— Деда, что там? — Глаза Мишки блестели от любопытства. Он нетерпеливо подпрыгивал, пытаясь разглядеть, что достаёт с антресолей Иван Тимофеевич. — А в этом ящике что?
— Для Нового года что-то, Мишка. Рано пока распаковывать, далеко ещё до него.
— Ну, деда, пожалуйста. И пусть рано. Давай посмотрим.
— Ну давай, уговорил.
ВСЕ ЧАСТИ РАССКАЗА — ЗДЕСЬ
Иван Тимофеевич, кряхтя, слез с нагороженной им же самим пирамиды. Отряхнул пыль с коробки.
— Дать ножницы, деда?
— Тащи.
В коробке полно было каких-то перепутавшихся длинных серебристых нитей, старых ёлочных шаров, завёрнутых в пожелтевшую газетную бумагу. Какие-то провода.
— Ого! Лампочки! — Воскликнул Мишка. — Какие маленькие! Это для ёлки огоньки?
— Для ёлки, Мишка, для ёлки. Только такими сейчас не пользуется никто. Сейчас других разных полно. Да и у нас, наверное, где-то есть ещё. Поищем потом.
— А эти почему, деда? А ты сам лампочки красил? Вот тут неровно.
— Как память лежат, наверное. Красили сами, лаком таким специальным. А кто делал, не помню уже. Хотя первую свою гирлянду не забуду никогда. Мне тогда было лет десять, и жил я с родителями в небольшом северном городке. Мы с папой спаяли провода, лампочки покрасили точно как эти. Включили, полюбовались, повесили на ёлку, хотя мама и сомневалась. Всё боялась, что мы с отцом пожар устроим. В тот год, перед новогодней ночью случилась метель. Мама, как обычно, суетилась на кухне, а я радовался и готовился отмечать праздник. Включил гирлянду, очень уж хотелось полюбоваться на сияющие огоньки. И вдруг погас свет. Мама жутко рассердилась, подумала, что из-за нашей с папой гирлянды выбило пробки. Но оказалось, что света нет во всём нашем районе. Из-за мокрого снега где-то оборвались провода. Плита у нас была электрическая, готовить оказалось не на чем. Мама придумала позвонить в детский сад, в котором тогда работала, и спросила сторожа, можно ли ей в садике на газовой плите приготовить еду. Собрала продукты, и мы пошли в сад всей семьей. Пришли, а там еще три воспитателя с детьми, заведующая, сторож с женой. У кого-то дома холодно стало, кому-то, как и нам, тоже готовить стало не на чем. Зажгли керосиновые лампы, все вместе накрыли стол. И получился весёлый и необычный праздник, хотя гирлянде нашей в ту ночь так и не довелось засветиться.
Миша слушал внимательно, хотя наверняка не слишком понял про снегопад и керосиновые лампы.
— А конфеты были? — Вдруг спросил он. — Ну там, на празднике?
— Были, Миш, были. А ты чего, проголодался что ли?
— Да нет. — Нерешительно протянул внук.
— Значит, проголодался. Ты вот что, посиди тут, а я в магазин схожу. — Думая о том, что конфет-то он и не купил вовсе, и хлеб почти закончился, наказал Иван Тимофеевич. — Не балуй, слышишь, Мишка.
— Я не буду, деда. А можно я вот здесь ниточки блестящие повешу.
— Дождик это называется, дypашкa. Ниточки… Развешивай. Поиграйся.
Он торопливо спустился по лестнице. Миша — мальчишка послушный. Лена его одного не раз бросала, малец сам рассказывал. Да и у него сколько оставался Мишка, не безобразничает он никогда.
Иван Тимофеевич, занятый собственными мыслями, прошёл мимо мусорных баков. Остановился вдруг. Вернулся. На ящике с внешней стороны аккуратно висела детская куртка, обёрнутая в целлофан. Добротная, тёплая и почти новая. Великовата на Мишку, но велика — не мала, а в такой внук точно не замёрзнет. Только вот… Он покосился на ящики. Место такое. Хотя, постирать, и ничего страшного. Какая разница, что радиола, например, что куртка. Он оглянулся вокруг и торопливо свернул одёжку. Да тут и пакет стоит рядом. В пакете ботинки, тоже, хоть и ношеные, но крепкие. Сунул туда же куртку и счастливый, что всё так устроилось, направился к магазину.
На радостях купил хлеба, конфет, у старушки, торговавшей у ступеней магазина, капусты квашеной. С картошкой поесть можно, да и «щтец», как говорила когда-то бабушка Ивана Тимофеевича, сварить. Мишка он всё ест, не балованный. Оно и хорошо.
Внук сидел понурый, вжав голову в плечи. Иван Тимофеевич бросился к нему.
— Миша, что? Случилось что-то?
— Деда, я лампочки твои сло-о-омал. — Всхлипнул мальчонка и разрыдался. — Хотел посмотреть, а они… Они…
Только сейчас обратил внимание старик, что пахнет будто пластмассой жжёной.. Оглядел внука — цел, невредим. Выдохнул. Оказалось, не утерпел Мишка, сунул вилку старой гирлянды в розетку. Вот и коротнуло там что-то, задымилась гирлянда. Пробки не выбило. Недавно в доме поменяли всю проводку на новую, а вот напугаться мальчишечка успел.
— Не плачь, Мишка. Всё же хорошо.
— А ты меня бить не будешь? — Внук осторожно покосился, зол ли дед.
— Ты чего это удумал такое! — Ахнул Иван Тимофеевич. — Разве же я когда-нибудь бил тебя? Поругать, поругаю, чтоб к розеткам не лез, а бить, это ты, внучок, загнул.
— И мамке не отдашь? — Мишка посмотрел с надеждой и вдруг, обхватив Ивана Тимофеевича руками, быстро заговорил. — Деда, миленький, не отдавай меня мамке! Я с тобой жить хочу! Деда, я слушаться буду, только не отдавай!
В груди старика что-то клокотнуло, сердце пропустило удар, и от острой жалости перехватило горло. Он бы и рад сказать, что никому он Мишку не отдаст, да ведь неправда это. Ленка — мать. Захочет, придёт и заберёт сына. И ничегошеньки он здесь сделать не сможет. А пожалуйся он на неё, никакой суд не присудит мальчишку Ивану Тимофеевичу. Мало того, что Мишанька не родной ему, так и стар он уже для опеки, и к здоровью придраться как нечего делать. Вон сердце стучит с какими перебоями. Мишка, Мишка…
— У меня пока будешь. — Прижимая к себе худенькое тельце и осторожно похлопывая внука по спине, проговорил он, не в силах пообещать невыполнимого. И, желая отвлечь мальчика от горьких мыслей, засуетился. — Гляди, Мишка, чего есть. Конфеты вот. А здесь. Смотри, куртка какая, ботинки. Ну-ка, примерь.
Миша радостно натянул на себя обнову, сунул ноги в ботинки.
— Сильно велики-то? — Иван Тимофеевич щупал носок ботинка. — Ну-ка, где палец? Ничего. Другой носок сверху наденем, да почти впору.
Куртка сидела на худеньком Мишке мешковато, но пошита и вправду была хорошо. Да и чистая на удивление. Видно, тот, кто вынес её к ящикам, позаботился о том, чтобы не коснулась одежды уличная грязь и запах. Можно и не стирать.
— Теперь и гулять можно! — Весело подмигнул он. — Сейчас шапку найдём, и ты, Мишанька, получается, одет у нас.
— Деда! — Мишины слёзы тут же высохли. — А сейчас можно во двор?
— Сейчас? — Иван Тимофеевич поглядел на сумку с покупками. — Так обед приготовить надо. Что есть-то будем с тобой?
И, глядя на поникшего Мишку, решил.
— Ладно, сейчас шапку достану тебе и иди побегай малость. Только, Мишка, со двора, ни-ни. И кофту пододень, а то куртку прям на майку натянул, задует в рукава.
Достал вязаные шапки, выбрал поменьше, вручил внуку. Выпускать Мишку во двор Иван Тимофеевич не боялся. Из окна он как на ладони, да и летом внук не раз гулял один. Ася сказала же, что бегать ему на воздухе надо побольше.
Мишка нетерпеливо топтался у двери. Он уже неделю не выходил на улицу, а погулять хотелось очень. Иван Тимофеевич глянул, как мальчик выбежал из подъезда, удовлетворённо кивнул и взялся за стряпню. Чистил картошку и поглядывал во двор. Вроде как появились там какие-то ещё ребятишки. Вот и хорошо, будет Мишке с кем поиграть.
В этот момент почувствовал, как словно крепким кулаком сжали сердце, стало нечем дышать. Он отложил нож. Погоди, Иван Тимофеевич, а лекарство ты пил нынче? Похоже, запамятовал. Отправился в комнату за тaблетками. Открыл крышку. Как ни тянул, а всего две штуки осталось. Ладно, одну сейчас, другую на завтра. Сердце билось с перебоями. Сейчас, буквально на пять минут надо прилечь. Так бывало уже, отпустит. Он опустил голову на подушку и провалился в небытие…
* * * * *
Мишка погонял палочкой в стылой луже плавающий по поверхности кленовый лист, залез на старенькую, местами поржавевшую лестницу, представляя себе, будто он в самолёте. Но в великоватой не по размеру куртке лазить было не очень удобно, и он спустился. Увидел вылезшую из подвала кошку, долго гладил её. Кошка тёрлась о ноги и мурлыкала.
— Есть хочешь? — Серьёзно спросил Мишка. — Нет у меня ничего. Терпи. Может быть, тебя другая бабушка покормит потом.
Он не раз видел, как какая-то старушка в платочек подкармливала бездомных кошек, высыпая что-то из мешочка у окна подвала. Кошка хотела есть, но не уходила, потому что мальчик продолжал гладить пушистую спинку, а такое внимание доставалось ей, видимо, ещё реже, чем еда. Вдруг она встрепенулась, выгнула спину и, промчавшись через двор, юркнула в подвальное окно. Миша обернулся. Во двор входили мальчишки постарше. Некоторых из них он уже видел летом. Они никогда не обижали его, и поэтому, в отличие от кошки, он ни капельки не испугался.
Но один из мальчиков, совсем незнакомый, отчего-то смотрел на него пристально, и от этого взгляда, Мишка невольно съёжился. На поводке пацан держал средних размеров собаку с зубастой мордой, которая недовольно порыкивала в Мишкину сторону. Понятно, что кошка испугалась.
— Зырьте, пацаны. У этого мелкого моя куртка. И ботинки, прикиньте. Сто процентов, вот тут пятнышко на рукаве.
— Это мне дедушка купил. — Мишка отступил на шаг, отстраняясь от пальцев, которые намеревались схватить его за рукав.
— Купил? — Парнишка присвистнул. — Сейчас. Сказать, где он её взял? На мусорке. Моя мать сегодня выбросила туда мои старые вещи, а он подобрал!
— Нет! — Мишка помотал головой. — Деда ходил в магазин и купил!
— Ты отсталый совсем? — Пацан покрутил пальцем у виска. — Не видишь, что это всё старое?
— Не спорь, мелкий. — Вмешался второй. — Все знают, что твой дед шарит по мусоркам. У вас дома и вещи оттуда, бабка моя говорила. Побирушка он!
— Вы сами побирушки и дypaки! — Мишка сжал кулачки. — А деда хороший!
— Ну ты борзый! — Возмутился прежний хозяин куртки. Собака зарычала громче. — Между прочим, выбрасывают не для того, чтобы ты наглел здесь. Если мать выбросила, то и место ей в мусорке. Снимай быстро!
Они обступили Мишку, глядя, кто с насмешкой, кто с любопытством, радуясь неожиданному развлечению. Тот, который задирал его, явно чувствовал себя главным, и, хотя ему совсем не нужна была старая куртка, ощущение превосходства и власти пьянило и заставляло идти дальше.
— Получить хочешь? Или собаку спустить?
Мишка испугался. Их было много, больших, гораздо сильнее его. Как больно бывает, когда тебя бьют, он уже знал, а собак боялся. И потом, вдруг, это правда его куртка? От страха и обиды он принялся под общий смех расстёгивать куртку. Молнию заело, и Мишка в панике дёргал её своими тонкими пальцами. Наконец расстегнул, снял, путаясь в рукавах. Мальчишка схватил её и, в два прыжка оказавшись у мусорных баков, с каким-то наслаждением закинул туда одежду.
— Смотри, мусорщик! Вот здесь она была! Понял? Оттуда твой дед её вытащил! И ты иди вытаскивай, если достанешь!
Мишка стоял в своей нелепой растянутой синей кофте, не замечая холодного ветра, и плакал. Его не побили, но внутри почему-то всё равно было больно…
— Вы что там творите?! — Звук открываемого окна и гневный женский голос заставил хохочущую компанию дать стрекача. Они побежали к другому дому, но собака так громко лаяла, что Мишке показалось, она вот-вот бросится на него, и он почему-то рванул не в подъезд, а совершенно в противоположную сторону, на улицу. Куда и зачем он побежал, он и сам не понял. Просто бежал и плакал от горя, обиды, страха, запутавшись в собственных ощущениях.
Он испортил дедушкину гирлянду, теперь мальчишки отняли куртку. И хотя дед совсем не рассердился, Мишка не знал, что ему делать. Он едва не сбил с ног, возвращающуюся с работы Асю, которая даже не успела ничего понять, и лишь мельком подумала, что мальчик этот ей знаком. Во дворе наткнулась на выбежавшую из подъезда соседку, которая, захлебываясь от возмущения, поведала ей о произошедшем.
— И, главное, налетели ведь на мальца всей стаей, шакалы малолетние! — Бушевала она. — Раздели и куртку в мусорку выбросили. Ещё и собакой травили. Я, пока спустилась, их след простыл!
— А куда же мальчик побежал? — Встревожилась Ася. — Маленький он. Мимо меня проскочил, я и не поняла ничего. И удержать не успела.
— К матери, поди! Это ж внук старика со второго этажа. Ивана Тимофеевича, кажется. Он-то с ним не живёт, приезжает только. Ася, ты посмотри, что творится! Управы ни на кого нет!
Но Ася уже не слушала. Бегом вернулась на улицу. Но мальчика в синей кофточке нигде не было видно.
— Миша! — Вспомнив имя внука Ивана Тимофеевича, крикнула она. — Миша!
Торопливо пошла по улице, спрашивая прохожих, не видели ли они мальчика в синей кофте. Люди отрицательно качали головами. Кто-то удивлённо переспрашивал. И тут Ася поняла, что самой ей не справиться точно. А следующая страшная мысль почти обожгла сознание: почему Иван Тимофеевич, который так любит внука и заботится о нём, не видел всего этого? Соседка увидела, а он, чьи окна выходят прямо во двор, нет. Что-то здесь не так! Она развернулась и почти побежала обратно к дому.
Часть 3
Ася звонила в дверь и замирала от тревоги. Да, она врач, да, она сталкивалась с разными ситуациями, а сейчас вот растерялась. Где Иван Тимофеевич? Как теперь искать ребёнка? Как он совсем раздетый будет на улице в такой холод? Лишь бы ничего страшного не случилось!
Она уже достала телефон, решая, куда звонить в первую очередь, как вдруг дверь приоткрылась, и Иван Тимофеевич, бледный, с рассеянным взглядом, оперся о дверной косяк.
— Асенька? Я думал, Мишка вернулся. Он гуляет там, во дворе. — Речь его, немного растянутая, с нечёткой артикуляцией, насторожила Асю.
— Иван Тимофеевич, голубчик, что с вами?
— Я сам не понял, Ася. Таблетку выпил, вдруг пелена перед глазами, вот и прилёг на минутку буквально.
— Я вызываю скорую.
— Асенька, милая, не надо, умоляю. Не приведи бог, в больницу заберут, Мишка как же? У меня бывает такое… Я сейчас приду в себя. Мальца вот только позову.
— Я сама позову. — Ася, придерживая старика, отвела его в комнату, усадила на диван. Как же сказать ему? — Только за тонометром схожу, давление померить надо. А вы не вставайте пока.
Она вернулась быстро.
— А Миша? — Тут же спросил Иван Тимофеевич.
— Сначала давление. — Коротко ответила она. — Не надо пугать мальчика.
— Да-да. — Покорно согласился он.
— Опасность в любом случае миновала. — Ася расстегнула липучку манжеты. — Иван Тимофеевич, подозреваю, что у вас случился гипертонический криз. После этого, конечно, лучше в больницу на обследование. Это же опасно очень. Скажите мне адрес дочери, я Мишу отвезу, а вам всё же вызову специалиста.
— Нельзя Мишу к Лене. — Старик устало опустил веки. — Плохо ему там, Асенька, ой, как плохо. Не знаю, с кем живёт она, да только бьют Мишку, не кормят толком. Изувечат пацана, вовек не прощу себе…
— А опека?
— И туда нельзя. Заберут сразу, Ася. Мне не отдадут, старый, больной. Да и Лена мне не родная дочь, Валюшина она.
Ася безумно боялась, но всё же решилась.
— Адрес Лены всё равно нужен. Иван Тимофеевич, Миши во дворе нет. Мальчишки большие обидели его, убежал он. Скорее всего, домой. Я искала, звала, но его нет…
— Нет, нет… — Губы старика посинели, вены под кожей стали заметнее, появилась одышка. — Асенька, не пойдёт он туда. Боится. В полицию придётся идти. Он же маленький, Мишка.
— Спокойно, спокойно, Иван Тимофеевич. Вам волноваться нельзя, а не сказать я не могла. Давайте всё же, я сначала съезжу к вашей дочери. Вдруг Миша там.
— Нам надо вместе. — Иван Тимофеевич с трудом поднялся. — Она не станет даже разговаривать с чужими.
— Но вам нельзя сейчас.
— Без Мишки мне, Ася, всё равно жизни нет. — Иван Тимофеевич пошёл к двери. — Надо искать его.
— Тогда я сейчас вызову такси. — Молодая женщина смотрела на него строго, как умеют смотреть только врачи. — За сумкой схожу только. Иван Тимофеевич, а фотографии Мишиной нет у вас?
— Есть одна. Только помладше он там. Это сосед, Дима, как-то сфотографировал его во дворе. Дочку фотографировал, и Мишку вот. Хотел карточку скинуть, да у меня телефон кнопочный, удобней мне так. Вот напечатал и отдал. В рамочке, на комоде.
— Достаньте пока. Я сейчас.
* * * * *
В квартире у Лены стояла тишина. Иван Тимофеевич давил на кнопку звонка, пока не вышла соседка.
— Чего трезвонишь, алкашня?! Участкового позвать? Иван Тимофеевич, ты что ли?
— Я, Полина. Лена, не знаешь, где?
— Знаю. — Она вздохнула. — Слава богу, сегодня не здесь гуляют. У Серёги, грузчика из магазина, праздник какой-то. Через дом от нас. Квартиру не скажу, не в курсе. Но дойдёшь, услышишь. Их весь район слышит. Скорей бы уже съехать отсюда, Ваня. Дочь обещала с переездом помочь. Только покупатели, как про соседей узнают, сразу отказываются… А ты чего хотел? С Мишкой что?
— Нет, Полин. Поговорить хотел.
— Плохое время выбрал, Иван. Они давно ушли. Там, поди, уже и разговаривать не с кем. Ты не заболел? Бледный какой-то.
— Ничего, ничего… Спасибо тебе.
— Да не за что. Вань, чего Ленка у вас такая выросла, а? Всё думаю, понять не могу. Вы с Валечкой оба золотые люди, а она словно из другой семьи.
— Не будем, Полина. Не до этого сейчас. Пойду.
Иван Тимофеевич спустился во двор.
— Лены дома нет. И Миши тоже. Где она, соседка сказала. Что-то празднует в соседнем доме.
— Она могла взять Мишу с собой?
— Наверное. Внук рассказывал однажды, что они жили у незнакомого мужчины. Тогда взяла, значит, и сейчас могла.
— Идём искать…
— Ты с ума сошёл, дядь Вань?! — Лена, покачиваясь, пыталась сфокусировать взгляд на лице отчима. — Я тебе самое дорогое доверила!
— Самое дорогое? — С горечью произнёс старик. — Вот у тебя самое дорогое, Лена.
Он кивнул на бyтылку в её руках, которую она крепко держала за горлышко.
— Я в полицию пойду. Мишу искать надо!
— Не смей! — Лена словно протрезвела немного.
— А зачем он тебе? — Иван Тимофеевич почувствовал, как гулко стучит в висках. — Ты же не любишь сына. Может быть, и к лучшему, если заберут. Буду навещать его в детском доме. Или пусть усыновят Мишку хорошие люди.
— Хорошие?! Дядь Вань, ты умный мужик был! Ты телик посмотри, как издеваются над приёмышами в таких семьях! Недавно только показывали! Не смотрел? Рассказать? Их из-за денег берут!
— А тебе из-за чего Мишка нужен? Тоже из-за них?
— А если и так? Но только я ему не тётка чужая! Мать.
Она отхлебнула из горлышка, икнула.
— Папашка Мишкин помер. — Лена посмотрела мутно, но пристально. — Пособие за него платят. Он хороший мужик был, работящий. И Мишку без всяких анализов признал. Похож, говорил. А ты, небось, думал, что я от этого родила? — Она мотнула головой в сторону квартиры, из которой раздавались пьяные оры. — Нет, дядь Вань. И Мишка мне нужен, понял? Вали и ищи, раз потерял. Без полиции.
Иван Тимофеевич еле держался на ногах, и Ася испугалась, что старик не выдержит дальнейших поисков. Но он решительно произнёс.
— Ася, надо в полицию. Или домой. Вдруг Миша уже вернулся.
— Я соседку попросила проследить. — С жалостью глядя на него, сообщила Ася. — Она позвонила бы, если бы Миша вернулся. Значит, его не было.
— Тогда в полицию.
Голос старика срывался, когда он описывал приметы мальчика.
— Курточка жёлтая, и чёрная, где карманы и рукава около манжет, шапка серая, вязаная.
— Нет. — Ася перебила старика. — Миша был в синей кофточке. Вы так и запишите.
— Асенька, в куртке. — Возразил Иван Тимофеевич. — Я на прогулку его одел в куртку.
— Он был в ней. — Ася подбирала слова. — Но мальчишки, по словам соседки, раздели его и выбросили куртку в мусорный бак. Миша остался в синей кофточке.
— Я знаю, почему. — Иван Тимофеевич закрыл лицо ладонями. — Из-за меня это всё. Не надо было её брать оттуда…
— В синей кофте, говорите? — Полицейский сделал паузу, посмотрел на старика, на Асю, и поманил женщину в коридор. — Можно вас? Уточнить кое-что надо.
Он налил воды из графина, протянул стакан Ивану Тимофеевичу.
— Вы пока водички выпейте, успокойтесь. Может, вам тaблeточку какую? Выглядите вы неважно.
— Лeкaрство пока не нужно. Спасибо. — Поблагодарила полицейского Ася. — Я врач. Иван Тимофеевич просто устал и переволновался.
— Ну, раз так, тогда водички.
Они вышли из кабинета.
— Тут дело такое. — Мужчина замялся. — Сколько работаю, а привыкнуть не могу. Про синюю кофту. У нас ориентировка пришла. Мальчика нашли в парке, в кустах. Одет был в синюю кофточку. Заявления в базе пропавших нет.
— Он жив? — Ася побледнела так, что полицейский придержал её за локоть.
Мужчина отрицательно покачал головой.
— Я при дедушке говорить не стал. Старик и так еле держится. Вы бы за родителями съездили. Опознать надо.
— Там сейчас опознавать некому. — Ася вздохнула. — Мать не в состоянии. А Ивану Тимофеевичу нельзя. Мы ведь к вам после его приступа приехали.
— Да понял я. Поэтому и вышли. А вы могли бы? Предварительно. Знаете мальчика?
— Я? — Ася запнулась. — Знаю. Я педиатр, осматривала Мишу по просьбе Ивана Тимофеевича. Вещи опознать не смогу, сегодня я видела мальчика мельком. А ребёнка должна узнать.
— Я направлю вас к следователю, который занимается этим делом. Вы старика домой отвезите. Я скажу сейчас, что заявление мы приняли, поиски начали. Справитесь?
— А у меня есть выбор? — Ася нажала на ручку двери и вдруг остановилась. — Подождите! Она вдруг отчётливо вспомнила небольшое родимое пятно под правой лопаткой мальчика. Заметила, когда прикладывала к худенькой Мишкиной спинке головку стетофонендоскопа.
— У Миши родимое пятно… — Произнесла она, поворачиваясь к полицейскому. — На спине. Правая лопатка. Внизу. Позвоните, узнайте.
А потом Ася сидела в узком коридоре, слёзы текли непроизвольно, не желая останавливаться. Это не Миша. Несколько минут назад, услышав отрицательный ответ, она заплакала. Её сразу проводили до скамьи. Усадили заботливо. Полицейский ещё что-то говорил, но она уже не слышала.
С трудом взяв себя в руки, умылась в обшарпанном казённом туалете, вызвала такси и, кое-как успокоив Ивана Тимофеевича, отвезла его домой. Строго велела не вставать пока. Хотела пойти к себе, но поняла, что не сможет сейчас находиться в помещении. Пойти пройтись, что ли…
Долго бродила по улицам, заглядывая на всякий случай в чужие дворы, ища глазами маленькую фигурку в синей кофточке. Устав, купила в ближайшем киоске стаканчик кофе. Он оказался горячим и безвкусным, но, главное, горячим. Потому что Асю знобило, и даже обжигающий напиток не помогал согреться.
— Мишка, найдись, пожалуйста. Только найдись, малыш. — Шептала она.
— Девушка, вы сказали что-то? — Проходящий мимо молодой человек остановился, посмотрел на неё внимательно. — У вас какая-то беда? Я могу помочь?
— Нет-нет. Спасибо вам. — Ася выбросила пустой стаканчик. — Я справлюсь.
Ей надо возвращаться. Иван Тимофеевич там один. Неизвестно ещё, что будет с ним после такого. Надо проконтролировать давление, если что, дать лeкарство. Странно, но сейчас Ася думала о соседе как о близком человеке, об отце, которого у неё никогда не было.
Раньше они жили вдвоём с мамой, и на все вопросы Аси о папе, она говорила приблизительно следующее:
— Асенька, давно прошли те времена, когда женщина зависела от мужчины. Одной жить гораздо удобнее, руководствуешься только собственными интересами, не надо никому угождать, ни под кого подстраиваться.
— А я тогда зачем? — Робко спрашивала Ася. — Со мной же ты не одна?
— Ребёнок — это другое. Это твоё будущее.
Ася не хотела быть будущим. Хотела стать для мамы настоящим, чтобы, как другие девочки, обсуждать вместе первые влюблённости и записки от мальчиков, советоваться, что надеть на школьную вечеринку.
— Ты не о том думаешь. — Говорила мама. — Самое главное для женщины — получить хорошее образование, работу, которая обеспечит её потом. А все эти гулянки и танцульки для будущих содержанок.
Ухаживающих за Асей мальчиков мама незаметно исключала из круга общения дочери. Девочка училась упорно. И готовилась стать врачом по настоянию матери. Врачи вообще долго учатся. По большому счету, всю жизнь.
Когда мать вдруг привела в дом мужчину, и не просто привела, а ещё и вышла за него замуж, у Аси внутри что-то надломилось, стереотипы рухнули, а сама она, и раньше не слишком нужная, почувствовала себя абсолютно лишней. И поставила матери условие: та отпускает её жить к бабушке, или Ася просто уходит из дома в неизвестном направлении.
Мать не возражала. С той же страстью, с которой отстаивала женскую независимость, она бросилась в омут семейной жизни, а Ася… Она так и осталась не слишком нужной кому-то, не научилась общаться с мальчиками, не ропща ухаживала за бабушкой до самой её кончины, пока та болела, и единственное, в чём проявила завидное упрямство, выбрала педиатрию.
Педиатрию, потому что любила детей. Не как будущее, а просто так, потому что они есть, эти маленькие люди, смешные и серьёзные, со своими характерами и привычками. Она старалась, чтобы они без страха заходили к ней в кабинет, шутила, подбадривала, была в меру строгой и часто размышляла о том, выпадет ли ей когда-то радость материнства и сможет ли она быть хорошей матерью, разрешив своему ребёнку оставаться самим собой.
Но сейчас ей тридцать, а она даже толком не встречалась ни с кем. Какая уж тут семья. А сегодня неожиданно, столкнувшись с бедой такого же одинокого человека, Ася вдруг почувствовала свою нужность и тревогу за него, словно за близкого. Иван Тимофеевич и раньше всегда называл её Асенькой, интересовался её самочувствием, уважительно расспрашивал о работе. Он так искренне любит маленького Мишку, который по сути ему не родной, что даже ей, взрослой, независимой, самостоятельной (всё, как хотела мама) женщине, вдруг на минуту захотелось, чтобы её тоже кто-то так же любил.
— Я слушаю. — Ответила она, машинально проведя пальцем по экрану зазвонившего смартфона, даже не взглянув на номер.
— Асенька! — Раздался в трубке срывающийся от счастья голос Ивана Тимофеевича. — Асенька, Мишка нашёлся!
ПРОДОЛЖЕНИЕ — ЗДЕСЬ
