так? – удивился Кольцов. – У него же дети, получается, мерзнут, а он Кузовлевой угля подкидывает? Или это не его уголь?
— Его это уголь, — ответил Зарубин, — Васька – он ведь четный, чужого не возьмет, а свое отдаст. Вот и отдает Катерине, видимо, совсем голову потерял.
— А что же теперь делать? – спросил Кольцов. – Время идет, а мы ничего не выяснили.
— А вон пойдем туда, мы там еще не были, — предложил парторг.
Домик был небольшим, ветхим, казалось, продуваемый со всех сторон. Но над крышей вился дымок, и даже в воздухе чувствовался его запах.
— А это чей дом? – спросил Зарубин.
— Кажется, Анны Савенко,- подсказал Кольцов, — помнится, она раньше на складе работала…
Осторожно постучали. Заскрипела дверь и хозяйка появилась на пороге, испуганно отшатнулась. – Ой, а чего случилось? Аж втроем ко мне пришли.
— Анна, не пугайся, мы ненадолго, — предупредил Зарубин. – Мы со станции, вопрос есть, уточнить надо.
— Ну, проходите, у меня еще дети в школу не ушли… да вот младшая болеет.
В доме было относительно тепло, печка, хоть и старенькая, грела исправно. Светлые занавески, с вышитыми яркими бутонами цветов, украшали небольшое окно в первой половине дома. На печке лежала овчина, края которой свисали, а за печкой стоял рукомойник.
Гости окинули взглядом жилище, заметив скромность обстановки и изрядно поношенную подростковую одежду.
— А что с младшей? – спросил парторг Павловский, услышав кашель.
— Да простуда привязалась окаянная, уж который день не отпускает, измаялась я с ней.
— А к доктору?
— Был у нас доктор, микстуры выписала, лечимся вот…
— А скажи-ка, Анна, как у тебя с углем?
— Ой, да в эту зиму прямо беда… но сейчас уже лучше, мальчишки вот только что уголь притащили, немного, правда…
— А откуда взяли?
— Как откуда? – удилась Анна. – Выписывают же… Нам по осени выписали, а это еще добавка…
— Ага, добавка, говоришь, — Павловский пытливо посмотрел на Анну. – Позови-ка мальчишек… не убежали еще в школу?
Она отдернула занавеску: — Витька, Петька, чего притихли? Идите сюда.
Мальчишки, двенадцати и четырнадцати лет, вышли к гостям. Они уже были в школьной форме, которая явно им мала.
— Ну, рассказывайте, откуда уголек? – сурово спросил Зарубин.
— Нам это… дали…
— Где дали?
— На шахте, — покраснев, сказал старший.
— Вот я, начальник погрузки со станции, сейчас вернусь в контору и позвоню на шахту, и там скажут, по какой такой причине уголь пацанам раздают…
Младший Петька захлюпал носом, старший недовольно сопел и смотрел исподлобья, потом выдавил из себя: — Не надо, дяденьки, я все расскажу…
— Так вы что, ироды, обманули меня? – Анна схватила полотенце и замахнулась на старшего. Кольцов перехватил ее руку. – Погоди шашкой махать, — сказал он, — давайте послушаем, что скажут.
— Дома холодно, Танька болеет, — начал рассказывать старший, — вот и пошли на станцию…
Анна заплакала. – Ой, горюшко мне, ведь правду говорит Витька, мерзнем мы, да еще младшая хворая лежит… но если бы знала, не пустила бы, — она пригрозила старшему, — вот накажут нас, будешь знать.
— Накажут, накажут, — пообещал Зарубин. – Ты вот что, Анна, как тебя по батюшке…
— Михайловна я.
— Значит так, Анна Михайловна, сиди тихо, слушай и не перебивай. Я твоим пацанам «картину нарисую», чтобы знали, чего им ждать.
— Дяденька, мы больше не будем, — сказал старший.
— Это хорошо. Но за содеянное надо ответить, — напомнил Зарубин. — Вы когда уголь брали, подумали о матери? Вот сейчас заявим в милицию и вашу мамку, она ведь за вас отвечает, привлекут. Что тогда с вами будет? Думали об этом, когда по вагонам шастали? А о тех людях, что на станции работают, подумали? Вот не нашли бы вас, значит другие ответили бы… невиновные люди ответили бы…
— Нас посадят? – спросил Витька.
— Надо бы. Но в этот раз наказание другим будет.
Витька посмотрел на Зарубина, пытаясь угадать, что он задумал.
— Да-да, отвечать все равно придется.
Анна ойкнула.
— Не пугайся, Анна Михайловна, но отвечать они будут, — пообещал Зарубин.
Парторг Павловский и диспетчер Кольцов тоже не понимали, что имеет в виду начальник отдела погрузки.
— После школы жду вас на станции, в конторе скажете, что к Зарубину пришли.
— Зачем? – спросил Витька.
— Отрабатывать будете.
— Это как? – удивился Петька.
— Подметать поставлю вас. Обоих.
Мальчишки переглянулись.
— Или все-таки в милицию заявить? – спросил Зарубин.
— Нет! – ответили сыновья Анны. – Мы придем. Обязательно придем.
— Ну, а теперь дуйте в школу, а то опоздаете!
Когда братья Савенко ушли, слезы хлынули из глаз Анны. – Спасибо, родимые, спасибо, что до суда не довели… клянусь, я ведь не знала…обрадовалась…
Она поднялась, стала одеваться. – Я отдам, весь уголь отдам.
— Оставь. – Попросил Парторг Павловский. – Отработают мальчишки… и не бойся за них, не обидят их там.
Мужчины вышли от Анны обескураженные, и вроде уголь нашелся, а радости не было. Зарубин попытался закурить, но пальцы не слушались, Павловский помог ему.
— У нее мужик с фронта не вернулся, знал я ее мужика-то, — тихо сказал Кольцов.
— Да-аа, дела, — наконец произнес начальник отдела погрузки.
— Насчет отработки… это ты хорошо придумал, — поддержал парторг.
Вернувшись, Зарубин и Павловский, первым делом рассказали о находке начальнику станции Николаю Степановичу Лукьянову, и тот пару минут молчал, опустив голову.
— Как же так получилось, что вдова героя мерзнет вместе с детьми?
— Наверняка, по осени на шахте норму выдали, как всем, — ответил Павловский, — а то, что домик весь в дырах, это не учтено.
— Значит так: звоню на шахту, пусть добавят. А мальчишкам мётлы выдать, пусть работают, ну и рассчитаться с ними, как положено, под роспись в ведомости, в общем, пусть Зоя Антоновна оформит дней на десять хотя бы старшего, а младший помогать будет.
Павловский с Зарубиным вышли от начальника, и парторг, вернувшись в красный уголок, застал Кольцова.
— Алексей, ну что ты домой-то не идешь? — Да хотел узнать, что там решили.
Парторг увидел, как принесли в мешке уголь для отопления помещения. – Стой, не надо, — сказал пожилому рабочему, — обойдемся мы сегодня, Макар Степанович, ты лучше уголек этот вот по этому адресу доставь, — он черкнул на бумажке адрес вдовы Анны Савенко.
Мужчина посмотрел на холодную печку и удивился: — Как же это, Иван Иваныч? Замерзнете ведь. Собрание же вечером, холодно будет…
— Ничего, мы в одежде… постараемся быстрее провести.
— Это хорошо, — сказал Кольцов, ставший свидетелем разговора, — хорошо Иван Иваныч придумал.
— Да, хорошо, поможем, не замерзать же им. И весной субботник надо провести, домик ее подлатать, — предложил парторг.
— Это обязательно, ребят позовем, кто не на смене.Материал попробуем выписать, и отремонтируем… кто же ей поможет теперь, кроме нас…
— Алексей, обед скоро, а ты еще дома не был, — напомнил парторг, — тебе отдыхать надо.
— Отдохну. Мне пару часов поспать и хорошо.
Кольцов вышел из конторы, когда день уже вовсю разыгрался. Но даже сейчас, когда на часах скоро обед, зимнее солнце не спешило радовать. Вроде пробились его скудные лучи сквозь морозную мглу, но воздух так холодил, что и грамма тепла не чувствовалось.
Кольцов возвращался домой пешком, отказавшись от обогнавшей его почтовой повозки, где возницей был его давний знакомый Антипов Дмитрий.
— Езжай, Митя, — махнул он ему, — я пешочком, мне тут еще по делам зайти надо.
— Ну как знаешь, Алексей Захарович. А то гляди, подвезу…
— Не надо.
Кольцов свернул с центральной улицы и подошел к общежитию. Обледеневшее крыльцо было предусмотрительно посыпано золой. Дверь была открыта, но он осторожно постучался. Веревка с бельем сразу бросилась в глаза, и он, сняв шапку, растерялся, хотя был не робкого десятка.
— Ой, а это… Алексей Захарович, это вы? – удивилась Мария, не понимая, какое отношение имеет диспетчер станции к общежитию.
— Доброго дня… мне бы конторщика увидеть (почему-то он сразу назвал ее должность, как будто на работе)… Полина Еремина дома?
— А-аа, Полинка? Дома, дома, проходите. – Мария начала спешно сдвигать белье на веревке. — Вон она, с книжкой сидит.
Полина, увидев Кольцова, побледнела, почему-то сразу связала его появление со случившемся этой ночью.
— Ну, еще раз здравствуй, — он улыбнулся, — разговор есть, выйди ненадолго.
Клавдия и Мария ускользнули на кухню, сообразив, что людям надо поговорить.
— Алексей Захарович, не ожидала вас здесь увидеть… скажите сразу, какие вести вы мне принесли? Вы же из-за того случая пришли…
— Хорошие вести. Виновники после обеда метлой на станции будут мести. Ну не на самой станции, туда не всех пускают, а вот рядышком.
— И кто же это?
— Да мальчишки местные. Холодно было дома, вот и решились…
Полина, в простом платье, с растрепавшейся косой, спохватилась и стала прибирать волосы. – Вы простите, сосем не ожидала вас увидеть…
— Не суетись, лучше отдыхай. Спокойно отдыхай, — напомнил Кольцов.
— Спасибо! А давайте я вам чай согрею, у нас печенье есть…
— Чай – это хорошо… но пойду я, дома еще не был.
— Так вы из-за меня? – удивилась девушка.
— И из-за тебя тоже. Ну, все, пошел я.
Дверь за ним закрылась, а Полина стояла посредине комнаты как заколдованная.
— Какие мы важные стали, к нам прямо домой приходят, — насмешливо сказала Мария, тряхнув короткими волосами, ровно подстриженными. Она оглядела девушку с головы до ног. — Надо же, кто бы мог подумать… приворожила ты его что ли?
Полина, опомнившись, поняла, что сказанное адресовано ей. – Я? Как это? Даже не думала, — растерянно сказала она. – Алексей Захарович пришел сказать, что воришек нашли.
— Ага, о тебе, значит, печется, — также насмешливо продолжала Мария.
— Машка, чего пристала к человеку? – спросила Клавдия. – Подумаешь, с работы пришли, чего такого…
— Ну, к нам же не приходят. И к Валентине никто не приходит, а к нашей Поле пришли.
— Сказано: по делу человек пришел. И всё тут. Нечего лишнее накручивать.
— Да клинья он к ней подбивает! – Обиженно призналась Мария.
Клавдия подошла к ней ближе и тихо спросила: — Тебе какое дело? У тебя с Митькой Антиповым вроде как любовь… чего тебе еще надо?
— Красную помаду — вот чего мне надо! – Со злостью и с какой-то развязностью ответила Мария.
И когда она вышла, Клавдия сказала Полине. – Ты на Машку не обижайся, она по весне, как Алексей Захарович с фронта вернулся, заглядывалась на него, думала, сладится у них, а он с ней ровно – как и с другими, никаких амуров, вот так то.
— А я и не обижаюсь, — ответила Полина. Она все еще была под впечатлением визита Кольцова. И это было и неожиданно, и приятно. Радость была, что все разрешилось, и что именно Кольцов пришел с хорошей вестью.
***
Павловский тем временем готовился к собранию, но прежде решил встретиться с Надымовым, и попросил начальника отдела погрузки найти его.
— Чего его искать? На работе он сегодня, его смена. Скажу мужикам, передадут, чтобы зашел. – Зарубин хитро прищурился. – Всё-таки принял ты к сведению мою информацию.
Парторг Павловский сморщился, видно было, что предстоящий разговор ему неприятен. – Принял, принял, — согласился он, — надежды мало, но вдруг образумится человек.
Василий Надымов, сорокалетний бригадир отдела погрузки, держа в руках шапку, явился в кабинет к парторгу. – Вызывали, Иван Иванович?
То, что парторг вызвал его, Надымов не удивился. Нередко партработники интересуются передовиками производства, обсуждая, в том числе и с бригадиром.
— Да не то чтобы вызвал, а просто попросил зайти, поговорить надо бы.
Надымов прошелся пятерней по темным, как смоль, волосам, в его глазах, похожих на уголь, появился интерес.
— Ты присаживайся, — предложил Павловский и указал на стул.
— Ну, так что за вопрос? – нетерпеливо спросил Надымов.
Павловский кивнул, будто знак подал, что готов к разговору. – Были мы сегодня у Катерины Кузовлевой…
Надымов сразу насторожился, потому как не ожидал, что парторг назовет ее фамилию.
— Красивая женщина, хочу я тебе сказать, — продолжал Павловский, — и дома у нее тепло, прямо как в санатории в теплом краю. Щедрый ты, оказывается, Василий, делишься последним, лишь бы Кузовлева не мерзла…
Надымов кашлянул, заерзал. – Иван Иваныч, это здесь причем? Это же, как говорится, только меня касается. И делюсь я своим.
Павловский вспомнил жену Надымова – скромную, тихую женщину с потухшим взглядом, работавшую санитаркой. И детей он тоже видел, как-то она старшего провожала в школу, а младшего вела в садик.
— Ошибаешься, меня тоже касается. Я ведь отвечаю за общий настрой на предприятии, за то, чтобы семьи были крепкими… от семьи ведь много чего зависит…
— Слушай, Иван Иваныч, я ведь ничего не украл… да и Катерина – женщина свободная…
— Это я знаю, — прервал Павловский, — знаю, что муж на фронте погиб, что живет одна… Но вот что я тебе хочу сказать. Ради женщины мы на многое способны, можем подвиг совершить, а можем и на подлый поступок пойти. Ты вот сейчас из семьи уголек ей таскаешь, своих детей теплом обделяешь… а как дознается твоя Нина, учинит тебе скандал, где тогда уголь будешь брать? Вот тогда ты из-за Катерины и на преступление можешь пойти – из вагона будешь таскать уголек. Вот я о чем говорю! Подведет она тебя под уголовное дело.
— Да что вы? Разве я пойду на такое! — Начал оправдываться Надымов.
Павловский приподнялся и отчетливо произнес каждое слово. – Затянут тебя амурные дела, подвигнет тебя Кузовлева на преступление, а ты и глазом моргнуть не успеешь, как загремишь за решетку, потому как думаешь ты сейчас не той головой, что на плечах.
Надымов растерянно заморгал, никогда таким серьезным не видел Павловского. – А может, я разведусь… и на Кате женюсь
— Ну-ну, — сказала парторг уже более спокойным тоном, — уйти – легко, вернуться невозможно. Мотай на ус, Вася, допечешь жену своими похождениями, придет она ко мне, пощады не жди.
— Понял,- сказал Надымов.
— Ну подумай ты хорошо, — теперь уже как-то по-свойски, — сказал парторг, — хорошая же у тебя Нина, и дети в отце нуждаются… да и сам ты хороший мужик, работаешь как вол, в бригаде порядок… ну не порти ты себе жизнь. Дети вырастут, они ведь потом спасибо не скажут.
Надымов отвел взгляд в сторону, пытаясь разглядеть, что там, за окном. – Да я и сам понимаю. Катька, как на привязи держит, второй год уж играет как кошка с мышкой.
— Ну, вот и решай, надо ли оно тебе, — сказал напоследок Павловский.
На другой день начальник отдела погрузки наблюдал, как старательно подметают братья Савенко. Петька-то еще мал для работы, а вот Витька – в самый раз.
— А что, Виктор, может, работенку тебе на станции найдем? – спросил Зарубин.
Витька, шмыгнув носом, оживился, в глазах появился блеск. Федор Иванович, а можно я на паровозе буду работать?
— Вот это запросы у тебя! Для паровоза учиться надо, школу хотя бы закончи, а потом и насчет паровоза подумаем.
— Я тоже хочу, — сказал Петька.
— А ты еще мал, тебе много учиться надо. Давайте так, пацаны: Виктор старший, его оставим работать, — Зарубин многозначительно поднял палец вверх, — но не в ущерб учебе. Ну, а Петя пусть матери помогает, у вас ведь еще сестра младшая есть. Договорились?
— Договорились.
– Ну вот и хорошо. Это значит, помощь матери будет и деньгами, и углем.
***
Прошло два дня после кражи.
Парторг Павловский, накинув полушубок, вышел на улицу.
— Ты что, Иван Иваныч, шапку что ли забыл надеть? – спросил Кольцов, его смена как раз закончилась.
— Да ничего, не замерзну, подышу маленько, — ответил парторг. – Подойти на минуту, — попросил он.
Кольцов подошел ближе.
— Ты не обижайся, Алексей, мужик ты хороший, специалист ценный… знаю, жену тебе надо… но Полина, как тебе сказать, молода что ли еще…
Кольцов усмехнулся. — Вот ты о чем, Иван Иваныч. Ну, так и я скажу, что на душе, то и скажу: — Не отговаривай, не отступлюсь.
— Ей учиться надо, толковая девчонка, так что Алексей, я за производство радею, за ее молодую жизнь. А с тобой что? Ты уж прости, но у тебя ведь двое малых деток, ты вдовец, ты старше ее… ну сам подумай: неровня вы…
Кольцов вдруг взбодрился, и на его красивом лице совершенно не было обиды. – А знаешь, что Иван Иваныч, я тебе так скажу: если не ровня, то любовь выровняет. – И он пошел к выходу.
— Степаныч, ты уже на работе? Как здоровье-то?
Григорий Варочкин уважительно снял шапку перед начальством: — Не жалуюсь, Федор Иваныч, оклемался я, дохтур помог.
— Ты шапку-то надень, зачем передо мной кланяться, не перед царем стоишь. И поговорить бы надо.
— А чего такое? – спросил сторож. — Никак списать меня желаешь… а?
— Не-еет, совсем не то. Поручение тебе есть, пойдем расскажу.
Начальник отдела погрузки Зарубин и Степаныч вернулись в контору.
— Видел, там, на территории, парнишка снег сметает? – спросил Зарубин.
— Ну да, видел… новый работник что ли?
— Да он еще в школе учится… это так, в воспитательных целях. В общем, Степаныч, поручаю я тебе его. Ну, вроде как шефство…
— А чего делать-то?
— Каждый день после обеда как придет из школы, фронт работы показывать. Ну, так, немного хотя бы: подмести, печку растопить… А потом домой отправлять и наказывать, чтобы дома уроки сделал. В общем, ты будешь за старшего, считай, что как начальник ему, а он тебе — помощник.
— Повышение что ли мне? – спросил Степаныч.
Зарубин рассмеялся. — Ну, можешь считать так, пусть будет повышение. Он парень шустрый, поможет тебе. И не забывай про уроки напоминать.
— Ладно, сделаю, Федор Иваныч, всё сделаю.
— Ну, вот и договорились, и тебе помощник, и парнишке работенка, глядишь, прикипит к нашей станции.
Степаныч, успокоившись, что с хищением угля все обошлось, рад был вернуться на станцию, потому как скучал, и сразу отправился на территорию взглянуть, все ли в порядке, да с помощником познакомиться. Услышав, что его фамилия Савенко, сразу вспомнил, что Анну-то он знает.
На улице заметно потеплело, солнце светило ярче, особенно к обеду, и мороз с каждым днем становился слабее.
Конец февраля обрадовал первой оттепелью и появившимися сосульками на крыше. В конторе чувствовалось оживление, будто вместе с весной ждали чего-то нового, радостного. Может потому, что это был первый год после Великой Победы. «Неужели мир?» — спрашивали труженики тыла, еще до конца неверя, что лихолетье осталось в прошлом. «Мир, мир», — отвечали фронтовики, пряча на суровых лицах улыбку.
И праздник 8 Марта в этом году ожидали каким-то особенным. Это потом уже, в 1965 году, этот день станет нерабочим, а пока только торжественное собрание, да еще поздравления в стихах и, конечно, песни.
— Алексей Захарович как поет! Заслушаться можно, — переговаривались женщины. Здесь, в красном уголке, собралась лишь малая часть коллектива, остальные были на смене.
Полина слушала и чувствовала, как щеки ее краснеют, она обхватила их ладонями, опустив глаза, слушала, и сердце учащенно билось. Она вспомнила, как после того случая с хищением, сердце ее наполнилось благодарностью, и она с улыбкой встречала диспетчера, иногда останавливаясь и перебросившись парой слов.
И казалось ей, что вот именно сейчас он предложит проводить до общежития, и они будут идти самой дальней дорогой, а она будет слушать его голос и думать только о нем.
Но Кольцов молчал. И Полина вдруг подумала, что всё это ей показалось: и варежки, и его приход в общежитие, и его взгляд,…
И однажды при встрече она спросила: — Алексей Захарович, вы почему-то избегаете меня…
От этих слов в его глазах появилась тревога. – Что ты, Поля, что ты… я всегда рад тебя видеть. Вот увидел тебя, значит, весь день буду с этой мыслью жить.
— А почему тогда…
Он взял ее руки в свои, легонько сжал. – Поля, я знаю, ты поймешь, ты обязательно поймешь… я не хочу, чтобы из чувства благодарности, понимаешь?
— Понимаю,- сказала она, — хотя нет, не понимаю…
— Ты сейчас вспоминаешь, как мы тогда с хищением разобрались, ты живешь этим чувством…
— Живу. – Согласилась она. – Но знаете, Алексей Захарович, я еще и варежки помню…
— Ну, вот видишь…
— А еще я помню, как вы под гитару пели… и на Восьмое марта тоже пели, там такие стихи в песне были хорошие… ладно, я всё поняла, до свидания, Алексей Захарович…
Она уже отошла на несколько шагов, когда Кольцов догнал ее. – Поля, подожди, — они остановились, — старше я тебя, но дурак…. влюбленный дурак, совсем не то делаю. Проводить тебя хочу… вот прямо сейчас.
Она улыбнулась. — Это из-за того, что я вам сейчас сказала?
— Это из-за того что я люблю тебя! – Он набрал побольше воздуха и выдохнул. – Вот так, Поля! Не думал, что еще кому-то скажу такие слова… но сказал. Прости, тяжело было вернуться с фронта и застать детей осиротевшими. А тебя увидел, по-настоящему жизнь почувствовал, победу нашу теперь по-настоящему почувствовал. – Он посмотрел ей в глаза.
— Знаете, а вы мне еще тогда понравились, помните, когда я устраиваться пришла и вы с Николаем Степановичем шли и заступились за меня.
— Вот и я тогда покой потерял… только понимал, что лет тебе мало.
— Ну как же мало? Мне же восемнадцать исполнилось!
— Когда?
— Да вот же, на прошлой неделе.
— Не знал, Поля, прости, не знал… но я исправлю, подарок хочу подарить тебе…
— Ну, что пойдемте, — напомнила она.
— Пойдем, Поля. А если бы еще не на «вы» то еще лучше.
— Ой, как-то не могу на работе, у меня только на «вы» получается… вот выйдем за территорию станции…
Кольцов рассмеялся. – Ладно, уговорила, хотя смешно… «за территорию станции».
Незаметно подкралась весна, и в мае уже набухли почки, зазеленела степь, хотя еще по ночам было прохладно.
Поля торопилась к парторгу Павловскому, который давно относился к ней по-отечески. Но в этот раз она застала его задумчивым. Он тихо постукивал пальцами по столу. Поля заметила, что нередко, начальство, когда чем-то озабочено, постукивает пальцами по столу, будто тревожась. И эта тревога передалась ей.
— Здравствуйте, Иван Иваныч.
— Здравствуй, Поля, проходи, присаживайся. – Он сам пододвинул стул, усадив ее. — Ну как тебе работается?
— Да здорово работается! Мы с девчонками стенгазету выпустили о передовиках производства…
— Видел, видел, могу только похвалить. А вот скажи, как насчет того, чтобы дальше учиться? Ты ведь девчонка толковая, знания школьные есть, можно и дальше пойти…
— Иван Иванович, так я ведь самообразованием занимаюсь, я уже много чего изучила, недавно Федор Иванович предложил практику заадресовщком вагонов пройти…
— Заадресовщиком? Это хорошо… но там уже больше знать надо.
— Так я изучаю, и мне помогают.
— А вот если бы ты еще подучилась и не торопилась замуж…
Поля сразу поняла его. – Иван Иванович, замуж я пока не выхожу, но я поняла про кого вы…
— Молодец, что поняла. Старше тебя Алексей Захарович. И дети у него.
— Я знаю. Я уже с ребятишками познакомилась. Сережа во второй класс в этом году пойдет, а Даша еще в садик ходит… мы с ней вчера рисовали…
Павловский, опешив, бросил от неожиданности карандаш. – Хорош Кольцов… и когда только успел…
— Иван Иванович, вы, что наказать его хотите? Так это я сама, я сама так решила…
— Да вроде и наказывать не за что, а все таки… — он снова нервно постучал по столу, — все таки увел девчонку… а мы тут, понимаешь, о твоем будущем беспокоимся…
— Иван Иванович, дорогой, будущее у нас будет замечательное! Война-то закончилась, все же хорошо!
— Ладно, я тебе все равно скажу, вот не как парторг предприятия, а как отец: я против. А дальше сама решай.
Полина вышла расстроенной. Не понимала она, что плохого в том, если они с Алексеем осенью поженятся. И что такого, что у него дети. Зато он добрый, умный, песни ей под гитару поет и стихи читает. Для Полины Кольцов, за каких-то пару месяцев, что они встречаются, раскрылся с другой стороны. Перед ней не тот строгий диспетчер, а человек заботливый, человек, который трепетно относится к ней. И разве он виноват, что полюбил ее? Разве виновата она, что полюбила его?
С такими мыслями она вернулась в общежитие и застала там родную тетушку. Цветастый платок лежал у нее на плечах, она надевала его, когда шла в гости. Да и вообще, вид у нее был какой-то торжественный, будто ответственное задание поручили.
— Здравствуй, Полюшка, вон ты какая красавица, ягодка наша, выправилась… ну присядь, хоть нагляжусь на тебя.
Полина обняв, тетушку, поставила чайник: — угощу вас, у нас печенье есть и сахарок…
— Да я сама тебе гостинец принесла, да вот еще наказ от матушки твоей передать хотела.
— Так вы у наших были?
— Была, вот на днях была, про тебя говорили…
— А что такое?
— Ну как же? Ты ведь матери написала, что человека встретила, что замуж зовет…
— Да, тетя Анисья, мы с Алексеем Захаровичем осенью расписаться хотим.
— А то, что этот Алексей Захарович старше тебя, с двумя детками, разве не болит у тебя душа?
— Да что же она болеть-то будет? Радуется душа.
— А вот у мамки твоей болит… да и вся родня против… рано тебе еще, да за такого возрастного…
— Ну, какой же он возрастной, тетя Анисья? Алексей замечательный, добрый, да мне с ним каждую минутку хорошо рядом быть…
— Ох, глупа ты еще. В общем, наказ от матери такой: не одобряет. Сама хотела приехать и отговорить тебя, да некогда сейчас, посевная идет… Ладно, спасибо за угощенье, пойду я, — Анисья собралась уходить. — Матери сама напиши… напиши, что передумала, не вешай себе хомут на шею…
Полина проводила ее совсем расстроенной. «Все против», — подумала она, но отказываться от Кольцова даже в мыслях не было. Она каждый день думала о нем, также как и он, и к детям его прикипела душой, и они радуются, когда она приходит. Особенно младшая Даша… чувствуется, что ей не хватало матери. Полина понимала, что по возрасту она в мамки не годится, но по доброте души… хотя она и не думала, какая у нее душа. Это заметил Алексей, и понимал, что другой матери его детям не надо.
— Чего раскисла? – спросила Клавдия, войдя комнату. Она только что пришла с работы, вся оживленная, глаза блестят, будто премию дали.
Полина вздохнула. – Отговаривают все.
— От кого отговаривают? – спросила Клавдия.
— От Алексея Захаровича отговаривают.
— А кто «все»?
Да парторг наш Иван Иванович, тетушка только что приходила, тоже против, ну, а мои в деревне вообще противятся… говорят, старше Алексей…
— Ха! Старше! Ну, конечно, лучше за молодого выпивоху выйти, вот будет счастье-то… или за такого как Надымов, бабника…. Нинка, жена его, все нервы себе с ним истрепала… старше он… Ладно, Полина, потом еще поговорим, а сейчас помоги на стол собрать, сало вон принесла…
— Откуда?
— Ну откуда? За деньги купила…
Быстро накрыли стол, и к приходу остальных по комнате разносился аромат еды.
— Клава, ты что, именинница? – спросила Валентина.
— А может, замуж выходишь? – Поинтересовалась Мария.
— Тьфу ты, какой замуж?! Замужем я.
— Ты разве замужем? – удивились женщины. Ты же вроде к родственникам в деревню ездила, но про мужа ничего не говорила.
— А вот сейчас всё расскажу. В общем, уволилась я с шахты, домой уезжаю…
— Как?!
— А вот так, хватит, дома меня ждут. Муж у меня и дочка дома…
Женщины притихли. Впервые они видели Клавдию такой веселой и счастливой.
— Клава, как так? Мы думали, ты одна…
— Да не одна я, девоньки, просто не рассказывала, думала, у всех своего горя хватает, да еще я тут…
— Ну, так расскажи.
Клавдия распрямилась, лицо засияло, поправила блузку, которую специально надела по этому случаю. – Это когда муж мой вернулся без ног, думала, что горе, а потом поняла: радость это. Живой ведь. Саша мой переживал по первости, ох переживал, ведь работать-то теперь как… он ведь у меня до войны шахтером был, вот также в шахту спускался…. Вот, значит как.
— Клава, так он дома у тебя?
-Дома, дома, и дочка уже помощница, и мать помогает, да и Санечку моего работой загрузили. Поначалу-то корзины плел, а теперь шьет он, прямо дома мешки шьет. Да еще по мелочи много чего приносят…
— Так вот почему ты так часто ездила домой, — догадалась Мария .
— А как же? Скучаю же. И Саня мой скучает. Не хотел он меня пускать на шахту… это ведь я вместо его решила поработать. Я ведь всегда крепкой была, двужильной, как мне говорили, ну вот и пошла… деньги-то нужны. Я так и сказала Сане: ты работал, ты воевал, а теперь мой черед, отпусти, говорю, хоть на год. А он мне: «стыдно, Клава, я ведь должен вас снабжать». Я говорю: а ты уже свое дело сделал, на фронте ноженьки свои отдал, а у меня руки-ноги целы, я могу…
— Ой, Клава, какая ты… — сказала Полина и в глазах ее были и гордость, и радость за такую соседку… — какая ты настоящая, хорошая.
— Да ладно, обыкновенная я, такая же баба, как и все, — отмахнулась Клавдия. – Ну, так вот, уехала я работать… по началу тяжело было, Саня мой сильно переживал, но я его убедила, что так лучше будет. А он обещание с меня взял, что через год уволюсь. И еще он мне сказал: «я, говорит, Клава, думал, что хорошо тебя знаю, и только сейчас понял, что не знал тебя до конца… не знал, какая ты у меня», — сказал так, а сам отвернулся, чтобы слезы его не увидела.
Вот так мы и живем, уж не знаю, как это называется, любовь, наверное. Вот посмотрит – огнем обожжет, а то вдруг мимо прохожу, схватит меня… откуда только сила берется…
— Клава, ну и правильно, — сказала притихшая Валентина, — на шахте работа грубая и тяжелая, лучше домой, семья все-таки.
— Еще какая семья! – Заметила Клавдия. – Муж, дочка… да вот еще с Саней думаем, как бы нам еще ребеночка…
— Будет! Клава, обязательно будет! – Сказала Мария.
— Ну что, девчата, за нас что ли? Не поминайте лихом и простите меня, если кому поперек сказала, такой у меня характер…
Когда все разошлись и стол опустел, Клавдия подошла к Полине. – Завтра утречком на полуторке уезжаю, договорилась… и вот, что тебе хочу сказать: — Замуж за Кольцова выходи! Не слушай никого. Я плохого про него не слышала. Дочка моя подрастет, и если встретит такого как Кольцов – не глядя, отдам.
— А я выйду! Верю, Клава, что выйду за него. Не один он на станции, есть моих лет ребята, может они и хорошие, но Алексей- вот здесь у меня — в сердце.
****
Парторг Иван Иванович Павловский стоял у входа в контору и заходить совсем не хотелось. Осеннее солнце еще грело, и было тепло и как-то ласково от него.
— Ерёмина! – Позвал он.
Полина стояла спиной к нему и разговаривала с приемосдатчиком груза Верой Грошиной.
— Еремина! – Позвал он еще раз. – Ну, ты глянь, будто не слышит, — ворчливо заметил он. – Кольцова! – Назвал он ее новую фамилию и Полина сразу обернулась.
— Иду! — Она подошла к Павловскому.
— Зову, зову, не откликаешься…
— Не слышала, Иван Иваныч…
— Не слышала, или не хотела слышать?
— Честное слово, не слышала.
— Ладно, верю, а то я подумал, что только на фамилию мужа теперь откликаешься…
— Да что вы, — рассмеялась Полина.
— Не послушала, значит, меня, выскочила замуж… ладно, поздравляю! Знаю, что Алексей в обиду не даст… вижу-вижу, цветешь прямо вся…
— Радуюсь. Всё у нас хорошо.
— Решила, значит, женой быть, а не студенткой?
— Иван Иванович, обижаетесь на меня?
— Да за что на тебя обижаться, это я так, по-стариковски… ты вот что, — он взял Полину под локоток, — раз уж Кольцов увел у меня такой замечательный кадр, как ты, то хотя бы на приемосдатчика груза переучись… поняла?
— Так я уже… уже учусь. И Лёша мне помогает, вместе разбираемся…
— Ну, если Алексей помогает, то конечно, — наигранно сказал Павловский. Но! Вот тебе мой наказ: пока приемосдатчиком не оформят, в роддом не отпущу…
Полина смутилась и покраснела.
— Не красней, дело житейское.
— Оформят, Иван Иванович, Лёша тоже говорит, что поможет. И Зоя Антоновна сказала, что как экзамены примут у меня, так сразу и переведут.
— Ну, вот и хорошо… глянь, легок на помине, муж твой идет…
— А-аа, так это он меня ищет… ну мы пойдем.
— Здорово, молодожен! — По-дружески поздоровался Павловский.
— И ты будь здоров, Иван Иваныч, — ответил Кольцов.
— Ах, шельмец, увел по венец девку таки, — в шутку сказал парторг, — ну смотри теперь, береги ее…
— Берегу, Иван Иваныч, берегу… ты вот что, зашел бы к нам как-нибудь, с женой приходи… посидим…
— Добро, Алексей, приду. Заодно поздравим вас с Полей.
— Ну, мы пошли, — Кольцов попрощался и вместе с Полей они пошли к выходу.
— Слушай, Полина, забыл сказать, мы тебя по общественной линии будем продвигать, — крикнул вдогонку Павловский
— Хорошо, — откликнулась Поля.
— Алексей, а ты не против? – спросил Иван Иваныч, то ли в шутку, то ли всерьез.
— Я – не против. – Он рассмеялся. – Если Поля не против, то я только «за».
Парторг долго смотрел им вслед, совершенно не обижаясь на Кольцова. Нравилась ему эта пара, и настойчивость их нравилась, и как смотрят друг на друга – нравилось… и вообще как-то хорошо стало, вот прямо сейчас стало очень хорошо. – Надо зайти к ним вечером как-нибудь, — подумал парторг, — и подарок подарить. Что-нибудь такое на память, чтобы на всю жизнь… а жизнь у них длинная будет. Мирная жизнь.
Осеннее солнце, усердно отработав, спешило спрятаться. Но степь там, за станцией, все еще была залита солнечным светом, как золотом. И где-то там раскинулась Черная падь, послужив названием поселку, наверное, из-за угля, в котором так нуждалась в те годы страна. И кто знает, может и осталась бы Черная падь неизвестной, если бы не пришли и не вдохнули в эти места новую жизнь люди, которые умели быть счастливыми и радоваться каждому дню.
Автор: Татьяна Викторова
