– Не-не, я Зоеньку никому не отдам. Такая краса нужна самому.
Николай Борисович надевал куртку, защищал свою новую операционную медсестру:
– Никаких ей дежурств, ишь, чё придумали.
– Николай Борисович, но я ж как народу объясню? Только пришла и такие почести…
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
– А это твое дело, Зинаида Павловна, а мне операционную не меняй. Я, может, на нее глядя, на пятьдесят процентов эффективность операции повышаю.
– Эх, Николай Борисыч, Николай Борисыч! Вот все вы… , – Зинаида махнула рукой, не желая обзывать ведущего многоопытного и далеко не молодого уже хирурга.
Начало рассказа
И понимала она, что ни особыми профессиональными умениями заслужила молодая новая медсестра себе такое предпочтение. Хоть ее профессионализм, действительно, был на высоте, но…
Все молодые девушки, за редким исключением, красивы. Но когда в их отделение пришла Зоя, все сворачивали головы. Слились в ней корни русской матери и грузина-отца в единый тандем.
Густые шелковистые волосы она плела в косу или убирала в тяжёлый пучок. Миндалевидные глаза подводила тонкими стрелками. И даже в операционной маске ее глаза и густые брови не могли скрыть красоту.
Она была высокой, гибкой в талии, узкой в плечах, но ножки были ровные и совсем не худые, с широкими ровными щиколотками.
А ещё ее отличало какое-то природное достоинство и спокойствие. Не иначе – княжна.
Так ее и стали называть за глаза – княжна Зоенька. Причем чаще делали это медсестры, не со злобы, а так – походя.
И старшая медсестра Зинаида уже догадывалась, что сейчас скажут ей подчинённые, в связи со сменой дежурств. А Николай Борисович упёрся – требует на операции именно Зоеньку.
Но вот случилась неприятность – Николай Борисович приболел. И на операциях Зоенька оказалась с Георгием Ивановичем. И медсестры, конечно, подметили его интерес к Зое. Он не мог пройти мимо нее просто так, шутил, подначивал, дарил шоколадки. Говорил, что они родственники – фамилия Зои была Гиоргиадзе.
Она, как и подобает княжне, реагировала спокойно, улыбалась шуткам, оставленные им шоколадки тут же уходили к коллегам.
– Эх, Зоя, а ведь Георгий Иваныч у нас ловелас. Смотри, не попади на его удочку. Вон как старается…
– Но ведь он женат.
– Жена-ат. Да только кому это мешало?
Зоя и сама понимала – врач определенно «клеится». Девушкой она была принципиальной, решила не ждать неприятностей, поговорить сразу.
И однажды, когда после очередной операции он ее благодарил, когда взял за руку и подозрительно долго держал ее ладонь в своих руках, она спросила прямо:
– Георгий Иванович, если вы решили за мной поухаживать, то это зря. Вы уж простите, если не права… Но я не встречаюсь и не вступаю в отношения с женатыми мужчинами.
Он не ожидал, опустил ее ладонь, с натянутой улыбкой поднял руки, как будто сдается.
– Ну, что Вы, Зоенька, я просто поражен Вашей красотой и профессионализмом медсестры.
– То-то вы ругали меня сегодня за слишком широкую обработку? – улыбнулась Зоя.
– Да это я так… Но Вы знаете свое дело отменно.
– И я восхищена Вашей работой, доктор. Вы – отличный хирург. Большое спасибо Вам.
И Зоя, наладив этот такой нужный деловой мост, без которого невозможна дальнейшая работа, вышла из кабинета.
Улыбка с лица Георгия тогда сразу пропала. Что это? Его поставили на место? Причем жёстко, бескомпромиссно, как это бывало раньше, когда женщины играли, увиливали и, в результате, со временем сдавались.
«Княжна? Ну, да… Вероятно, такой себя и мнит. Но это мы ещё посмотрим.»
И начались у Зои мелкие неприятности. Неприятности мелкие, но раздутые до такой степени, что чуть ли не по ее вине могла быть сорвана операция. Длилось это довольно долго, волнами затухающими и бурлящими вновь.
Перевели ее в гастроотделение. От операций отстранили.
Но и там случилась неприятность – пострадал больной, потому что при обработке она перепутала антисептик с дезинфицирующим средством. Как такое могло случиться, никто не мог понять. Невероятный случай.
Началось разбирательство, стоял вопрос об увольнении медсестры, заведении уголовного дела, лишения прав работать в медицине.
Помочь вызвался Георгий Иванович. И помогать начал. Зоя была ему поначалу очень благодарна, она все же надеялась, что дело это разрешится с минимальными потерями.
Но девушкой она была не глупой, догадалась, чего добивается уважаемый в их клинике хирург.
Как-то неожиданно ее, временно отстраненную, назначили дежурить.
– А кто со мной?
– Шилов, – был ответ и покашливание Зинаиды Павловны, всю эту историю уж через себя пропустившей.
Потом Зоя ругала себя за то, что не подала тогда заявление сразу. Зачем пошла дежурить? Ведь знала…
Но она надеялась, что достаточно будет ее слов, и Георгий всё поймет.
Но вышло не так. Нет, он не бросился на нее, не пытался взять силой. Он просто сломал стул об пол, обозвал ее и пообещал, что ни в одну клинику города ее не возьмут, что он сделает всё, чтоб лишить прав заниматься медициной, предрекал все кары небесные.
Утром на столе у главврача лежало заявление об увольнении от Зои Гиоргиадзе.
***
Найти Зою Гиоргиадзе в ярославских клиниках казалось делом нетрудным. Медицинской практики тогда ее не лишили, дело уладилось, но в клиниках Ярославля, как доложили Георгию, такая сотрудница не числилась.
Вышла замуж?
И Георгий, подключив свои связи стал искать Зою Гивиевну. И нашел. Вернее нашел клинику – место, с которого ушла она в декрет. И действительно, фамилию она сменила.
Времени до отъезда в Москву оставалось у него немного, ночью – поезд. Чувствовал он себя плохо, пришлось заехать к Киру, уколоться.
Но после он все же поехал в эту клинику. Адрес ему сказали не сразу, пришлось идти к начальству, просить. Но все же вскоре он ехал по адресу.
Он шел мимо уютного дворика пятиэтажки, когда увидел ее – Зою. Он замедлил шаг, спотели руки.
Материнство придало ей какой-то домашности, волосы уже не были убраны так аккуратно, были распущены по спине. Она наклонилась, укладывая ребенка в коляску, на лице – забота.
И все равно она была необычайно хороша собой: белые брюки, черная блузка, стать и стройность.
По двору туда-сюда катался мальчик на двухколесном велосипеде – он учился, и в один момент, когда велосипед его накренился, Георгий его подхватил и, чуть прокатив, подтолкнул.
Разогнулся и вырос рядом с Зоей.
– Здравствуйте, Зоя!
Она уже катила коляску, оглянулась на него, подняла брови в удивлении.
– Здравствуйте…
В замешательстве собиралась идти дальше.
– Зоя, а я к Вам приехал, – Георгий догнал ее, – Нужно поговорить. Кто у Вас? Мальчик, девочка? – он слегка наклонился над коляской.
– Что Вы от меня хотите? – не ответила ему на вопрос Зоя. Она продолжала идти, катила перед собой коляску. Чувствовалось, что встреча ей эта крайне неприятна и подозрительна.
– Да. Хочу. Хочу Вашего прощения, Зоя.
Она остановилась посмотрела на него строго и немного высокомерно…
«Княжна» – вспомнил Георгий.
– Прощения?
– Да. Я… Я очень виноват перед Вами. Долго рассказывать… И даже страшно. Такого натворил. Я искал Ваши слабые места и находил их, так уверил себя, что должны Вы быть со мной.
Она смотрела непонимающе.
– Уходите! – она повернулась и зашагала быстрее.
Но Георгий шел следом. Они вышли из дворов, шли уже по тротуару рядом с аллеей молодых деревьев. Прохожих тут было немного. Георгий какое-то время шел за Зоей молча, смотрел на распущенные ее волосы, на розовые пятки в босоножках. И от мелькание этих пяток, голова кружилась.
– Зоя, это я подменил флакон.
Он понял, что она прислушивается – шаги ее замедлились, плечи напряглись.
– Да… Говорю же – искал Ваши слабые места и однажды видел, как Вы готовите раствор. Делали Вы всё на автомате, открыли шкафчик, достали, не глядя, открыли, смешали, не прочитав название, а сами со мной разговари-ва-ли, – почему-то Георгий почувствовал онемение языка, когда говорил это.
Она остановилась, подошла к коляске сбоку, что-то поправила.
– Но там всегда одно и то же стояло. Я не могла перепутать, – ответила, глядя на него уже с интересом.
– Да. Этим я и воспользовался. Подменил, – он потёр себе виски.
– Зачем? – она тут же отвела глаза, – Впрочем, понятно …, – пошла дальше, а Георгий следом.
– Да. Я был зол. Такая девушка и мимо… Вы дали мне отпор, а мне это было непривычно. Я решил, что добьюсь своего, Зоя.
Она резко повернула голову.
– Вы зачем явились? Зачем? Вы знаете, сколько я … сколько слез пролила из-за того случая. Это Вас… Вас надо лишать медпрактики, вы же нарушили все врачебные моральные принципы, Вы… Вы – монстр, а не человек. И уж совсем не врач! Как Вы могли! И Вы хотите прощения? – она говорила не громко, но била каждым словом, потому что была права в своем гневе.
– Я просто хочу Вам ска-азать, что я сожалею. И если ну-ужна какая-то помощь…, – говорил Георгий медленнее обычного, почему-то быстро сказать не получалось.
– Мне ничего, Вы слышите, ничего от Вас не надо! Хотя … Одна просьба есть – сделайте так, чтоб я Вас больше никогда не видела!
И она зашагала дальше. Георгий смотрел ей в спину, пяточки… а потом вдруг увидел перед собой ее лицо, волосы, свисающие прямо на него совсем рядом.
– Доктор, доктор… Что с Вами? Господи, погодите… Лежите, пожалуйста! Сейчас я скорую вызову.
Вокруг собирался народ, Георгий сел, тряхнул головой.
– Не нужно скорую, Зоя… Я за рулём.
– Вы с ума сошли! Вам нельзя…
– Такси возьму…
К ним подошла женщина.
– Зоя, что случилось тут?
Зоя поручила ребенка знакомой. Георгий ещё туго соображал.
И тут какой-то парень предложил сесть за руль его машины и отвезти куда надо. Он же и помог Георгию подняться.
– Зоя, скорую отмените. Я к нам, к Анисимову поеду. Он знает, что делать.
Зоя позвонила на скорую, отменила вызов, она растерянно шла рядом, не зная, что и думать, что и говорить. Тем более с ними шел чужой человек.
– Вы заболели, Георгий Иванович? Поэтому приехали?
– Да. Меня друг мой к Вам отправил, он священник.
– Священник? Это значит… Значит…
– Да все в порядке со мной, не волнуйтесь так. Возвращайтесь. А где коляска? – Георгий хватился, заоглядывался испуганно.
– У знакомой. Соседка моя, она присмотрит.
– Ааа, – выдохнул Георгий.
– А почему священник Вас именно ко мне послал?
Георгию сейчас хотелось говорить только правду.
– Я на исповеди Вас в числе многочисленных моих грехов перечислил, вот он и … Велел прощения попросить.
Они уже подходили к машине. Георгий отдал ключи парню, садился рядом.
– До свидания, Зоенька! Дрянной я человек такой. Греховный, – ныло в висках, железным кольцом стянуло голову.
Зоя наклонилась к открытой дверце машины.
– Георгий Иванович, а Вы передайте своему священнику, что я Вас прощаю. Я прощаю Вас, – она говорила это так искренне, спокойно и серьезно, что у Георгия встал в горле ком, – А ещё скажите, что случай тот мне помог встретить свою любовь, многому научил и тоже, думаю, дан был мне за грехи – за гордыню, наверное.
– Спасибо Вам, Зоя. Спасибо. Так кто у вас малыш?
– Дочка, – улыбнулась Зоя.
– Ооо, еще одна красавица растет… Пройдет время и из-за нее голову потеряют.
Она протянула ему руку, он пожал ее. И от этого ее прикосновения стало легче – кольцо, сжимающее голову, раскрутило свои болты.
Он лежал у Анисимова под капельницей, когда позвонил отец Андрей.
– Как ты, Георгий?
– Хорошо. Отдыхаю под капельницей, ночью выезжаю в Москву.
– С Богом! Быстро ты…
– Да. Времени на встречу с Виктором у меня точно нет. Зато сегодня видел ту девушку, ну, помнишь, которую уволили…
– Конечно, помню, Герыч.
– Так вот – она меня прощает. Да, велела тебе передать. Дочка у нее…
– Хорошо это. Очень хорошо. Слава тебе, Господи. А за Витю ты не переживай. Знать, Бог и потом даст тебе время на встречу с ним. Вот поправишься… Поезжай с Богом! А я помолюсь за тебя…
***
Солнце играло в каждой луже, пускало дрожащих зайчиков на стены, на умытые ясные окна высотных домов.
Георгий приехал в Москву. Инна рвалась с ним, но он был против.
Да, самочувствие было неважным, но он гнал от себя мысли о том, что в какой-то момент он может не справится сам. Ехать тут недалеко, часов пять, при необходимости жена приедет.
Он шел, перехватывая чемодан из руки в руку. Бежал по лестнице эскалатора, шагал в переходах метро. Раньше он всегда чувствовал себя отлично в поездках, в других городах. И тут, в Москве, он жил одно время с первой женой, и никакая провинциальная зажатость, неуверенность не проскальзывала в нем.
А теперь он вдруг почувствовал себя здесь гостем, чужаком, ненужным этому городу. Он даже втянул в себя голову от этого неприятного ощущения.
Москва даже не знала, что существует такой Георгий Шилов, которого так хорошо знают в Ярославле, и который хочет от нее, от Москвы, получить так много – право жить.
Ему было где остановиться – в Москве жил двоюродный брат Инны, можно было поехать к нему. Можно было свалиться на голову Алле. Георгий аж улыбнулся этой мысли.
Он ещё в Ярославле решил, что поедет прямо в Сколково, в клинику. Там была договоренность, что его положат на обследование и лечение. Об оперировании пока речь не шла. Вот только смогут ли положить уже сегодня?
Сейчас из ведущего врача, к которому можно попасть лишь по долгой предварительной записи, он сам превратился в просящего пациента. Пациента, которого принимать не спешили, в оперировании отказали.
Это они с Киром и с другими врачами придумали схему – нужно было быть тут, в этой клинике, чтоб ждать «окна». Так проще попасть на оперирование к одному из учеников профессора Рокхинда.
Оказалось, что Георгия тут, действительно, ждут на обследование. Его сразу начали оформлять. Всё-таки врачебное сообщество постаралось.
Когда устроился Георгий в палате, сразу стало спокойнее. От этого привычного знакомого мира, от привычных запахов и звуков. Вот только теперь он с другой стороны… Теперь он – пациент. И это было так странно.
Соседом его оказался пожилой мужчина. Его уже оперировали. Но речь мужчины была сильно нарушена, поэтому чуток пообщались, как могли.
Первый день прошел в суете. Он позвонил Инне, Киру, а потом уснул, так и не узнав, кто назначен ему лечащим врачом.
Утром разбудили на процедуры. Георгий спустил с постели ноги, хотел ответить медсестричке что-нибудь веселое и вдруг почувствовал странную тяжесть в челюсти.
Ясно… Болезнь прогрессирует.
Кир говорил, что нужно будет действовать прямо в отделении: просить «окно», напоминать о себе. Но как он сможет это делать, если дела пойдут так?
Стало страшно, он опустился на подушку, скрючился. Он был врачом, все понимал: спасти может только операция, а лечение лишь отодвинет конец.
Когда от этих мыслей стало совсем невмоготу, он встал, сходил в туалет, умылся. Долго смотрел на себя в зеркало – чуток щетины, шикарный чуб. Мужчина средних лет вполне привлекательной наружности. Если изменения в лице и есть, то совсем незначительные. Откуда болезнь? Как она могла проникнуть в него?
Об этом он думал не впервой.
Гены?
Генетику отца и его близких он знать не мог. Георгия вырастила мама. Родила она своего единственного сына, когда ей уже шло к сорока годам. От любимого мужчины, – говорила.
В свидетельстве Георгия стоял прочерк. Уж будучи подростком Георгий все понял – когда мама поняла, что замуж уже не выйдет, она решила завести ребенка.
Матерью она была заботливой, но очень боязливой. Какая-то обречённость сквозила в ее разговорах всегда.
– Эх, Герочка, как же я тебя одна выращу? Тяжело тебе будет в жизни, сыночек.
И вот с этой установкой – установкой, что в жизни всё очень нелегко, а в его жизни ещё труднее, Георгий и рос.
И старался. Старался, чтоб было не хуже, чем у других.
Когда стал врачом, Георгий навещал мать редко. Но навещал, возил гостинцы, отправлял деньги. Когда заболела – нанял сиделку, звонил, следил за ходом лечения.
У самого тогда жизнь бурлила, карьера шла в гору. О неожиданной смерти матери ему сообщили перед докладом на областной конференции медиков. Инсульт.
Он решил отложить горе, пусть оно попозже придет, по окончании такой важной конференции. Прочитал доклад, закончилась конференция, пришли другие заботы … А горе так и не пришло.
Он, конечно, оплатил похороны, хоронил мать, принимал соболезнования, но мыслями был где-то далеко.
Он не сохранил ни одной фотографии матери, когда продавал ее квартиру. Разрешил новым жильцам распоряжаться вещами по их усмотрению. Просто некогда было ехать домой, заниматься мелочами.
Совершенно случайно осталась в бумажнике одна ее фотка – та, что на ее могиле.
И сейчас Георгий подумал, что и это его грех. Грех, неназванный на исповеди. Но ведь не должен же он был сидеть возле нее … Да нет, не должен.
Георгий все ходил по утреннему коридору и размышлял над этим. Все дети уезжают от матерей, или почти все. И если это считать грехом…
И тут он остановился. Понял. Он не любил мать… Она его любила очень, а он – нет. Не любил, не был благодарен. В этом его грех.
В конце коридора началась какая-то суета. Планерка? Несколько мужчин в голубой врачебной форме с бумагами в руках собирались в кабинете, хлопали двери, слышался смех, разговоры.
Да, вероятно, там планерка.
Значит, скоро обход, и он узнает своего лечащего врача. Надо знакомиться, надо говорить как врач с врачом.
Георгий шагал в ту сторону и вдруг остановился, как вкопанный. Потом быстро шагнул к стене, прислонился – кружилась голова, но он не хотел ее опускать, он смотрел во все глаза.
По коридору, разговаривая с пожилым врачом маленького роста, в котором Георгий узнал по фото из сетей самого Рокхинда, чуть склонившись, слегка жестикулируя, что-то поясняя, шел … Виктор…
Он изменился очень. У него появился второй подбородок, нос стал массивным, широкая лысина. Но это был он – Виктор.
Врачи скрылись в кабинете, а Георгий медленно на ватных ногах направился в палату.
Как он тут оказался? Андрей же сказал, что он в Новосибирске. Но да… Андрей потерял телефон, они не общались … Так может это и хорошо, что Витька здесь. Поможет… Друг ведь.
Или враг?
Георгий вспомнил, что последние два года учебы, да и на ординатуре они вообще не общались. А потом Георгий уехал сюда, в Москву… А где был Виктор – он и не интересовался.
А что если… Что если назначат его лечащим?
Но в палату вошёл другой врач – Артур Игоревич. Чуток постарше Георгия. Поговорили, и правда, как врачи. Георгию он понравился, пришел подготовленный и всё понимающий…но…
Пока прооперировать Георгия не могут. Надо ждать.
– Скажите, а Кравцов Виктор Семёнович оперирует?
– Да, он и есть ведущий оперирующий нейрохирург наш, – ответила медсестра, – Ну, и Никитин Валентин Петрович.
Георгий звонил Андрею, но тот трубку не брал. Не может священнослужитель всегда быть рядом с телефоном. В этот день Георгий так и не решился подойти к бывшему другу, как-то совсем некрасиво получалось…
А утром ему перезвонил отец Андрей. Он пришел в какой-то восторг от этой новости.
– Это ж надо! Миллионная Москва и такая встреча! Не иначе как, ни без Божьей помощи это, Герыч. Как же славно-то! – а потом чуть тише, – Ты говорил с ним?
– Отец Андрей, ты забыл, что мы с ним – враги.
– Враги? У человека один враг – злой дух внутри него самого. Гони этого духа, Герыч. «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас» говорил Христос. Вам поговорить надо. Ты же хочешь этого?
– Я жить хочу, Андрюха. Вот что я хочу.
– «Болезни, как мыло у прачек» говорил святой Феофан Затворник. Жизнь чистой делают. Жить ведь тоже по-разному можно.
– Неужели я самый грешный, Андрюха? Я ведь столько людей спас. Я детей своих люблю, жену…
– Каждому свое отпущено. Ты не унывай. Ты с Виктором поговори, телефон мне его найди. Вот и пойдет дело к ладу. Ведь девушка тебя простила. А друг и подавно простит. Поговори с ним, Герыч…
***
Виктор шел по больничному коридору, шел усталый после тяжёлой операции и думал именно о ее ходе.
Возле окна в холле между этажами сидел мужчина в спортивном костюме и шлепанцах. Виктор скользнул по нему глазами – обычный пациент, он начал спускаться дальше, думая о своем. И вдруг…
Это же… Это же…
Показалось?
Он оглянулся, встретился глазами с бывшим другом, но тут же отвернулся, сделал вид, что не узнал, прибавил ходу по ступеням.
Через полчаса он уже знал диагноз Георгия, держал в руках его историю болезни. В голове его роились вопросы.
Кто его сюда прислал? Андрей? Так ведь потерялись они со связью, не знает Андрей… Или? Или знает? Может им просто нельзя телефоны? Кто знает эти законы церковные?
Хотя при чем здесь Андрей. Герыч сам просто узнал, что он сейчас здесь и приехал просить об операции? Так?
Но что-то не клеилось в логике.
Вражда же у них такая…
Но вроде с Аллой он давно разошелся.
Виктор всегда был резок на эмоции и выводы. И сейчас в нем бушевали страсти – то он жалел бывшего друга, то вспоминал старое и злился.
Как он мог тогда? Такую дружбу сломал! Как можно клясться в вечной дружбе, дружить несколько лет, а потом поступить вот так – гнусно, подло и исподтишка?
Тогда Виктор готов был растерзать бывшего друга, был очень зол. Эх, поговорить бы сейчас с Андрюхой. Он бы уж точно рассудил.
Зрелый мужчина, кандидат медицинских наук, опытный хирург, отец семейства сейчас испытывал какую-то детскую обиду, злился и вспоминал плохое.
А Георгий, покачиваясь от навалившейся слабости, держась за стену, возвращался в свою палату. Он, конечно, увидел, что Виктор его узнал, что прошел мимо. Было все ясно – он ему не поможет. А может и наоборот, сделает так, чтоб ему отказали.
Не прав Андрюха в своей восторженной вере, не ту он выбрал клинику!
А в церкви монастыря Андрей молился за обоих друзей, перебирал в голове мысли о гневе, об обиде, об озлобленности. Это же чудо Божье – то, что случилось! Провидение!
Хватит ли сил у них духовных, чтоб помириться? Виктор – экспрессивный и прямолинейный, Георгий – обидчивый и гордый. Господи, помоги им!
– Здравствуй, матушка, – он звонил матери, монахине Ирине, инокине женского монастыря, – Послушай-ка, что расскажу. Помнишь ли друзей моих по медицинскому, Витьку и Герыча? Помнишь… Совет мне нужен.
И через час Андрей уж искал телефон московской клиники – мать посоветовала.
– Да! – номер незнакомый, Виктор ответил резко.
– Здравствуй, Витя!
– Андрюха! Отец Андрей то есть… Вот так сюрприз!
– Чудеса своими руками творим, Виктор. Своими руками, – Андрей тоже был рад слышать голос друга.
– Куда же ты пропал, отец Андрей?
– А я телефон потерял как-то. Ведь непривычная штука для меня… Это сейчас уж никуда без телефонов-то… А вот нашел тебя. Вернее, не я… Георгий тебя нашел.
– Так вы что … вы общаетесь? – Виктор теперь ждал ответов на свои вопросы.
– Он приезжал ко мне, Вить. Беда у него, знаешь ли?
– Как не знать. Обследование его видел. Но … мы не общались. Но у нас хорошая клиника. Помощь ему оказывается, не волнуйся.
– Знаю. Знаю, что хорошая. Божье провидение, что он именно туда попал. Туда, где ты…
– А откуда он узнал, что я тут?
– Что ты … Что ты, Витя! Он не знал, что ты там. Это чудо Божье! Правду говорю. Знаешь ведь – врать не стану. Он о методике главного вашего врача слышал. А к тебе в Новосибирск собирался тоже. Только после… после операции. В беде он, Виктор. Помочь бы…
***
За темными окнами заснула продрогшая от затянувшихся дождей Москва. Заснули корпуса больницы. Окно его палаты выходило на слегка освещенный больничный двор. С листьев березы под окнами капала сырость.
Двери палаты были ещё открыты, в дальнем конце коридора на столике медсестры горел слабый свет.
Георгий лежал на широкой койке, он отказался от обезбола, поэтому голова болела. Только что долго говорил с женой, и было так тоскливо на душе, так одиноко… Инна боялась за него, собиралась ехать в Москву, а он не знал, что и говорить ей.
Он уже перестал верить в нормальный исход. Ему назначили курс химии, она выматывала, он много спал днём и не мог уснуть ночами.
Может, если приедет жена, будет лучше? Сейчас грызла такая невыносимая тоска, что казалось ему – пора просить курс от психиатра. Ночами, когда боль выпускала свои щупальца из всех углов, хотелось подняться куда-нибудь на крышу, и чтоб … конец …
Иногда хотелось кричать на весь мир, требовать от мира жизни, убеждать его, что он достоин этой жизни. А потом он вспоминал голубые бездонные глаза отца Андрея, его тихие молитвы и успокаивался. «Каждому даётся по делам его, по силе и по вере». Георгий крестился, и становилось легче.
Он прикрыл глаза и не заметил, как в палату вошёл Виктор.
Свет шел из коридора, и Георгий открыл глаза, увидел лишь силуэт, но сразу догадался – кто это. Он повернул голову к бывшему другу.
– Привет, – тихо сказал тот. В палате спал сосед.
– Привет, – ответил Георгий, чуть поднялся на подушке. Визит был неожиданным.
– Не спится?
– Да вот…
Виктор подошёл, сел на его койку, потёр руками поясницу.
– Спину надо лечить, просто валюсь с ног вечером, – проговорил тихо.
– Ложись. Вон же кровать третья, – Георгий махнул на незастеленную койку с серым матрасом, стоящую рядом.
– И то верно.
Виктор переложил подушку из изголовья в ноги и лег на спину. Теперь они лежали в темноте, едва видя лица друг друга, но были совсем рядом.
– Андрюха звонил, сказал, что ты тут случайно.
– Нет. Не случайно. Я к Рокхинду хотел, к его ученикам. А среди них оказался ты… случайно.
– Я – случайно? Не-е… Я тут совсем не случайно. Я тут осознанно, обдуманно и давно. А вот ты – случайно.
– Ничего подобного. Не мог же я случайно заболеть. Типа, для интереса. И мой нейрохирург сразу сюда путь указал не случайно. Так что…
Говорили они оба тихо, спокойно и устало: Виктор от усталости, Георгий – от болезни.
– Вот ты всегда такой спорщик был. Не можешь никак успокоиться, да? – усмехнулся Виктор.
– Да и ты. Такой деятельный весь –где уж успокоиться. А я завидовал. Вот сколько дружили, столько, наверное, и завидовал. Думал – как у него так легко все получается? И в учебе, и в практике, и в личном, и с пацанами. Я и сейчас тебе завидую. Это ж надо – кандидат наук, москвич, с самим Рокхиндом спорит. Почему ты такой везучий-то, Витька? – Георгий повернул голову.
– Везучий? Не знаю… Обычный. Спина вон ноет. И не москвич я никакой. У нас жилья с женой тут нет, снимаем. Но может скоро и приобретем. А вот ты был москвичом, кажется.
– Бы-ыл… Но недолго. Увел тогда у тебя Аллу, чтоб москвичом стать. Ну и вообще… Чего это: всё лучшее – тебе. Надо было как-то наказать тебя за это, да и себе урвать. Только не урвал опять, и тут ошибся…
Они оба молчали, в палате повисла тишина.
– Витька, вот ты много безнадежно больных видел. Скажи, ты веришь в то, что болезни нам даются для исцеления души, ну там, для осознания грехов? А? Веришь?
Виктор ответил не сразу.
– Я – врач. Скорее, нет. А ты?
– И я – врач. И тоже не верил. А вот теперь … Так много хороших людей вокруг меня, а я не замечал. Жена меня любит, а я не ценил, коллеги хорошие, а я выпендривался, выпячивался, друзья беспокоятся, помогают, мама была добрая, а я ни разу не сказал ей хорошего слова, Андрюха есть, ты вот пришел… А сколько пациентов я в упор не видел. Я же – гений медицины. Вот Бог меня и сделал таким же пациентом. Я б без болезни и не понял бы этого никогда. Получается – жизнь нас учит, – он приподнялся на локте, – А ты прости меня, Витька. Прости, что дружбу сломал. Дурак.
Виктор молчал. Казалось, что он задремал. Но через минуту он вдруг очнулся.
– Герыч, а я знаешь чего часто вспоминаю.
– Чего?
– Эту Маринку из столовки в стройотряде. Помнишь, как за ней оба с тобой ухлестывали. Она ж особа была известная. Хотелось с ней… А она с бригадиром тогда на мотоцикле слиняла.
И они начали вспоминать стройотрядовское прошлое наперебой. Виктор сел на постели, забыв про спину, жестикулировал, рассказывая. Георгий смеялся. Сосед по комнате поднялся тоже, слушал и улыбался.
И когда Виктор ушел и опять наступила тишина, боль и одиночество больше не вылезали из своих щелей – где-то рядом был друг.
Виктор вернулся после обеда следующего дня.
– Нулевым пациентом пойдешь девятнадцатого. Оперируемся в шесть утра, готовить тебя начнут уже завтра. Я оперировать буду и Рокхинд.
Приехала жена.
А где-то в провинциальном храме молились за Георгия инокиня Ирина, отец Андрей и вся его паства.
***
Солнце почти уже не грело, было зябко, и тепловатая водка пошла легко. В глаза плеснуло туманной благостной поволокой, и высокие крыши с ярким закатным солнцем, и сосны за спиной, ярко очерченные закатным солнцем стали казаться волшебными существами.
– Благодать Божья, – Андрей не увлекался рыбалкой, удочка у него была единственная, и та старая, доморощенная.
Он полулежал, опершись на локти, щурясь смотрел на друзей.
– Может, айда уж домой. Женщины наши уж заскучали поди. Да и ужин стынет…, – позвал он.
– Не-не. Ещё чуток посидим. Я должен Герыча обойти. Должен!
– Да не догнать тебе меня. Подумаешь, удочки он новые купил. У меня-то навык! – Георгий сидел на рыбацком стульчике. Чуба не было, ушел он во время болезни и лечения, да так и не вернулся. Теперь оба они с Виктором были одинаково лысыми. И только Андрюха был волосат и бородат.
– О! А у меня гены рыбацкие. Батя мой знаешь каким рыбаком был! На фотках во-от с такими рыбинами …, – Виктор разводил руками.
– Ой, да ты уже рассказывал. Где батя, а где ты… Сам налови таких, – по-доброму ворчал Георгий.
– Да не ссорьтесь вы. Говорю, домой пошли. Нету же клева, – лёжа звал Андрей.
– Вот до первой рыбины сидим, – сказал Виктор, и все с ним согласились.
В доме Андрея и Галины этим летом на несколько дней собрались все. Три друга, трое их жён и дети. Была тут частенько и Ирина Павловна. Георгий у отца Андрея бывал в этом году уж не впервой.
После операции операционную хирургию Георгию пришлось оставить. И позвал его Андрей в местную новую больницу, стал хлопотать. Но нужно было ещё пройти период реабилитации, а дело это было не скорым.
Теперь Георгий Иванович был главным врачом районной больницы, Инна работала в местной школе. Они кое-что продали, взяли сбережения, которые планировали на покупку новой машины и купили там дом. Болезнь, изменив жизнь круто, сдалась, отступила.
Андрей и Георгий очень ждали в гости Виктора с семьей из Москвы, и вот, наконец, дождались. Вечером женщины устраивали свои посиделки, а они брали удочки и уходили сюда. Андрей иногда присоединялся позже – дела церковные не отпускали.
Клюнуло на старую удочку Андрея. Вытащили здорового леща. Виктор возмущался: как так, у него самые современные удилища, а тут…
– Мужики, айда по огородам напрямик. Тут рядом. Чего-то так неохота в обход.
– Давай…
Если б пёс одного из дворов знал, что через забор к нему ночью лезет не кто-нибудь, а церковный настоятель, ведущий московский нейрохирург и глава районной больницы, он бы, конечно, интеллигентно промолчал. Но пёс этого знать не мог. К тому же он явно учуял знакомый запах алкоголя, который всегда вызывал у пса одинаковую реакцию – бурный протест и неосознанную раздражительность.
В результате у Виктора оказались порваны штаны, у Георгия разодран гвоздем забора локоть, а отец Андрей оставил в подарок псу свой резиновый сапог, за который пес его ухватил. К тому же в чужом огороде пришлось бросить часть снастей. Конечно, их можно будет вернуть утром, когда проснутся хозяева, если их не разгрызет за ночь верный охранник-пёс.
Так и явились домой они: возбужденные, в разодранных штанах, в крови и без сапога. Домашние засуетились, забегали, а они наперебой рассказывали о случившемся.
– Ай-ай, – качала головой и крестилась пожилая уж монахиня Ирина,– И не стыдно! Вроде уж взрослые, отцы семейств, а как дети! Ничему жизнь не учит! Ничему!
Автор Рассеянный хореограф
