Он пришёл в этот дом на следующий день. Пришёл с инструментом и твёрдым намерением сделать.
— Вы? — Растерянно спросила мать Машеньки.
— Я. Вчера приходил к вам. Не узнали?
— Почему? Узнала. Только зачем же?
— А вы не спрашивайте. Я худого не сделаю.
НАЧАЛО- ЗДЕСЬ
Для начала велел женщине закутать да отнести на кухню, впрочем, какая кухня, так, закуток, дочь и занялся окнами. Они были старыми, деревянными. Где зачистил, где подправил, заткнул и зашпаклевал щели, хмыкнул удовлетворённо. Проверил и укрепил гвоздями гуляющие полы. Задумчиво поковырял плесневеющие углы. Бросил коротко.
— Завтра приду. Надо найти кое-что.
— Мне неловко… Матвей, да? Я слышала вчера, как вас девушка называла. Давайте я вам хоть что-то заплачу?
— А давайте я вам заплачу. — Он вздохнул. — Вы мне не говорите ничего. Я, может, только вчера у вас здесь нашёл ответ на вопрос свой. Тот, что даже в храме найти не смог.
— Меня Любой зовут. — Тихо сказала она. — А то как-то так внезапно всё, даже не познакомились.
— До завтра, Люба.
На следующий день просыпался с нетерпеливым ощущением чего-то не сделанного ещё, но уже запланированного и понятного. Порог теперь уже знакомой квартиры переступил с вопросом.
— Санки есть у вас?
Люба растерянно развела руками. Он почесал затылок и, прихрамывая от непонятного волнения сильнее обычного, обошёл соседей. В одной из квартир пожилой мужчина долго гремел чем-то, но вынес старые, ещё советские санки. Верёвка на них совсем истрепалась, но в целом они вполне годились.
— Продадите?
— Так забирай. Только место занимают.
— Спасибо. Вам, может быть, помочь чем? Починить или…
— Не надо ничего. Иди с Богом.
Вернулся. Велел Любе Машу собрать, одеть потеплее. Объяснил.
— Плесень смывать буду. Не надо вам этим дышать. Если боитесь, что я возьму чего, то не возьму.
— Нечего у нас брать. — Спокойно отозвалась Люба. — А санки откуда?
— Человек один дал. — Матвей подумал и добавил. — Хороший.
Бережно поднял одетую Машу, понёс во двор. Она обхватила руками его шею и шепнула.
— Я знала, что ты не Дед Мороз. Дед Мороз не хромает. А ещё он сказочный персонаж.
— Как же ты узнала меня?
— Узнала. — Она улыбнулась. — У тебя руки сильные.
От этого её щекочущего ухо шёпота тепло разлилось внутри. Матвей бережно усадил девочку в санки. Ноги укутал постеленным Любой одеяльцем.
— Постараюсь побыстрее. — Сказал серьёзно.
Быстрее без стремянки, которой у него не было, оказалось трудно. И забираться на подставленный стул тоже. Матвей нервничал, торопился, боясь, что Машенька с Любой замёрзнут на улице. И всё ж не управился. Когда вышел за ними, долго не знал, как сказать. Не приучен он с людьми объясняться, а с женщинами в особенности.
— Вот что, ко мне пока пойдём. — Сказал мрачно, злясь на самого себя за косноязычие, чем, наверное, и напугал Любу.
— Нет, нет. — Поспешно отказалась она. — Это неудобно. Мы здесь, мы у себя.
— Негде здесь. — Мотнул головой Матвей. — Развёл я там… — Он махнул рукой обречённо и досадливо. — И средство это едкое. Задохнётесь. Да вы не пугайтесь так. У меня не дворец. Чуть попросторнее, чем у вас, зато сухо. Вы вещи возьмите себе и Маше, какие нужны, и идём.
Войдя в квартиру, Люба вздохнула и принялась складывать вещи в небольшую сумку.
Во дворе, увидев Матвея с маленькой девочкой на руках, соседка остановилась, разглядывала пристально. Неужели и у этого бирюка ребёнок имеется. Надо же. С женой жили, не нажили, а здесь. Только девчоночка-то, видать, больная, хиленькая.
Матвей этот взгляд видел, насупился ещё больше и захромал сильнее обычного. Люба глаза опустила, быстро вошла в подъезд. В квартире огляделась.
— Уютно.
— Вежливая вы женщина, Люба. — Матвей усадил Машу на диван. — Какой тут уют. Хорошо, что хоть прибраться удосужился. Вот здесь на диване с Машей вы и спать будете.
— А вы?
— Я там, на кухне, постелю себе.
— Да где же там? Нет, Матвей, поедем мы домой.
Маша сидела на диване, смотрела на них из-под ободка тёплой шапочки.
— Мне жарко.
Люба торопливо раздела её, и Матвей отнёс вещи на вешалку в коридоре.
— Не выдумывайте. Сейчас поедим. Только вот приготовить надо.
— Давайте я. Что у вас есть?
Она осмотрела его скромные запасы, быстро приготовила нехитрый ужин.
— Мама, почитай мне! — Попросила Машенька.
— А вот книгу я, Машунь, и не взяла.
— Дядя Матвей, а у тебя есть книжки?
— Нет. — Он покачал головой.
— Совсем? — Глазки девочки округлились. — Ни одной?
— Да вот как-то… — Смущённо хмыкнул он. — Не приучен я книжки читать. Плохо это, Машенька.
— Я сама тебе почитаю, хочешь? — Она подняла на него глаза. — Я умею. Давно. Только мама лучше читает.
— Я хочу.
— Вот когда книжки мои заберём, тогда.
* * * * *
Он посмотрел на спящую девочку и вернулся на кухню. Люба сидела у стола.
— Вот такая, Люба, была у меня жизнь. Нелепая, и никому не нужная. Когда очнулся без ноги в больнице, так и подумал: зачем? Лучше бы…
— А вам разве отец Андрей не говорил, что такие мысли — они самые страшные? Грех это.
— А вы верующий человек, Люба? Я сам человек в храме случайный. Потому что случай туда привёл.
— В храме случайных людей не бывает, Матвей. Я раньше тоже не ходила. Я ведь так же, как вы, из детского дома вышла.
Он удивлённо вскинул брови и замер, слушая и не веря.
— Вы из детского дома? Да ну. А книжки все эти? И не похожи вы на наших. Разве что квартира… Вы поэтому там живёте?
— Я в детский дом в двенадцать лет попала, когда мамы не стало. Вот она у меня книги любила! Вы даже не представляете. Каждый раз с таким восторгом держала в руках новую книгу, особенно детскую, с иллюстрациями. Показывала мне, мы вместе перелистывали страницы, читали по очереди. С тех пор и люблю читать. И в детском доме потом тоже. Я, Матвей, убегала в эти книжки от того, что случилось со мной, пряталась в них среди книжных героев, жила там, а не здесь. Меня странной считали, смеялись сначала, потом надоело, тогда в покое оставили. Так и говорили — тронутая.
— Неужели никого не осталось у вас?
— Родня была. — Люба сразу сделалась жёстче, словно напряглась. — И бабушка, и дядя. Только бабушка болела, а брат мамин, он не захотел брать меня, и потом как-то хитро сделал, что я совсем без жилья осталась. Квартиру ту, где мы жили, уже давно другим людям продали. Уборщица в детском доме говорила: «Не горюй, девка, зато от государства своё жильё получишь». Вот и получила, выделили из какого-то старого фонда. Даже книжки плесенью покрываются…
Она усмехнулась горько.
— Вас, смотрю, тоже не побаловали.
— Мне всё равно было. Потом, когда женился, жена здесь порядок навела. Велела отремонтировать и вот. Сам бы не стал. А Машин отец, он…
— Не хочу я говорить об этом, Матвей. Простите. Маша — только моя дочь, и всё.
— Вы, получается, к отцу Андрею из-за дочки пришли, из-за болезни этой?
Люба кивнула.
— Да. От боли, от отчаяния, как чаще всего и случается. Не скажу, чтобы совсем успокоилась. Просто это такое место, где ты вроде бы так же наедине со своими мыслями, а всё же уже не один. И просила сначала о том, чтобы Маша выздоровела. А потом, когда поняла, что это невозможно, молюсь, чтобы моя девочка была счастливой, насколько это возможно. Не знаю, поможет ли, но надо же с кем-то делиться.
— А мне и делиться нечем. — Матвей вздохнул. — Пустота внутри. А в храме тепло, свечи.
— Нет у вас никакой пустоты. — Люба посмотрела на него внимательно. — Отец Андрей не стал бы человека без души просить детишек с праздником поздравлять. Он всё понимает про людей…
В ту ночь долго не мог уснуть Матвей. И не потому, что подтягивало сквозняком из-под двери, не потому, что лежалось неловко на полу на тонком одеяле, просто одолевали разные мысли. Что, может, вот он, тот смысл, о котором он столько раз спрашивал лики на стенах и себя самого? Может быть, что-то он ещё может сделать для этой женщины, у которой никого нет, для маленькой девочки?
Хотя, что им от него? Самому бы обузой не стать. Нога — полбеды. Вдруг слепнуть, глохнуть начнёт, тогда что? Врачи гарантий после контузии не дают. Так и промучился до утра. А там вставать надо, работу в Любиной квартире заканчивать. Хотя был соблазн потянуть, чтобы пожили они у него подольше. Встал. Как мог, пожарил яичницу, поел немного, остальное заботливо накрыл, чтобы не остывало. Обернулся, а Люба стоит на пороге кухни и смотрит на него.
— Вы только не уходите никуда. — Попросил. Хотел равнодушно сказать, а вышло как-то жалобно.
* * * * *
В церковь, прихрамывая, вошёл мужчина с маленькой девочкой на руках. Она тонкими пальчиками старательно ставила свечи, а он подносил её к иконам и тихо говорил что-то.
— Матвей. Машенька.
— Здравствуйте. Благословите, отец Андрей. Маш, как я тебя учил?
Девочка сложила руки и улыбнулась священнику. Тот выполнил то, о чём просил его Матвей, и тоже улыбнулся Маше в ответ.
— Как дела ваши? Всё ладится?
— Ладится. — Матвей подхватил девочку половчее. — Спасибо вам за помощь с креслом. Удобное. Маше теперь и читать, и рисовать сподручней.
— Я дяде Матвею книжки читаю. — Звонко сообщила девочка. — Ему нравится.
— Нравится. — Подтвердил Матвей. — Интересно.
— А мама где же? Отчего не привели с собой?
— Мама пирог печёт. — Маша облизала губы. — С вареньем.
— С вареньем это хорошо. — Священник погладил девочку по голове. — Это хорошо. Что, Матвей, нашёл смысл, который искал?
— Нашёл, отец Андрей. Кажется, нашёл.
В его квартире ничего не изменилось. Только пахло сегодня пирогом, да у окна около маленького столика стояло новое Машино кресло на колёсах.
— Отец Андрей Маше Библию детскую подарил. — Матвей усадил девочку в кресло.
— Мамочка, смотри, какая красивая! С золотыми буквами, с рисунками!
— Вижу, Машуль. Что, сразу читать будешь?
Девочка закивала. Матвей с Любой прошли на кухню.
— Люба, знаешь, мы с Машей, пока обратно шли, я ей примеры задавал. Как же быстро считает! Может, попозже, потом, отдать её учиться куда-то программы писать всякие. Будет сидеть за компьютером, работать. Ничего, что девочка. Главное, голова у неё, как надо, работает.
— Рано ещё об этом, Матвей. И программист — профессия всё же мужская. Может быть, лучше литературным редактором. У Маши к этому явные способности.
— Может быть, и так. Нам с тобой теперь думать придётся за себя и за Машу, чтобы профессия потом обеспечить её могла. Люба, мне сегодня работу предложили. Ночным сторожем. Сказали, нога — это ничего. Так-то собака там ещё есть, но человеческая единица положена.
— Ещё одну работу? Матвей, мы и так тебя не видим.
— Люба, да там хорошо, можно спать. Попробую я. Нам деньги лишними не будут. Следующим летом, глядишь, Машу на море отвезём, раз в этом году не получилось. Я, помню, мальчишкой так хотел туда. Не пойдёт, так отказаться никогда не поздно.
— Смотри, конечно, сам. Но мне тяжело думать, что из-за нас с Машей…
— Не надо, Люба. Из-за вас с Машей у меня в этой жизни появился смысл. Понимаешь? Я жить захотел не так, как раньше. Что я без вас? Спился бы.
— Ты же не пьёшь.
— Начал бы.
Она вздохнула, поставила на стол тёплый накрытый полотенцем пирог.
— А ещё отец Андрей спрашивал, пойду ли я и в этом году Дедом Морозом ходить.
— А ты что же?
— Отказался. Маша меня в том году как ловко вычислила. Какой из меня волшебник?
— Самый настоящий. — Маша в своём кресле добралась до входа в кухню. — Другие дети не заметят. Это просто я у вас умная девочка.
— Маш… — Укоризненно протянула Люба.
— Умная, красивая. — Матвей приподнял девочку вместе с креслом. — А мы с мамой стараться будем, чтобы ещё и счастливой была. Да, Любаш? Что скажешь? В этом ведь смысл?
— В этом, в этом. — Люба открыла пирог, и по маленькой кухоньке новой волной разлился аппетитный запах. — Давайте пока пирог есть. А дальше посмотрим.
(Автор Йошкин Дом)
