часть 2
Мальчика назвали Гербертом.
В день выписки, которую Ефим не мог не сделать помпезной, Агнесса излучала гордость. Цветы, шампанское и конверт с деньгами поплыли в руки медперсонала.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
Ефим держал на руках малыша в голубой упаковке, рассматривал.
Но, приехав домой, оба растерялись.
Домработнице Дусе дитё Агнесса не доверила. Уж слишком груба была та. Чему она ребенка научит? И сейчас Дуси в доме не было.
После приезда они уложили ребенка в его комнате, только вышли, чтоб отдохнуть, вздохнуть спокойно, как ребенок заплакал. Они его кормили, дружно по очереди меняли пеленки, укачивали, но минут через десять ребенок просыпался опять.
Они промаялись до вечера. Агнесса звонила приятельнице Ольге, советовалась. В результате с трудом, спорами и слезами Агнессы ребенка искупали и забрали к себе в спальню.
За первые несколько дней у Агнессы навыскакивали ячмени на глазах. Они начали было вести тетрадь, где отмечали, когда и сколько ребенок поел, когда пописал и покакал, но вскоре забросили и это.
Вся система, продуманная и привычная, пошла наперекосяк. Агнесса чувствовала себя «едой», переживала за всё съеденное, поссорилась с Дусей, которая, как ей казалось, готовила не то, и не так. Выгнала ее из дома.
Ефим понимал, что им нужна помощь. Сейчас он в отпуске, но даже вдвоем они терялись.
Возраст? Неужели они не справляются?
Он все время переживал за сынишку, просыпался от каждого его кряхтения, трогал лобик, проверял пеленки. Он никак не думал, что ребенок будет настолько беспомощным. Когда уезжал из дома за продуктами, спал на стоянках упав головой на руль, а потом мучился угрызениями совести. Дома выспаться он не мог.
Один раз ночью он застал жену ползающей на четвереньках по полу, ищущей сына, хотя тот спокойно спал у себя в кроватке.
Через пару недель мучений они наняли платную няню, медсестру. Она велела снять дома все паласы, ежедневно мыть полы. И теперь их комнаты, ранее покрытые гэдэровскими паласами, смотрелись голыми.
Но няня продержалась недолго. Родители не доверяли ей дитя, все равно крутились рядом, не отдыхали, а в результате – конфликты.
– Что же делать, Фима? Как я буду на следующей неделе одна? – Агнесса в бордовом стеганом халате, в длинной бумазейной рубашке из-под него, с распущенными жидкими волосами, больными глазами выглядела сейчас такой несчастной.
– Мы справимся, Агнеша… Справимся…
– Я вот, знаешь … ты удивился, но я всё думаю о Рите. Она когда кормила Герочку, пока мне молоко не пришло, так смотрела на него… Любя что ли… Понимаешь? Я все думаю – как она там? Девочка одна, без средств.
– Хочешь, чтобы я съездил к ней?
Ефим знал адрес. По просьбе жены он отвозил из роддома девушку с ребенком домой, провожал до квартиры. Жила Рита на другом краю города, в трехэтажном доме за заводским забором, почерневшем от старости и вросшем в землю до подоконников первого этажа.
Она тогда постучала в квартиру, дверь открыл помятый мужичок с характерным ароматом «бодуна». Ефим удивился, но оказалось, что комната, которую снимали девушки – в коммунальной квартире. Здесь стоял сырой, нездоровый дух. Пахло гнилой картошкой и чем-то кислым. Как говорится – не продохнуть.
Ефим уехал из этих места с радостью, и сейчас не горел желанием возвращаться туда.
– Фим, а отпусти меня. Я б съездила. Сколько времени это займет? Я хочу сама просмотреть, как она живёт.
И первый раз после роддома больные глаза ее загорелись.
– Ничего хорошего ты там не увидишь. Но съезди… Только… Только не одна. Одну не отпущу. Я попрошу Николая.
Николай был бывшим студентом Ефима, когда-то Ефим преподавал в вузе. Это он предложил им участок под дом. Сам с семьёй жил на этой же улице.
Вернулись они уже вчетвером. Впереди шел Николай, нёс чемодан. За ним – Агнесса с ребенком на руках, а позади, тоже нагруженная баулами, Рита.
– Фимочка, там… Там такое… Рита поживет пока у нас. Ты же не против? Я думаю в Дусиной дальней комнате. Там ведь так тепло. Для ее девочки…
Вопрос был риторический. Решение жена уже приняла. Ефим кивнул, хоть двое детей в доме его обрадовало не слишком. Да и вообще он не очень понимал сейчас Агнессу: опытную в детских делах Дусю она прогнала, профессиональной няне не доверяла, а эту деревенскую девчонку притащила в дом.
Но он решил, что это некий временный каприз жены, и вскоре об этом решении она пожалеет, и девушка Рита отправится восвояси туда, откуда приехала. Свои сомнения он высказал ей вечером, когда легли в кои-то веки в постель вместе без дитя, она ответила нечто неопределенное и провалилась в спокойный сон.
А Ефим первую ночь спал плохо, он бегал в комнату Риты. Первый раз постучал, слыша, ее лёгкий шепот, говор с детьми, она лежала на тахте, посмотрела на него с лёгкой улыбкой, тихонько кивнула, мол, хорошо всё. А потом, убедившись, что Рита спит одетая, в халате, он и вовсе заглядывал к ней без стука. В конце концов, его сын там. Сын с абсолютно чужим для него человеком. Мало ли …
Рита и сама ночью пришла к ним в спальню без стука, разбудила Агнессу, сунула сына для кормления и ушла. Ефим сразу провалился в сон, а когда проснулся по будильнику на работу, сына с ними не было, а жена, с голой грудью спала, раскинувшись на спине.
Медсестра-няня, когда жила в их доме, поступала по-другому. Она стучала, заходила и стояла рядом, над кормящей Агнессой, ждала, когда та закончит кормить. Конечно просыпался и Ефим, он ждал тоже, когда уйдет стоящая над постелью няня. В конце концов стал спать в другой комнате. Агнессу это удручало, она говорила, что он прячется от забот о сыне.
Ладно… Пускай побудет эта Рита. Главное, чтоб сыну не навредила, и чтоб жена была спокойна. Ефим вообще не любил спорить.
– А почему вы не постелете дорожки? – спросила Рита.
И они вернули паласы.
Но Ефим присматривался. Ему не нравилось многое. Вот Рита берет со стола пустышку, облизывает ее и сует Гере в рот.
– Что Вы делаете! – восклицает он.
Рита даже не сразу соображает, о чем он.
– А чего такого? – сообразив, спрашивает.
– Агнеша, объясни, что так нельзя! – оборачивается он к жене.
Но придирчивая и дотошная в вопросах гигиены и эстетики жена, реагирует довольно легко:
– Да, Риточка. Лучше сполоснуть пустышку. Но мы же часто кипятим их, Ефим.
– А Вы не путаете пустышки? Где Геры, где Вашей Маши? Я надеюсь…
Похоже, особой разницы меж пустышками не существовало.
– Агнесса, – говорил он уж строго наедине, – Ты совсем не знаешь эту девушку. А вдруг она больна… Вдруг…
– Ефим, она здорова. Мы лежали в одной палате. К ней ходили врачи, я все слышала. И сейчас деток проверяем. Не беспокойся…
Ефим только пожимал плечами. Спокойствие жены для него было важно. Но лёгкое чувство ревности поселилось в сердце. Теперь все детские проблемы жена обсуждала не с ним, а с этой Ритой, щебетала с ней, делилась секретами, и, похоже, и его обсуждала с ней тоже.
Немного успокоила его сама же Рита. Они ехали за продуктами в магазин, оставив детей на Агнессу.
– Ефим Иванович, Вы не беспокойтесь. Я ведь только весну да лето у вас и поживу. Пока огород, сад. Помогу. Нахлебником не буду, мне платят пока по декрету-то, и чуток денежек отложила я.
– Да я и не беспокоюсь, – оправдывался Ефим, – Живите. А потом?
– Работать пойду. Жить-то как-то надо. Подыщу чего…
– С ребенком?
– Ничего. Где наша не пропадала, – ее уверенности можно было завидовать.
– Поговорите с Агнессой, чтоб Дусю вернуть. Хорошая она кухарка. И вам полегче будет. Вон ведь… , – повернулся он к Рите, кивнул подбородком, – Светишься уж, – перешёл он на «ты».
– Поговорю… Здорово бы! – она всё принимала с оптимизмом.
Острые коленки ее в застиранных трикотажных колготках торчали из-под короткого пальтишка, сапожки с облупленными носами…
И Ефим ехал, молчал и вспоминал, как одеты его молодые женщины-коллеги. Они ж примерно такого ж возраста. Особого внимания на наряды он никогда не обращал, а теперь, припомнив, вдруг понял, что одежда на Рите больше похожа на одежду школьницы-переростка: рукава клетчатого пальто коротковаты, шапка с помпоном совсем детская. Оттого и сама казалась она подростком, оттого и страшно было ей доверять сына.
А ещё оттого, что жила в Рите уверенность, которая Ефиму казалась сродни глупости. Объективность, оценка фактов своего такого неопределенного и сложного положения у Риты отсутствовала напрочь. По крайней мере, так ему казалось.
Несмотря ни на что, жило в ней радостное восприятие жизни. Она напевала, шутила, вспоминала анекдоты и все время подшучивала над собой.
– Вот я недалекая! Сказывается босоногое мое деревенское детство.
И в то же время Ефим, который считал себя человеком вполне себе разбирающемся в людской психологии, понимал, что девушка Рита не глупая.
Она умела общаться. Агнесса часто ее поучала, была категоричной в суждениях, убежденной и неоспоримой. Ходила вдоль своих флажков из когда-то усвоенных истин, опираясь на палку своей опытности, неприкрыто гордясь тем, что имеет.
Рита улыбалась в ответ, поддакивала, хвалила и восхищалась. Но… Хваля, не споря, как-то не по возрасту мудро, потихоньку могла и переубедить. И вскоре суждение Агнессы менялось.
Так вышло и с Дусей. Выслушав доводы Агнессы о том, какая Дуся неподходящая им, Рита сделала так, что вскоре Агнесса уж сама утверждала, что Дуся им нужна, просила мужа ее вернуть.
Ефим посмотрел на Риту, она взгляд его поймала, но тут же отвела глаза, как будто ей стало стыдно за это свое могущество – убеждать.
А Ефиму в этот момент показалось, что эта девочка гораздо умнее, чем кажется. По крайней мере точно умнее его жены.
Теперь в доме у Ефима жили три взрослые женщины и двое малышей. Его встречали, кормили, заботились. Он успокоился. А когда начались дворовые работы сдружился с Ритой ещё больше.
Оказалось, что Рита отлично разбирается в огородничестве, а ещё отличает долото от стамески, может запросто подремонтировать плитку двора, подштукатурить забор. И главное делает всё это с интересом, радостью и лёгкостью.
– Ефим Иваныч! Приветствую и докладаю: штукатурка посыпалась и выше. Поэтому отковыряла, замазала только низ. Пусть сохнет пока. И это… цементику подкупить надо. Не хватит.
– Фимочка, ну, что ж это мать кормящая у нас цемент таскает…, – качала головой Агнесса, которая далека была от работ подобных.
– Не-не, я доделаю. Мне нравится. Там так красиво выходит… ровненько…
А к середине лета Рита, со своей миниатюрной грудью, с вечными нарушениями диеты кормящих мам, стала единственной кормилицей двоих детей – у Агнессы молоко пропало. Грудь Агнессы была ее гордостью, шестого размера, но, увы, долго дитё покормить не пришлось. Видимо, возраст…думала она.
Теперь она тщательно следила за диетой Риты, и та легко подчинялась.
– Фима, у Риты молока очень много. Ты подумай: совершенно нет груди, а молока, хоть залейся.
– Агнеш, ну, зачем мне эти подробности?
– Да я всё думаю. Может, пусть ещё поживет. Она ведь осенью уезжать собралась. А как же Герочка?
Несмотря на трудности, на детские животики, проблемы, частые бессонные ночи, эту весну и лето можно было назвать вполне себе счастливыми. Так вовремя случился у них ребенок – считали они оба. И именно здесь. Не в городской суете и запылённости, а в этих прекрасных сельских пейзажах.
— Здравствуй, утро жёлтое! — Рита выходила утром с детьми во двор, – А мы одуванчиками любоваться идём.
Дети были ещё малы, но неутомимая Рита таскала их на лужайку перед домом любоваться желтками цветами.
Ефим в выходные шел тормошить и целовать жену. Агнесса, не открывая глаз, блаженно улыбалась. Ей нравилось, что муж, не смотря на свои сорок пять, так будит ее.
– Посмотри, Агнеша, какое утро жёлтое! Просто райское утро! Рита с детьми уж на лужайке. А Дуся такой чай заварила. Уууу… С душницей, говорит. Я о такой траве и не слыхал. Вставай…
Жили они дружно, ссорились редко. Агнесса полноправно хозяйничала, остальные женщины подчинялись. Дуся уезжала порой на неделю к себе в деревню, справлялись и без нее.
Когда шел дождь, сидели на веранде – там оборудовали широкую люльку для малышей. Крупные капли летнего дождя жужжали по широким листам растущего перед домом тополя, стучали в стекла веранды и рокотали по желобам над окнами. Часто Дуся присоединялась к ним, рассказывала деревенские были и небылицы.
Лето пролетало. Когда столько дел, когда каждый день дарят маленькие радости дети, видит ли человек, как летит время?
Дети росли, наливались. Машенька, хоть родилась и мельче, сейчас уж была крупнее. Розовощекая, синеглазая, с россыпью кудряшек. Герберт был худощавым, лысеньким, мучался животиком часто, в весе прибывал медленней. Агнесса по этому поводу переживала, приходящая медсестра ее успокаивала. Мол, все хорошо, но у мальчиков так бывает.
Рита, казалось, любит детей одинаково. Уж не раз наблюдала Агнесса как неистово во все места целует она ее Герочку, точно также, как и свою Машеньку. Эти нежности удивляли. Нет, на Агнессу порой тоже нападали нежности, и она могла целовать Герочку в шейку, щекотать губами пяточки, но так она могла делать лишь с Герой. Чужого ребенка она бы целовать не стала.
Агнесса думала об этом, и решила, что это просто деревенская простоватость. Точно также целовала детей и Дуся. Что могут дать детям эти деревенские, кроме вот этой частой дурманящей нежности? Да ничего… А они дадут ребенку хорошее воспитание, лучшее образование, обеспечат ему светлое будущее. Поцелуи и объятия ребенку нужны гораздо в меньшей степени.
Когда было тепло, они гуляли по сельским улочкам и пригоркам, уложив детей в одну коляску. В жару солнце звало на реку, и Агнесса, глядя на смелую Риту, которая купалась прямо в нижнем белье, даже решилась искупаться тоже.
– Ох, Ритуля… Наведешь ты на грех!
Раз подарили Ефиму Павловичу в управлении два билета в театр, и он решил дать отдохнуть женщинам.
– Агнеша, а может, я побуду с детьми, а вы с Ритой …
Агнесса бросилась его целовать.
– Да! Да! А то мы совсем, как эксплуататоры. Замучили Риту. Спасибо тебе!
Но тут – затор. Рите совсем не в чем было поехать в театр. Те пара платьев, которые у нее имелись, были заношены и простоваты. Одежда Агнессы Рите была велика. Они старались комбинировать, нашли более-менее подходящую юбку и кофточку, но тут вмешался Ефим:
– Та-ак. Завтра оставляем малышню на Дусю. Едем в центральный универсам за обновками.
Рита приуныла.
– Давайте без меня. У меня денег совсем мало осталось, – она старалась вносить свой вклад, тратилась порой на продукты.
– Рита, мы подарим вам наряд. Вы на нас уж сколько месяцев работаете. Неужели мы не можем сделать вам подарок? – Ефим старался говорить легко. И правда расходы эти для него были незначительными.
– Но мы же… Мы живём у вас с Машей, мы… Нет, я не могу. В театр ведь можно и не ходить. Подите вы, а я – с детьми …, – а в голосе грустинка, они уж успели обсудить спектакль и актеров.
– Нет, Риточка, не спорь! Ты – кормящая мать нашего мальчика. Так неужели мы не можем тебя отблагодарить?
Там, в универсаме, Ефим вдруг оцепенел. В ситцевом платьице девчушка нырнула в примерочную, а в шелковом бордовом льющемся платье, в туфлях на каблуках выплыла из-за занавесей красивая эффектная молодая женщина с густыми распущенными волосами. Она выглядела старше, смотрела на себя в зеркало несколько озадаченно и грустно.
– Риточка, да ты просто красавица! – сложила перед пышной грудью ладони Агнесса.
А Рита, казалось, стеснялась этого своего непривычного вида.
– Нет. Вычурно очень. Давайте вон то – серенькое возьмём.
Взяли оба. А ещё пять пар обуви для Риты и столько же для Агнессы.
– Я, когда работать устроюсь, рассчитаюсь. А то …
– Брось, Риточка!
Они ехали обратно.
– Ага… Только дорого. Как в том анекдоте: — Мадам! Почем ваша лошадь? — Куда вы смотрите? Это курица! — Я смотрю на ценник!
Рита улыбалась, но как-то горько. Ефим видел ее, сидящую сзади, в зеркало.
– Рит, а хотите я поспрашиваю в Горисполкоме у нас работу в городе?
– Работу? Для меня? – Рита оживилась.
– Ну, да. Конечно, не первым секретарем, но … У нас много специальностей. Вахтёры, уборщицы, секретари, администраторы …
– Да, хочу конечно.
– Ну, вот только не уборщицей, дорогой, – вставила Агнесса, – Уж посмотри что-нибудь получше. И чтоб не с утра до вечера там… Ну, ты понимаешь…,– в такие моменты управления мужем – большим чиновником, она становилась особенно важной.
В сентябре Рита уже работала консьержем в гостинице: сутки – через трое. Детей к тому времени перевели на искусственное вскармливание.
В ее рабочий день уезжали они вместе с Ефимом Павловичем, гостиница находилась недалеко от Горкома. А вот следующим утром возвращалась она сама, на автобусе. И, несмотря на усталость, впрягалась в дела домашние. Лишь после обеда спала на оттоманке в столовой.
Осень переливалась в зиму. Рите купили новую куртку. Она заработала на нее сама.
Казалось, она успокоилась и уже никуда не стремилась. Зарплата ее была маленькой, но она была. Общения теперь ей хватало с избытком. Дочка под надёжным присмотром.
Подружка Светка, с которой снимали они комнату, приезжала в гостиницу. Она даже завидовала ей, говорила, что устроилась она с ребенком – лучше некуда.
Никто не ожидал неприятностей.
И как же удивилась та самая Светка, когда в начале ноября прискакал ней взбудораженный Ефим Павлович, и заявил, что ищет Риту. Рита ушла от них, оставив дочку. Уехала в неизвестном направлении.
От нее он направился в деревню, к матери Риты. Искали ее уже с милицией.
А Агнесса, опухшая от слез, ждала его дома. Она уже сто раз перебрала чешские полки в комнате, где жила Рита, пересмотрела белье в полированном шифоньере, в надежде найти хоть какую-то зацепку, записку, намек на причину такого непонятного поступка. Но так ничего и не нашла. Нашла только те обновки, которые покупались Рите в их доме, и французский крем, который подарила она ей недавно.
Агнесса все перебирала и перебирала в памяти тот день. Пересказывала подробности Ефиму, приятельнице Ольге по телефону, Дусе.
Рита в тот день вернулась с работы, с автобуса, как обычно. Агнесса плохо себя чувствовала, простудилась, ждала ее, чтоб отправить в аптеку.
Но Рита как будто не слышала ее, прошла мимо, а потом вышла из комнаты с дочкой на руках.
– Агнесса Ивановна, я уезжаю.
– Что? Куда? В аптеку? Что ты говоришь, Рита?
– Так вышло, понимаете, – бормотала Рита что-то непонятное, – Мне предложили работу, но надо срочно. Срочно. Понимаете? Ждать совсем нельзя.
– Но у тебя же есть работа. Фима же… А как же Фима? Как мы? Ты должна его дождаться, Рита…
Но она не слушала. И тогда Агнесса не нашла ничего лучше, как надуться, хлопнуть дверью и уйти к себе в комнату. Прибежит… Не может же Рита уехать просто так. Это же Рита… мягкая, добросердечная…
Своим она говорила так:
– Я не думала, что она такая непорядочная! Не ожидала. Решила, что увидит, как расстроилась я, и останется, никуда не уедет.
Окна спальни Агнессы выходили на другую сторону, но она периодически ходила в детскую, смотрела на калитку. Было уже холодно, но снег задерживался. Дымчатые облака, богатые дождем, сгущались на горизонте. Вот-вот – дождь.
Она видела, как Рита поставила большой свой чемодан у калитки, чтоб открыть ее, как с дочкой на руках выходила на улицу. Агнесса отпрянула от окна, когда Рита посмотрела в ее сторону.
А потом заплакал Герочка, и обиженная на Риту Агнесса отправилась к сыну. Глаза ее наливались слезами. Вот уж не ожидала она такого от Риты! И где человеческая благодарность? Почему-то вспоминался дорогой французский крем, который подарила она Рите совсем недавно.
Минут через пять рванул сильный ливень. Агнесса утерла слезы, пошла на веранду проверить, закрыты ли там окна.
И вдруг … в детской люльке увидела спящую Машеньку. Первая мысль – фух, не уехала… Но кричать, звать ее ещё не позволила обида. Она деловито взяла девочку и занесла в дом.
Но далеко не понесла, положила на диван в зале. Решила, что Рита вернулась к себе в комнату, забыла что-то.
Лишь спустя пару минут обнаружила, что Риты в комнате нет. Она звала ее в доме.
– Рита! Рит, ты где? – покричала она во двор, но ответа не последовало.
Она вернулась, присела на стул в раздумье. Дети не тревожились, и она оделась, взяла зонт, прошлась по двору. Ливень вперемежку с колючим снегом хлестал, покрывая все видимое пространство вокруг седой водяной пылью.
Может плачет где-то? Может обиделась на нее? Она заглянула в сарай, в сад.
– Рита! Ну, ты чего? Рит! Я Машу занесла, слышишь?
Но Риты нигде не было.
Что только не передумала Агнесса за эти дни! Она предполагала, приводила доводы, делала выводы. И интуиция ей вообще ничего не подсказывала.
А вот Ефим действовал. Он не рассуждал, он знал чуть больше жены. Но такого поворота не ожидал и он.
Искал он Риту с неистовым рвением.
***
часть 3
– Фимочка! Спаси нашего мальчика!
– Я только этим и занимаюсь, только этим…, – ответил он устало.
Ефим смотрел на плачущую жену и вспоминал прошлое. Может это расплата за грех его? За Риту? Может, если б осталась тогда она с ними, все было б по-другому?
Или просто они не состоялись, как родители. Хотя … Есть же ещё Маша. Маша … Кто-то скажет – не их дочь. Ну, так это, как посмотреть.
– Ладно, Агнеш, завтра с утра займусь. А сейчас – спать.
– Как ты можешь спать, когда наш мальчик…
– Могу! И тебе советую. Он уже не маленький, мальчик наш. И пусть учится отвечать за свои поступки.
Ефим ушел в свою комнату. С женой он уж давно спал врозь. Он лег в постель и живо встали перед ним картины прошлого, он вспоминал ту историю.
***
Взгляд Риты, ее изящная, благородная рука, которую она подавала, ее домашнее платье, длинные волосы, голос, улыбка, шаги – он так живо сейчас всё вспомнил.
Черная юбочка, белая блузка, так она ездила на работу. Она выставляла аккуратные ножки из машины, а потом наклонялась, махала ему рукой и смешно натягивала на себя деловой вид, потешаясь над собой. Шла через дорогу, а он не уезжал, всё смотрел и смотрел.
На тротуаре она опять по-детски махала ему рукой и легко вскакивала на ступени гостиницы. А потом весь день… весь этот день он был просто счастлив: Рита рядом, на соседней улице – рукой подать.
Хотелось видеть ее снова. Просто, по-семейному. И он стал ходить в ресторан гостиницы. Дорого, долгое ожидание блюд, но он ходил туда, чтоб ещё раз увидеть ее.
Дома она рассказывала ему гостиничные новости, советовалась, восхищалась новыми встречами – в этой Волгоградской гостинице временно жили командировочные со всех уголков страны, туристы и даже иностранцы. Она рассказывала с юмором, с широко открытыми глазами. Ей нравилось всё.
А дома …
Вот он случайно краем глазам увидел ее раздевающуюся. До головокружения, до дрожи представлял потом, что это для него она раздевается, что она – его женщина.
Вот наклонился с ней одновременно за сынишкой, захлебнулся запахом ее волос, увидел в горловине халатика маленькие груди, и захотелось … так захотелось коснуться их жаркими губами…
Ефим влюбился. Влюбился в девушку, которая моложе его была почти на двадцать лет. Агнесса, такая привычная и милая, не шла ни в какое сравнение. У них никогда не было страсти, просто нежное чувство, просто привычка и ещё жалость.
Они вместе с Ритой высаживали деревца, какие-то особенные яблоньки, когда он первый раз поймал ее руку на тонком стволе деревца, как бы в шутку.
– Ага! Ефим Палыч, Вы меня прихватили… Ой, отпустите! Эх, ну, Вы шутник. Яблонька не выдержит! Вы чего? – она смеялась, считала, что он дурачится, а он тогда уже не дурачился, ему и правда не хотелось выпускать ее руку.
А потом она догадалась. А догадавшись, испугалась.
У Ефима был коллега, который жил на две семьи уже давно, много лет. Была жена – бабушка, как называл он ее, и молодая любовница, которой снимал он квартиру. Рос у любовницы их общий ребенок, и ничего страшного в жизни этого коллеги не случалось.
Вот и Ефим однажды, когда вез Риту, повернул на сельскую грунтовку, остановил машину и признался ей в своих чувствах.
– Рит, ты ни в чем не будешь нуждаться. Ни ты, ни Машенька. Работать не нужно, занимайся ребенком. Но у тебя будет всё: шубы, золото, квартира в Волгограде. Я всегда о тебе буду заботиться. Может, вступлю в кооператив, квартира будет твоя… Я люблю тебя! Я больше не могу это скрывать…
Рита смотрела в одну точку, нахмурив лоб. Такой серьезной Ефим, пожалуй, никогда ее и не видел.
– Что скажешь, Рит?
Она очнулась, перевела на него взгляд, как будто была только-что где-то далеко.
– Нет. Скажу – нет, Ефим Палыч. Так не получится. Я просто… Я не смогу. Да и любви у меня нет. Вернее, есть. Но это другая любовь, я Вас очень люблю, как главу семьи, как хозяина, как человека просто. Мне так жаль …
Казалось, ей и правда жаль. Она была опечалена, но совсем не напугана.
Тогда он не настаивал, завел мотор и они поехали дальше. Но он решил, что это всего лишь первый шаг. За ним последовали подарки, взгляды, вздохи. Рита все говорила и говорила, что не сможет вот так…
Не сможет так?
Ефима уже было не остановить. Перед ее побегом он сделал ещё попытку. И эта попытка была настойчивой и даже грубой. Он обещал, что уйдет от Агнессы, что женится на Рите, что хочет быть с ней до конца дней. С ней и с Машенькой. А если что… он не против иметь ещё детей.
Говоря это, он смахивал слезу, утверждал, что жить без нее не может, что сойдет с ума, если она ему откажет. Приехал и тянул на квартиру, которую уже снял, бросался в ноги, и вообще вел себя неподобающе солидному чиновнику.
– Я тону, тону в твоих глазах, Риточка! Я готов рычать от страсти, как голодный волк. Я не могу так жить… Не могу!
Она мотала головой, умоляла отпустить ее. И он сдался – отпустил. Стучал потом по рулю в машине, сжимал до боли голову.
После этого разговора Риту он больше не видел. Она уехала.
Когда исчезла она, оставив дочку, он злился жутко и тосковал сильно. Страдал в истинном, самом тяжёлом значении этого слова.
Второй ночью разрыдался, громко, неистово, до истерики.
Агнесса испугалась, успокаивала, капала капли, обнимала его. Тогда он чуть было не проговорился, не закричал жене в лицо, как единственному близкому человеку, что любит Риту и жить без нее не хочет.
Но посмотрев на растерянную Агнешу с папильотками в жидких волосах, схватился за голову и промолчал.
А Агнесса решила, что эти рыдания мужа от свалившихся проблем. От нежданных детей. Жили они ровно и спокойно все эти годы, заботились исключительно друг о друге, а теперь свалились на них все эти напасти: не было детей, а тут двое сразу, да ещё один и чужой. Кто ж это выдержит?
Тогда она решила беречь сердце мужа, сама как-то успокоилась, и уговаривала его.
– Фима, мы справимся! Взрослые, обеспеченные, на ногах стоим. Справимся, не сомневайся! И не волнуйся ты так… А она… Пусть ей совесть подсказывает! Мы не будем ждать, мы будем просто жить. И Машенька с нами. Успокойся, Фима.
И Агнесса и Ефим, каждый винил себя, поэтому смирились достаточно быстро. Агнесса считала, что это она виновата – не рассмотрела за жизнерадостностью Риты ее глупый нрав. Ефим знал, что виноват он.
Вот только вопрос крутился у него в голове – почему не исчезла навсегда? Почему оставила дочку, а значит шанс видеть ее опять?
И вдруг через пару недель от Риты они получили письмо. Агнессе казалось, что письмо легкомысленное и непутёвое.
Рита писала, что позвали ее на север, на стройку, где очень хорошо платят. Вот только с детьми туда нельзя. Писала, что вернётся за дочкой через год, писала, что уверена, что у Маши будет все в порядке. Просила прощения и обещала прислать денег, как только заработает.
Сначала они растерялись. Как понять такую мамашу? А потом вдруг быстро успокоились. Агнесса уж смирилась, а Ефим боялся, что в письме откроется правда, и теперь даже благодарен был Рите.
– Мы справимся, – повторяла жена и кивала головой.
Но насчёт «справимся» Ефим сомневался, поэтому вскоре в доме их появилась Елена – пятидесятилетняя женщина-няня с большим опытом и рекомендациями хороших знакомых Ефима.
Выглядела она моложе своих лет, стройная, с короткой стрижкой темных волос.
И уже через пару дней было понятно – профессионал. Она сразу объявила свой график, перечислила, что ей нужно. Она так увлекала детей, так умело занимала их, обучала, что Агнесса доверилась ей полностью.
А ещё Елена умела быть незаметной. Объявила свои часы работы, в остальное время исчезала, растворяясь в своей комнате или вообще уходя из дома.
Она не стала членом семьи, как стала им Рита, не делилась с Агнессой женскими секретами, не заняла место общения мужа с женой. Она просто была хорошим работником, освободив Агнессу от всех детский забот в определенные часы.
Она сама готовила детям и кормила их, купала и гуляла с ними, укладывала спать днем, умела быстро успокоить, переключить внимание ребенка мягко и умело.
Именно она обратила внимание Агнессы на развитие Герочки.
Они съездили к лучшему в Волгограде детскому невропатологу, начали лечение и особые упражнения на развитие. Агнесса плохо поняла диагноз, но запомнила, что у Геры обнаружились проблемы задержки сенсомоторного внимания.
Но врач похвалила, сказала, что обратились вовремя, и обещала, что при должном подходе все проблемы решаемы.
Теперь все свое внимание Агнесса устремила на сына. Впрочем, можно сказать, что и ранее было так. Маша осталась для нее чужой. Она получала от Агнессы всё, кроме материнской ласки.
Елена, подметив это, ласки восполняла, и Агнесса была ей благодарна.
Тем не менее Маша уже вовсю бегала на толстенький ножках, опережала Геру в играх, была понятлива и спокойна. А ещё была невероятно хороша собой, так мила, как могут быть милы самые маленькие дети. Темные ее кудряшки пружинили при беге, она улыбалась и хлопала огромными глазами с длинными ресницами.
У Геры только начал появляться светлый пушок волос, он был полненький, белокожий, широконосый с аллергичными щёчками.
И с ним было труднее. Он «ездил на руках», ударялся в слезы, если что-то было не по нему, плохо увлекался играми, быстро уставал и много капризничал.
Как раз присутствие Маши, ее игры могли на время увлечь его, позволить заняться делами. Но он не участвовал, он только наблюдал. А когда уставал от созерцания, плакал, требовал, чтоб взяли его на руки.
Агнесса сравнивала детей и раздражалась всё больше. Елена ее успокаивала:
– Каждый развивается по-своему. Мы всё делаем правильно, не волнуйтесь. И учитесь быть твердой. Как с Машей.
Елена считала Машу ребенком дальней родственницы. Историю Риты ей не рассказали. И она уж примерила, что с Машей Агнесса строга, а сыну позволяет многое.
А Маша детским чутьем отношение к себе Агнессы, конечно, почувствовала, и с проблемами уже бежала к Елене. А когда той не было рядом – к Дусе или Ефиму.
Так и распределились дети: Герберт всегда на руках у Агнессы, Мария – у Ефима. Он все больше привязывался к девочке. Он сходил с ума, покупая у спекулянтов кружевные платьица, мутоновую шубку, вязаные шапочки с витыми помпонами. Сыну тоже брал, но мальчик их уж имел всё ещё до рождения.
Агнесса не спорила. Она уже вошла в роль старательной мамочки, познакомилась в поселке с Вероникой, немолодой дочерью почтенного генерала, держащего тут дачу. У нее тоже рос годовалый сынишка. Теперь они ходили друг к другу в гости, и наряды хорошенькой Маши приводили всех в восторг.
Ещё в доме напротив жила молодая жена начальника департамента здравоохранения области Наталья с двухлетней дочкой. Порой и она присоединялась к их компании. Для всех Машенька «стала» племянницей Агнессы.
– Подумай только. Наталья – вторая жена у Григория Дмитрича, – рассказывала Агнесса местные новости, – Муж ее на пятнадцать лет старше. И двоих детей бросил… Ох, что в мире делается! – качала она головой.
А тем временем Ефим, подключив свои связи, оформил опеку над девочкой. Были и трудности. Свидетельство Маши осталось у них, а вот паспортные данные Риты пришлось выяснять.
Он держал в руках копию паспорта с обидой, горечью и любовью одновременно. Князева Маргарита Федоровна была единственным родителем Князевой Марии Федоровны.
Совпадение отчеств? Нет, всего скорей отчество дочке Рита дала свое. Может, любила отца.
Обсуждали они, конечно, и возможность – отвезти девочку бабушке. Но мысли эти отмели. Для такого действия слишком много надо было собрать документов, бегать, доказывать, сдавать ребенка в приют. И не факт, что бабушка захочет, и не факт, что дитя отдадут. И себе тогда девочку вернуть будет практически невозможно.
Поэтому Машенька осталась в их семье.
***
Дачный их поселок разрастался. Уже называли его меж собой местные жители «обкомовским», уже поставили на входе шлагбаум, не пускали посторонних.
Через некоторое время успокоился и Ефим. Жизнь вошла в свое русло. Весной, глядя на соседей, начал он строительство большой бани и раскопку водоема. Те деревца, которые сажали вместе с Ритой старательно обходил он в проектах, берёг. Она говорила, что это какие-то необычные яблоньки. На Риту он злился, но ей он верил.
– Воздух, чувствуете, какой?! Какой тут у нас воздух! — с гордостью восклицал Григорий, сосед, с которым подружился Ефим. Правда потом начальник департамента здравоохранения доставал сигарету и закуривал.
А воздух тут и вправду был головокружительно чист и свеж. Сосны вокруг поселка, река, убегающая вдаль. К лету во дворе Ефим соорудил площадку, где можно было позагорать, сделал деревянные ступеньки в водоем, чтоб не скользили ноги, так что можно было принимать воздушные и водяные ванны вместе с детьми, не выходя из двора.
Герочка, наконец, тоже пошел. Радости родителей не было предела.
Двор и дом были завалены игрушками. На площадке висели детские качели, стоял конь-качалка, трёхколёсный велосипед, в доме повсюду – кубики и пирамидки, на полу, на толстом ковре – куклы голыши и мягкие плюшевые игрушки.
Елена утверждала, что игрушек сильно много, а Агнесса не могла остановиться. По ее мнению наличие игрушек работало на развитие Геры.
У Агнессы свободного времени стало больше, и теперь она частенько вместе с мужем ездила на импровизированный рынок рядом с поселком. За щелястым прилавком местные бабули торговали редиской и укропом, картофелем с детской кожицей, крепкоголовым чесноком и прочими огородными дарами, которые пахли теплой землёй.
На Ефима напала страсть к кашеварству. Коронным его блюдом стал плов. Он приобрел казан и готовил плов во дворе. Широкими взмахами он, словно старатель золотой песок, промывал в тазу рис. На костер водружался необъятный новый казан, и начиналось действо.
Агнесса любовалась мужем и считала себя счастливой женщиной. Дом, дети, муж… Что ещё нужно?
Рита прислала деньги пару раз. Небольшие и совсем ненужные им деньги. Обратный адрес – Владивосток. Написала и письмо. Оно начиналось со слов: «Дорогие мои Агнесса Ивановна и Ефим Павлович….»
А дальше обычное письмо. Как пишет дочка матери. Как будто и не бросала она ребенка. Она описывала места, где работает, с присущим ей юмором, бараки, в которых они живут, холод, неудобства быта и свою работу. Работала Рита учетчицей. И лишь в конце спрашивала о Машеньке и Герочке. Как, мол, они? Не болеют? А ещё писала, что с приездом придется задержаться. А вот на сколько – не писала.
Агнесса бросила письмо на стол со злостью.
– Как, Фима, как? Как можно быть такой безалаберной! Ещё раз говорю, давай лишим ее родительских прав. Это не мать! Какая она мать?!
Но Ефим пока не решался, хоть и чувствовал правоту жены. Машу он так успел полюбить, что и не представлял, как с ней станет расставаться. Она залезала к нему на колени, маленькими ручками брала его за лицо и целовала куда-то в уголок губ.
– Убю тебя…Убю…, – говорить начала Машенька рано.
– И я тебя люблю, дорогая! Очень очень…
Ефим тянулся и к сыну, но тот капризничал у него, вырывался, просился к матери. А Машенька прижималась своим маленьким тельцем, обнимала нежно и лепетала мило на своем цыплячьем ещё языке. Ефим таял…
Агнессу Маша называла Несой, а Ефима тятей. Но однажды в больнице какая-то женщина, посылая Машеньку за ней, сказала вдруг:
– Беги, дитё, к бабушке. К бабушке беги…
Это так разобидело Агнессу, что она начала приучать Машу называть ее мамой.
– Должна ж быть у ребенка хоть одна мать, – оправдывалась она, – Да и Герочке будет непонятно, когда заговорит. А так, мама и мама – для обоих.
***
Жизнь шла. Дети росли. Ефим уже был заместителем первого секретаря обкома партии. К ним приезжали серьезные люди, и даже сам первый секретарь с женой.
Машеньку пришлось удочерить, а для этого лишить Риту материнства. Сделать это для Ефима было не так сложно физически, сколь сложно морально. Но чувства переформировались. Такой эмоциональный порыв был у него тогда впервые, и теперь спрятанное от людских глаз беспокойство жило в нем, не позволяло на полную широко тешится жизненными радостями. Он мстил Рите за это живущее в груди беспокойство. Он уже не хотел отдавать ей Машеньку.
А Рита вдруг приехала. Приехала через три года, летом.
Дома с детьми была только Елена. Она тут же побежала в дом, с радостью сообщила Ефиму по телефону, что приехала Рита – мама Маши.
А Ефим Павлович почему-то начал кричать, чтоб она не подпускала к ней Машу, не позволила «утащить».
Елена со страхом бросилась во двор, где оставила возле купальни детей на Риту. С размаху стукнула дверь. Рита сидела на траве, она оглянулась на нее с улыбкой на лице, и Елена выдохнула – нет, эта женщина не сможет похитить ребенка. Но больше няня от детей не отходила.
Через час приехал Ефим Павлович. Он был сердит и серьёзен. Все перекочевали в дом, а потом Ефим и Рита вышли во двор.
Злость его растворилась. На эти глаза нельзя было злиться. Рита повзрослела, черные брючки, трикотажная кофточка. Она постригла волосы, теперь они были ей по плечо и кудрявились ещё больше. Была все также мила, проста и открыта.
– Я же говорила, что эти яблони особенные, – показала она на разрастившиеся деревца, – Спасибо, что уберегли.
Три необычные яблони разных сортов действительно были удивительны. Их кроны были сформированы как стелющиеся, и походили на огромные чаши диаметром метров в шесть. Стволы-ветки были толстые. Их приходилось осенью пригибать их к земле и привязывать к колышкам, а весной поднимать вверх. Урожай яблок радовал.
– Да, особенные. Вон, того и гляди ветки сломятся от весу, – он посмотрел на Риту прямо, – Ты хочешь забрать Машу?
– Мне пришло уведомление о лишении прав, – ответила она, глядя вдаль.
– А ты как думала? Думала можно вот так оставлять детей и оставаться матерью? Твоя дочь тебя даже не знает! – он говорил громко, напористо.
Она молчала. Ефим оглянулся и увидел, что в глазах ее блестят слезы, понял, что с напором переборщил. Он злился уже и на себя. Достал сигарету, долго щелкал зажигалкой.
Рита смахнула слезы, достала из кармана зажигалку, поднесла огонь.
– Куришь? – спросил он, чтоб смягчить разговор и хоть что-то спросить.
– Курю…, – ответила она просто и закурила тоже.
Она втянула носом воздух, выдохнула дым и заговорила.
– Я и не собиралась ее оставлять, думала – вернусь. Мне пара дней была и нужна-то. Вышла за калитку, думаю, и как я с ней? Пусть пока побудет. Но …, – она затянулась.
– Но оказалась в поезде на Красноярск, – она развела руками и грустно улыбнулась, – Долго рассказывать. Да и не хочется. Сама виновата. Думаю, ну ладно, подзаработаю, к лету вернусь. Чего уж… Но не срослось. Учетчицей меня поставили, да и подставили. Почти сразу. Поверила я, а зря… В общем, судимость условная, но никуда не уедешь, нельзя. Вот только на днях судимость и сняли. А вам писать об этом не стала, стыдно как-то.
От этого рассказа пошли у Ефима мурашки. Не от содержания. Оно-то как раз и не очень удивило, а от надлома в голосе, от боли, которая жила в этом повествовании.
– Рит, ты прости меня, – вдруг сказал он, у него встал в горле ком.
– Ну что Вы, Ефим Палыч, – оживилась Рита, повернулась к нему, – Я люблю Вас очень, и Агнессу Ивановну люблю. Вы – моя светлая, самая светлая страничка, – она смотрела открыто, искренне, как будто и не помнила о плохом, – Вы для меня – идеал семьи. Идеал! И никак иначе. Я ведь за Машу и не волновалась. Знала, что будет всё хорошо. Посмотрите-ка, какая она стала! И это вы всё… Я так благодарна!
– Да это Агнессу благодари, не меня… Она занимается. Только …, – он усмехнулся, – Эх, злая она сейчас будет! Готовься, Риточка.
Но на Агнессу Рита повлияла также, как и на Ефима. Она высказала все строго, прочитала нотацию. Рита сидела, опустив голову, кивала.
Закончилась беседа в слезах обеих. Они уже обнимались и плакали.
– Не забирай у нас Машеньку, Рита. Устраивай свою жизнь личную. И пусть она думает, что я – ее мама. Не травмируй ребенка. Исчезни! Исчезни для нее… Я тебя прошу! Я тебя умоляю!
Рита не исчезла совсем, но больше не приезжала. Она писала. Сообщила свой новый адрес, и изредка Агнесса тоже писала ей, совала в конверт фото Машеньки. Ефим это знал, не перечил.
Чувства утихли. И сейчас он был даже благодарен судьбе за тот свой порыв, за дочку, и благодарен Рите за то, что оставила его тайну при себе. Все таки хорошая она девушка.
– Чем я могу тебе помочь, Рита? – спрашивал он ее перед отъездом.
– Машу вырастите хорошим человеком. Какое ещё может быть самое сокровенное желание у матери?
– Обещаю, Рит.
***
Прошли годы, и Ефим вспоминал это свое обещание. Его ли стараниями, но Маша росла славным ребенком.
А вот Гера…
– Мальчик болен, – восклицала Агнесса, если пытался он хоть как-то повлиять на воспитание сына.
– Ты избалуешь его, погубишь! – возмущался Ефим, но уступал жене.
Как в воду глядел. В детстве Гера истерил. Он валялся на полу, требовал свое. Он мог вылить воду из-под красок при рисовании на Машино платье только потому, что получается у той лучше. Однажды он с озлобленностью пинал по всему дому мусорное ведро и мусор из него, потому что, как он считал, Дуся специально поставила его ему под ноги, и он запнулся. А Дуся плакала, убираясь.
Из детского сада его пришлось забрать. Агнесса была возмущена: Геру обвиняли в воровстве. В явные доказательства она так и не поверила, с возмущением забрала Геру из сада.
– Окрести их, – советовала подруга Ольга, – Бесы в нем.
– Какие бесы? Он же ребенок, Оля! Мальчик болен. И о чем ты вообще? Ефим зам первого, а я побегу крестить?
Она внушала Гере правильности, а тот грыз остатки ногтей и молчал, как партизан.
В школу повели обоих торжественно. К их радости новую школу открыли в поселке. Но Гера в строю детей стоять не захотел, он жался к матери. Маша, в бантах и белом фартуке стояла там, а потом старательно читала стихи, поглядывала на папу Фиму и волнительно улыбалась.
Сколько слез пролила Агнесса, пока сын учился! Сколько проблем решал Ефим!
За время учебы пришлось сменить три школы и четыре класса. Учиться Гера не хотел. Они покинули дом и переехали в городскую квартиру, чтоб сменить школу. Теперь в поселок уезжали только на лето.
Герберт гнул свою какую-то непонятную линию. Он считал себя умнее всех. Мать в его понимании была рохлей — плаксивой и болезненной. Любая его проблема, даже самая малая, становилась для нее вселенской катастрофой. Он мать даже стеснялся, одевалась она блекло и безвкусно, красила губы бледно-розовой какой-то «мертвяцкой» помадой. Ни профессии, ни почета.
А отец? Отец ниче… Большой человек. Вот только его, Герберта, он не любит. Пофиг ему проблемы сына. Только деньги совать и может, когда выгораживает его из очередной передряги.
– Герка, ну сколько можно! Мама опять из-за тебя плачет! – возмущалась Маша.
– Молчи, подкидыш! Тебя не спросили…
О том, что она не родная, Маша узнала в семь лет – рассказали подружки во дворе. Агнесса и Ефим тогда обстоятельно всё объяснили. Мол, мама есть, но жизненные обстоятельства у нее сложные, они ее удочерили и никому отдавать не собираются. Тогда Маша восприняла это очень спокойно.
Но в возрасте подростка всё больше и больше возникало вопросов, которые она боялась задавать родителям, откладывала на потом. Она отлично училась в школе, занималась гимнастикой, в общем, могла быть радостью и гордостью родителей, если б не вечные сравнения ее с братом.
От этих сравнений она устала, и когда его перевели в третью уж школу, а она осталась в прежней, даже обрадовалась – теперь ей не придется краснеть за все его гадости.
С грехом пополам и с помощью мамы закончил Герберт восьмой класс и поступил в ПТУ. Агнесса была против, но Герберт настоял. Там связался он с дурной компанией – водка, мат, плохие девочки и вечерние посиделки.
Восьмого марта ему стукнуло шестнадцать. Буркнув утром что-то маме и сестре, он исчез из дома. Его ждали, был накрыт стол. Вечером его искали, побежали в милицию и выяснили, что он с дружками как раз там, только в другом отделении, и родителей уже ищут.
Они избили мужчину, и теперь Герберту грозил суд и срок.
– Фимочка! Спаси нашего мальчика!
– Я только этим и занимаюсь, только этим…
Ефим смотрел на плачущую жену и вспоминал прошлое. Может это расплата за грех его? За Риту? Может, если б осталась тогда она с ними, всё было б по-другому?
Или просто они не состоялись, как родители? Хотя … Есть же ещё Маша. Машенька …
Кто-то скажет – не их дочь. Ну, так это, как посмотреть.
– Ладно, Агнеш, завтра с утра займусь. А сейчас – спать.
– Как ты можешь спать, когда наш мальчик…
– Могу. И тебе советую. Он уже не маленький, мальчик наш. И пусть учится отвечать за свои поступки.
Из соседней комнаты вышла Маша. Она слышала разговор родителей.
– Мам, папа прав. Они же человека покалечили. Пусть отвечает.
– Что?! – Агнесса была на взводе, – Твоих советов тут не хватало! Мать твоя, между прочим, тоже уголовница.
– Агнеша! Что ты говоришь? – воскликнул Ефим.
– А что? Разве не так?
Маша плакала, Ефим сидел на ее кровати, гладил по спине и рассказывал историю ее матери. Всё, что знал. А знал он не много. Утаил только историю своей влюбленности. Зачем это знать ребенку?
Потом он ушел, а Маша не спала всю ночь. Она листала свой дневник. Думала. Папа прав. Они уже взрослые.
Пора отвечать за свои поступки.
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ
