— А Лена где? – Катя поудобнее перехватила Алину и зашагала по лестнице вниз вслед за Светланой, которая несла ее легкую сумку.
— Ждет нас в травмпункте. Сначала нам туда. Потом заявление писать будешь.
Катя молча кивнула.
Они ехали по ночному городу и только сейчас Катя поняла, что расслабилась немного. Ее отпустила та противная дрожь, которая мешала думать и действовать весь вечер. Рядом была Света, а она ее в обиду не даст.
НАЧАЛО — ЗДЕСЬ
— Куда мы едем? Это же не к нашей больнице дорога.
— Нет. Лена сказала везти тебя в областную. Зачем – не знаю. Так надо. Катя, она очень зла сейчас. Поэтому просто делай то, что она говорит. Ленка горы свернет, но твой Влад к тебе даже на пушечный выстрел не подойдет больше.
— Я знаю, тетя Света…
Ленка ждала их на крыльце больницы. Кивнув матери, она обняла Катю.
— Пошли. Будем делать этому гаду нехорошо.
Освидетельствование заняло почти час.
— Ленка, но тут же больше написано, чем есть… — Катя пробежала бумагу глазами.
— Конечно, больше. Или ты думаешь один фингал даст нам на него много? Нет, моя дорогая. Закон у нас что дышло, куда повернул… Вот и повертим его по-своему.
— Так у меня ничего не сломано, а тут написано – два ребра.
— А это ты видела? – Лена кивнула на снимок, который врач вертел в руках. – Жень, есть там что?
— Как не быть. Вот они, родимые! Вот один, постарше, а вот другой, явно помоложе. Нехороший человек, ваш муж, Екатерина Алексеевна. Весьма паршивый, уж простите за прямоту. Вы же не боксерская груша, зачем позволяли на себе такие удары отрабатывать?
— Женя, ну, а то ты не знаешь! Как первый раз замужем, ей Богу! – Лена забрала снимок из рук врача и осторожно засунула в бумажный пакет. – Где ты видел битых жен, которые голову включают вовремя? То-то же! Катя, не обижайся! Ты умная, но иногда даже самые умные люди попадают в беду. Женечка, спасибо тебе, дорогой! Целую крепко! Пошли, Катерина!
Лена выпорхнула из кабинета и почти бегом кинулась по коридору.
— Прибавили! Времени мало. Надо до утра тебя из города отправить. Дальше мое дело, а ты посидишь пока в своей деревне тихо-тихо, поняла? Мать не скажет, куда ты уехала?
— Не должна… — Катя помотала головой, пытаясь успеть за подругой, которая даже на шпильках умудрялась бегать как хороший спринтер.
— Зайду к ней.
— Лен, не надо.
— Кать, надо! Если бы не ее кренделя, то у тебя жизнь совсем по-другому бы сложилась.
— Да я сама виновата, Ленок, надо было головой думать вовремя и как следует. Хотя, что уж теперь.
Они вышли из больницы и сели в машину.
— На вокзал теперь. – Катя прислушалась к дыханию дочери, которая крепко спала.
— Пока нет. Сначала еще в одно место. – Света завела машину и покатила по темным улицам. – Ты с собой только детское взяла?
— Почти. Некогда было толком собираться.
Света остановила машину перед одним из своих магазинов.
— Лена, посиди пока. Мы быстро.
Через полчаса сумка с вещами, которые Света собрала для Кати, заняла место в багажнике, и они покатили к вокзалу.
— На первое время хватит, а потом я приеду или Ленка, привезем остальное.
— Куда мне столько? Там же целый гардероб! Спасибо!
— Потом будешь «спасибать», когда весь этот кошмар закончится. Господи, Катя, у меня до сих пор в голове не укладывается. И ведь это я тебя с ним познакомила. – Светлана в сердцах стукнула по рулю.
— Тетя Света, ну вы-то здесь при чем? Даже я его не сразу разобрала. Ведь он был такой замечательный поначалу. Просто супермен, а не мужчина. Разве можно было тогда что-то предвидеть? Нет.
— Успокаиваешь меня. А сама трясешься, как осиновый лист. Ладно, Катюшка, прорвемся! И не с такими справлялись. Ленка со своей стороны зайдет, а я со своей попробую.
— Что вы задумали? Не дай Бог что, я же не прощу себе потом. Тетя Света, прошу, не надо, не вмешивайтесь. Пусть Лена займется и все будет по закону. Я же знаю, что где надо она нажмет на все рычаги.
— Еще как нажму! Но и от маминой помощи не отказывайся. Катя, здесь все средства хороши! – Лена погладила светлые волосы своей крестницы. – Какие косы отрастили уже. Я ведь ее почти полгода не видела.
Машина остановилась у вокзала и Катя взяла на руки дочь. К счастью, первый автобус уходил рано и скоро они уже тряслись по плохой дороге и Катя украдкой смахивала слезы, благодаря небо за то, что у нее есть Света и Ленка.
— Девушка, а вам куда? На Сосновку или в центральную усадьбу?
— На Сосновку. – Катя вздрогнула, услышав вопрос водителя и не сразу сообразила, о чем он ее спрашивает.
— А вы чьи ж будете?
— Клавдии Андреевны.
— О как! Так ты Катерина что ли?
— Да… — Катя удивленно посмотрела на водителя.
— Не узнаешь меня, — рассмеялся водитель и лихо выкрутил руль на повороте, — а я тебя еще маленькой помню. У меня мать в Сосновке живет, баба Маша. Ну, да ее ты, наверное, тоже не помнишь. Раз ты своя, я вас прямо до дома доставлю, нечего по мокроте топать. Сейчас в полях не пролезешь, а от остановки до деревни еще километра полтора.
— Спасибо большое!
— Долгонько ты собиралась погостить. За домом мама, конечно, приглядывала, как просили, но сад и огородина… Заросло там все. Помощь нужна будет – обращайся. У меня трое сынов, пособим.
— Спасибо! – Катя переглянулась с дочкой и улыбнулась.
Автобус остановился на краю деревни и Катя с жадностью принялась вглядываться в такой знакомый до боли дом. Сколько раз он снился ей в детстве!
На удивление выглядел он вполне прилично. Катя думала, что увидит почти развалины, но внешне все осталось как есть. Только наличники на окнах были покрашены в голубой цвет, а Катя помнила их зелеными.
— Выгружайтесь, дамочки! – водитель открыл дверь и протянул руку Алинке. – Меня звать дядя Федор. Будем знакомы!
Алина глянула на мать и протянула ему руку.
— А меня – Алина! Приятно познакомиться!
— Ишь ты, какая воспитанная барышня! Очень приятно! Конечно!
Катя кивнула водителю и еще раз поблагодарив, толкнула калитку. Дверь в дом открылась удивительно легко и Катя чуть поморщилась. Пахнуло сыростью, но не так, как она ждала. Видимо дом топили, но нечасто. Немножко пахло мышами, старым деревом и почему-то яблоками. Алинка с удивлением разглядывала расшитые занавески, которые разделяли комнаты, часы-ходики на стене и старые черно-белые фотографии.
— Это прабабушка? – она показала на фотографию, которая висела на самом видном месте.
— Да, Алиночка. Это моя бабушка, а твоя прабабушка, Клавдия. А рядом мой дедушка – Александр. Я его не помню. Он воевал, был ранен, потом болел долго. Его не стало еще до того, как я родилась. Я тебе потом расскажу про них. А пока давай-ка подумаем, как нам печку растопить.
— А что тут думать? Не нужна она. Если только газ выключат. Мы ж теперь модные.
Катя подпрыгнула на месте и повернулась к дверям. Там стояла маленькая, кругленькая как колобок, старушка и улыбалась во весь рот.
— Здравствуйте…
— Здравствуй, Катерина. Не помнишь меня? Ну, это дело наживное. Я баба Маша. Соседка и ближайшая подруга бабушки твоей, Царство ей Небесное. – Мария Кузьминична привычно перекрестилась, глянув на икону, которая висела в углу. – На меня она дом-то оставляла, чтобы я тебе его передала в целости и сохранности. Дом соблюла, а за остальное – прости. Сад и огород мне уж не по силам. Восьмой десяток разменяла. Ну да, сын мой поможет тебе, ежели что. Ты как, насовсем или погостить?
— Не знаю пока. Возможно, что надолго.
— И то дело. У нас в деревне, хоть и осталось три калеки, да и те на припеке, но дружка для дочки твоей найдем и автобус у нас школьный ходит. Кирюшка-то уже во второй класс пойдет. А ты, егоза, в каком?
— Я пока ни в каком. Мне только шесть лет. – Алинка с интересом разглядывала расшитый передник бабы Маши. – А это птички?
— Птички. Это специальные птички. Они весну зовут. Я тебе потом расскажу и покажу. Хочешь?
— Очень хочу!
— Вот и ладненько. А пока, давай-ка поможем мамке твоей сделать дом теплым. – Мария Кузьминична поманила за собой Катю. – Бабушка твоя большая умница была. Икону видела в углу? Будут большие деньги предлагать – не продавай! Ездит тут у нас один. Любитель. Гони в шею, как увидишь его. Дрянь человек. У бабушки твоей еще одна такая икона была. Старинная и дорогая. Так вот он ее чуть не украл, ирод!
— Как это? – ахнула Катя.
— Ездил все, уговаривал ее продать, да только Клава против была. Вот он и подменил ее. Уехать не успел. Клавдия подмену сразу разобрала. Ох, и драпал же он от Клавиного кобеля. Да ты его помнишь, застала.
— Буян?
— Он! Гнал его аж до леса, поросенка. А икону эту бабушка твоя все-таки продала потом, правда не ему, а в музей. Очень хотела, чтобы тебе не развалюха досталась, а крепкий дом. Надеялась, что приедешь. Настоящей цены не дали, но она и тому рада была, что не сгинет она у людей не понимающих, а будут ее видеть. Денег-то все равно много было. Шибко редкая она оказалась. На них она газ провела, благо повезло нам, тянули мимо на центральную усадьбу и нас зацепили, дом подновила, удобства провела, все говорила, что ты теперь городская, привыкла там, а остальное приказала сохранить. Я тебе потом отдам. Все до копеечки соблюла. Раньше бы передала, да только где искать тебя – не знала. Адреса мать твоя не оставила. Ну вот, смотри…
Мария Кузьминична быстро показала, как включать котел и скоро в доме стало теплее.
— Ну вот! – повторила баба Маша. — Устраивайтесь, а я попозже забегу.
Мария Кузьминична двинулась к дверям и столкнулась там с высокой и худой, одетой во все черное, старухой. В руках та держала банку с молоком, а под мышкой зажат был каравай хлеба.
— Здорово, Глаша! Как нога?
— Лучше, Машенька, спасибо. Хороши у тебя травки. Здравствуй, Катя. Как дочку звать?
— Алина. Здравствуйте.
— Держи. – Глаша протянула ей банку с молоком. – Свежее, только что доила. А хлеб вчерашний, сегодня еще не стряпалась.
— Спасибо большое! Сколько я должна?
Старушки переглянулись между собой и дружно рассмеялись. Глаша погрозила пальцем Кате.
— Совсем тебя город испортил! Ешьте на здоровье! Банку потом вернешь, они у меня в дефиците. Нет, Маша, ты слышала? Должна она!
Все еще посмеиваясь старушки вышли, Алинка тут же прижалась носом к краю стола, на котором лежал каравай.
— Мама! Как пахнет!
Катя открыла дверцы буфета и задохнулась. Чашки стояли рядком точно так же, как она помнила их. Ее детская чашка с вишенками стояла в первом ряду, и она бережно взяла ее в руки.
— Смотри, Алинка, это моя любимая чашка…
— А можно мне ее?
— Можно…
Ее вдруг охватило такое чувство покоя, что Катя даже качнулась от того, что закружилась голова. Она дома! Наконец-то…
Она быстро ополоснула чашки и скоро они уже сидели за столом запивая вкуснейший хлеб парным молоком. Катя спохватилась было, что нужно бы прокипятить, а потом махнула рукой. Если ей в детстве годилось, то и Алинке сойдет.
Весь день они провели, приводя в порядок дом. И концу этого длинного дня успели перезнакомиться со всем небольшим населением деревни.
— Мама, а почему на пять бабушек только один дедушка, да и тот не чей-то, а сам по себе дедушка? – Алинка с аппетитом ела запеченную картошку, политую домашней сметаной.
Катя на секунду задумалась, а потом рассмеялась.
— Не знаю. Так получилось.
— Они все такие старенькие.
— Но ты обратила внимание, какие крепкие?
Алина кивнула, вспоминая всех, кого она сегодня увидела.
Бабу Сашу, которая принесла им свежих яиц и картошки.
Бабу Галю, которая принесла смешные булочки. У них были клювики и хвостики, как у птичек.
— А это и есть птички. Жаворонки. Их пекут, чтобы весну позвать и встретить.
— Спасибо! – Алинка погладила пальцем хвостик одной из птичек.
— Ешь на здоровье!
Дед Коля, который пришел после, молча кивнул и потопал на кухню. Катя удивилась, а потом поняла зачем. Ножи у нее в тот день все были заточены так, что она запретила Алине подходить к столу и трогать их.
Последней пришла баба Вера с внуком. Тем самым Кирюшкой, который сначала минутку разглядывал Алинку, а потом таинственным шепотом позвал ее во двор.
— Только не за калитку! – Катя, занятая разговором с бабой Верой, кивнула дочери. – Во дворе можно.
Дождь почти закончился, и Алина смогла разглядеть гнездо, которое показал ей Кирилл.
— Там ласточки живут. Вот сейчас потеплеет, и они прилетят. Будут птенчиков кормить. Если на яблоню залезть, то хорошо видно.
— Я не умею по деревьям лазить.
Кирилл покровительственно смерил ее взглядом и солидно почти пробасил:
— Ладно, научу!
Каждый день теперь для Алины был полон новых и таких интересных занятий, что она совершенно забыла свои страхи и полностью погрузилась в непонятную пока, но такую чудесную жизнь. Одни цыплята, которых Фёдор привез целую коробку, чего стоили!
Она смотрела на маму и не узнавала ее. Ведь Алинка привыкла видеть Катю бледной и уставшей, вечно куда-то спешащей. А сейчас она была совершенно другой. И Алина, глядя, как мать моет окна или стирает, выводя: «Ой, цветет калина…», удивленно смотрела на эту резко помолодевшую и посвежевшую женщину, которая похожа была сейчас скорее на ее сестру, чем на мать.
— Мама, а тебе здесь хорошо?
Катя на секунду остановилась, опустив руку с тряпкой, которой домывала окно и посмотрела на дочь.
— Очень хорошо. Я дома, доченька. А где человеку может быть лучше?
— Значит и мне хорошо тоже! – Алина удовлетворенно кивнула и принялась домывать чашки, оставшиеся после завтрака.
Катя удивлялась тому, что дочь совершенно не спрашивает об отце. Пока ночью не услышала, как всхлипывает Алинка, укрывшись с головой одеялом.
— Доченька, ты что? – Катя притянула к себе дочь, с которой спала на одной кровати, и обняла ее. – Соскучилась?
— Нет! Я боюсь.
— Чего?
— Что он нас найдет…
— Кто он? Папа?
— Да! Мама, а если он приедет?
— Он ничего нам сделать не сможет, поняла меня? Ничего! – Катя прижала к себе дочь и принялась ее баюкать. – Я больше не дам ему сделать нам больно, слышишь? Ни мне, ни тебе! Никому!
Алинка постепенно успокоилась и притихла, а Катя задумалась. А ведь дочь права… На следующий день она утром поехала на почту, чтобы позвонить Лене.
— Все идет как надо, подруга. Потерпи немножко. Дело завели, скоро вызовут тебя. Я приеду или мама. Но, Катя, до суда дело может и не дойти.
— Почему?
— Влад сильно влип. Ты знала, что у него долги? И большие?
— Нет. Откуда, Лен? Он со мной не делился.
— Я не знаю, по каким каналам мама это раскопала, но он здорово нахимичил что-то с документами на крупную партию белья. Его уже ищут.
— А мне это что даст, Леночка?
— Пока не знаю. Но как только будет что-то известно – позвоню или как-то сообщу.
Катя вышла из здания почты и задумалась. Если у Влада неприятности, может быть это отвлечет его от них с Алинкой? Знать бы наверняка… Можно было бы выдохнуть и не бояться больше.
Зря она на это надеялась. Не прошло и трех дней, как Влад напомнил о себе.
Катя убирала курятник, готовя его к новым жильцам, когда во дворе вскрикнула Алинка.
— Доченька, что? – Катя выглянула из сарайчика и похолодела. Во дворе стоял Влад и, усмехаясь, смотрел на дочку, которая пятилась к Кате, испуганно глядя на отца.
— Что, думали, спрятались от меня? Я вас, девочки мои, и на краю света найду. Алинка, доченька, иди ко мне! – Влад присел на корточки и поманил к себе дочь.
— Нет!
— Почему? Я тебе подарок привез. В машине лежит. И не один. Посмотришь. Мы с тобой на море поедем. Я там дом купил, будем вместе жить.
— Я никуда не хочу с тобой! Я с мамой останусь!
Губы у Алинки тряслись. Она резко побледнела, а потом покраснела и Катя поняла, что сейчас у дочери опять начался уже почти забытый приступ. Через час температура поднимется до сорока и ее ждет еще одна ночь, которую она проведет у постели дочери, пытаясь хоть как-то помочь своему ребенку.
Она краем глаза увидела мелькнувший за забором огненный вихор Кирилла и поняла, что он побежал за помощью. Хотя, чем помогут ей пожилые женщины и дед Коля? Разве что свидетели будут…
— А кто тебя спрашивать будет? – Влад поднялся и нахмурился. – Или мать твою безумную. Мало того, что сама уехала, так еще и ребенка притащила непонятно куда! У тебя мозгов вообще нет? Куда ты ее привезла? Что это за халупа? Ты можешь хоть на помойке жить, а она моя дочь! И будет жить в нормальных условиях. Я долго терпел твои выкрутасы, но теперь с меня хватит. Ребенка ты больше не увидишь!
Влад двинулся по двору в сторону Кати, которая сжала кулаки и задвинула за себя дочь, и тут произошло сразу несколько событий.
Сначала раздался спокойный, как всегда, голос Глаши.
— Ты, милок, если в гости пожаловал, так веди себя прилично! У нас так-то в деревне не принято хозяев оскорблять.
Катя удивленно открыла рот, глядя на то, что находилось за спиной Влада, но он не обратил на это внимания. А зря! Потому, что в калитке, которая соединяла Катин двор с соседским, принадлежавшим Марии Кузьминичне, стояла сама баба Маша и держала в руках… ружье. Катя перевела взгляд на бабу Глашу и увидела, что и та держит в руках то же самое.
— Ты, милай, ехал бы восвояси подобру-поздорову. Катя здесь останется. И девочке с ней лучше будет, чем с отцом-садистом. Что ты на меня так смотришь, Катюша? Или ты думала, что мы ничего не поймем, когда ты появилась тут избитая? Не для того, детка, мы с бабушкой твоей дружбу водили, чтобы позволить какой-то нечисти так над тобой измываться!
Влад обернулся и замер на секунду, а потом рассмеялся.
— Вы, где это старье откопали? И кому грозите? Да я вас в порошок сотру.
— Ты, прежде чем хвалиться, для начала глянь-ка на шапку на голове своей дочки. Видишь? Это Глаша подарила на днях Алинке. Это беличий мех. Знаешь, как белку добывают, чтобы мех не повредить? В глаз бьют. Шапка эта новая, вот и делай выводы, промажет, али нет Глаша-то…
— Думаете напугали? Да вы, старые, совсем с ума посходили? Или думаете я вас испугаюсь? — Влад развернулся, уже не обращая внимания на женщин, и снова двинулся в сторону Кати.
— Ну, не испугаешься, так и ладно. И не боись, милок, не боись…
Баба Маша вскинула ружье и спокойно разрядила оба ствола.
Катя схватила Алинку и повернула ее лицом к себе, не давая смотреть в сторону Влада. Глаша усмехнулась, а Федор, который уже открывал калитку, что войти во двор Кати с участковым, укоризненно протянул:
— Мама! Ну, можно же было закона дождаться!
— Баба Маша! – участковый погрозил пальцем старушке. – Ты что творишь?
— А что? Ну, сесть не сможет пару недель, так ему только на пользу пойдет. Он же парнишка резвый, вот и пущай побегает.
— Чем ты его?
— Солью. Не зверь же я, по живым людям картечью палить.
— Все равно, я тебя теперь арестовать должен и наказать за хулиганство. Вот, что ты со мной делаешь?
— Васенька, ты мне племянник или кто?
— Участковый я сейчас, тетя Маша.
— А ты сделайся на пять минут мой племянник снова и сделай вид, что ничего не видал.
— И как же я это сделаю, если вон он, лежит да стонет. Больно же человеку.
— Да был бы то человек, а то так, орясина.
— Неважно. Нарушать-то закон все равно нельзя.
— Ладно, заарестуешь меня, я согласная. Слышь, милай? – баба Маша подошла поближе к ругавшемуся на чем свет стоит Владу. – Вишь вон ту голубятню? Так вот знай. Мы там по очереди дежурить будем. И любая из нас точно достанет тебя оттуда, ежели вздумаешь нашу Катю обижать. У нас на шестерых ни одних очков до сих пор нет. И стрелять умеют все. Только уж не солью, не обессудь. Нам терять нечего, мы свое пожили. А защищать баб да ребятишек нас сызмальства приучили.
— Ну, баба Маша! Ну, нельзя же так! – Василий схватился за голову.
— А лупить женщину можно? Кто его только воспитывал, ирода? Ежели ты ее как закон защитить не можешь, так мы сами. Нам не впервой, ты ж знаешь.
— Знаю! И про подвиги ваши во время войны, и про партизанский отряд, и про то, что вы слов на ветер не бросаете. Только можно, я сначала с ним поговорю?
— Валяй. – Мария Кузьминична отошла к Кате и потрепала по щечке плачущую Алинку. – Не реви, детка, все хорошо будет с твоим папкой. Там соль мелкая. Дед мой, Царство ему Небесное, так-то по мальчишкам палил, когда они в сады колхозные за яблоками лазили. Пару дней столбиком постоит и все пройдет.
— Правда?
— Честное слово! Вон, смотри, он и встал уже.
Алина посмотрела на отца, который слушал участкового и нерешительно двинулась к ним, остановившись неподалеку.
— Уезжай! – Влад повернул голову и внимательно посмотрел на дочь. – Я не хочу с тобой жить. Ты плохой. Ты маму обижал.
— Но тебя-то я не трогал? Почему же ты меня гонишь, Алина?
— Потому, что и маму ты сначала тоже не трогал.
— Кто тебе сказал? Мама?
— Нет. Я сама догадалась. Я альбом видела. Там много фотографий. Сначала она улыбалась, а потом перестала. Я не хочу, чтобы так было со мной.
Влад замер, забыв про боль и людей вокруг. Сейчас он видел только глаза дочки, которая смотрела на него и во взгляде читалось что угодно, только не любовь к нему. Он вдруг дернулся, как будто его ударили, а потом пошатываясь направился к калитке, отмахнувшись от Василия и не обращая внимания больше ни на кого. Взвыл мотор внедорожника, и Влад уехал.
— Мама! Все хорошо, не плачь! – Алинка обняла мать.
Соседи переглянулись и тихонько разошлись.
А несколько месяцев спустя, ранним майским утром на крыльцо Катиного дома вышла Света. Она потянулась и засмеялась, напугав копошащихся возле крыльца кур.
— Доброе утро! – Катя вышла из курятника, неся миску со свежими яйцами.
— Катерина! Я решила у тебя навеки поселиться!
— Ой, да я только рада буду! А как же ваши магазины?
— Да пропади они пропадом, когда здесь такая красота! Вот Ленка родит – отправлю ее к тебе. Пусть мой внук будет здоровым и крепким.
— Она не поедет! – засмеялась Катя.
— Потому что ей, козе такой, работа важнее, чем собственное здоровье!
— Если бы не ее работа, я бы до сих пор с Владом отношения выясняла.
— Не объявлялся он? Все-таки несправедливо, что ему условный срок дали.
— Как же, объявлялся. Перевод прислал Алине и сказал, что бумаги по разводу получил.
— И все?
— Пока все. У него вроде бы новые отношения, как я поняла. Так что может быть и оставит нас в покое.
— Твои слова, да Богу в уши, Катюша. Ладно, давай не будем о грустном в такой день. Как у вас тут День Победы празднуют?
— Сама пока не знаю, но подозреваю, что с размахом. Они ведь все воевали, оказывается, тетя Света. Все, кроме деда Коли и Веры. Они сильно моложе остальных. А так и не скажешь.
— Погоди, а как же они воевали? Им лет-то сколько?
— Так за восемьдесят всем хорошо. Трое – одноклассницы, а значит одного года, а Глаша чуть старше. Они с отцами в партизанском отряде всю войну прошли. Точнее отцы там, а они в деревне. Связными были и продовольствие поставляли как могли. Разве могли подумать немцы, что эти девочки восьми-девяти лет за ними внимательно следят и хлеб партизанам таскают по ночам. Из них только Глаша в сорок втором ушла в отряд, потому что могли угнать на работы. Возраст вышел. Ей же уже за девяносто. Тетя Света, представляете, у нее в ее возрасте зрение — единица. Вот как такое?!
— Это же надо… Ведь дети совсем были… А сейчас! Чтоб мне в их годы столько энергии иметь! Катя, надо же их как-то поздравить?
— А я сегодня на хозяйстве, как самая младшая. Через пару часов все тут соберутся, вот тогда и посмотрите на них во всей красе. И подарки я им уже приготовила.
— Мам! Где моя пилотка? – Алина высунулась в окно, чуть не сбив горшок с подаренной бабой Машей геранью.
— На столе лежит. А куда ты собралась?
— Меня Кирилл ждет. Мы хотим всех поздравить первыми. Открытки зря что ли рисовали всю неделю?
— Хорошо, идите, только потом чтобы быстро домой. Помогать мне кто будет?
— Я! Ты только пирог без меня не начинай делать, ладно? Я буду косички плести для украшения. Баба Маша сказала, что у меня лучше получается, чем у тебя.
Катя рассмеялась и посмотрела вслед дочке, которая вихрем пронеслась по двору и скрылась за калиткой.
— Мама! Мама! – Алинка распахнула калитку и кинулась через двор.
— Что? Что ты кричишь? Напугала! – Катя выглянула из кухни, держа на весу белые от муки руки.
— Где мои сапоги?
— Какие еще сапоги?
— Резиновые! Мы в лес пойдем!
— Какой лес? Зачем?
Калитка за спиной Алины стукнула и во двор вошла баба Маша. В резиновых сапогах, но в «выходной» юбке и кофте. На голове яркий платок.
— Баба Маша, куда это она собралась?
— А не только она. И ты тоже. Сколько тебе еще с готовкой возиться?
— С час где-то.
— Вот тогда и двинемся.
— Да куда?!
— А посмотришь. Все расскажем и покажем. Мы так-то каждый год ходим на День Победы. Увидите. А пока, покажи-ка мне, где стол накрывать думаешь?
Катя кивнула и ушла в дом.
В самой большой комнате, которую бабушка когда-то называла «зала», уже стоял накрытый белой скатертью стол и вокруг него суетилась Светлана.
— Доброго дня! – кивнула Мария Кузьминична и обвела взглядом комнату. – Молодец, Катюша! Все хорошо! Только вот к этой стенке нужно лавку поставить. Ту, которая у Клавдии в горнице стояла. И застелить ее надо чем-нибудь. Скатеркой какой, поняла?
— Поняла. Она и сейчас там стоит. Хорошо, принесем. Еще что надо? Баба Маша, вы говорите, а то я же не знаю ваших обычаев. Я все сделаю.
— Больше ничего, остальное мы сами.
— Баба Маша, посмотри, какой пирог у нас получился! – Алинка вихрем обвилась вокруг Марии Кузьминичны и подняла на нее глаза.
— Пойдем, пойдем, покажешь! Господи, как глянешь на меня – я как с Клавой своей повидалась… До чего же ты на нее похожа…
Баба Маша обняла девочку и пошла за ней на кухню.
— А ведь Алинка совсем другая стала. Такая бойкая, веселая, носится как ураган. – Света поставила на стол последние тарелки, и принялась раскладывать приборы. – Любят ее здесь.
— Да не то слово, тетя Света! И избаловали вконец. Домой не дозовешься. У них же у всех, кроме бабы Веры, все дети да внуки давно уже разъехались. Живут далеко, приезжают очень редко или совсем не приезжают. Кирюшка и Алина им только в радость.
— Пойду я, Катюша! – баба Маша заглянула в комнату. – Через часик-полтора жди нас. Пирог – хорош! Ох, и хорош! У меня такие никогда не получались. И как это ты с Клавиной духовкой поладила? Она все жаловалась, что не печет или пригорает с одного боку. Забыла только с какого.
— А это мне дед Коля помог. Вчера полдня возился. Ножки регулировал и что-то крутил там. Получилось, видимо. Потому, что и пирог, и пирожки отличные вышли и ни один не подгорел.
— У Коленьки руки всегда откуда надо росли. Золотой человек.
— Баба Маша, а почему он почти не разговаривает? Все молчком. Я уж думала, что он немой, но здоровается же.
— Заикается он. Всю жизнь заикается. Через это и семью не завел. Любил одну больше жизни, а она за заику замуж не пошла. Нашла себе другого. Красивый был, слов нет, да и языком болтать тоже мастак был. Вот только пил очень. Недолго они прожили. Она ребятенка родила, а как ему два годика исполнилось, они в баню пошли. Хорошо, мальчонку с бабкой оставили. Угорели. Нашли их только утром. Бабка у них уже древняя совсем была. Дитя этого, Матвейку, хотели в детский дом забирать, а Коля не дал. Оформил на себя и вырастил как сына своего. Матвей теперь в городе живет, большой начальник на заводе. Семья у него, детишки, внук уже есть, а Коле стало быть – правнук. Приезжают каждое лето да по праздникам, не забывают старика.
— Понятно… А я уж думала, что что-то не так делаю, раз он разговаривать со мной не хочет.
— Нет, Катюша, стесняется он просто. Ну, ладно, заболталась я совсем. Заканчивай свои дела, одевайтесь потеплее, да сапоги не забудьте, там сейчас иначе не пройдешь по лесу.
Баба Маша ушла, а Света с Катей забегали, пытаясь управиться поскорее и параллельно гадая, что же там затеяли старики.
Через час в двор Кати вошла целая делегация. Впереди шел Кирюшка, неся в руках старую черно-белую фотографию. Уже потом Катя разглядела, что на ней было изображено. Возле новенького здания школы стояли люди. Мужчины, женщины, детвора, старики. Все нарядные, смеющиеся.
Следом за Кириллом рядком следовали все жители Сосновки. У кого в руках была одна фотография, у кого две. Замыкала шествие баба Вера, которая несла большую корзину.
— Вот и мы! – Глаша вдруг низко, в пояс поклонилась Кате. – Принимай гостей, Катерина!
— Добро пожаловать! – Катя отступила в сторону от распахнутой двери. – Проходите!
Очень чинно, не спеша, явно давно определившимся порядком, старики зашли в дом и вот уже на лавке, которую приготовили Катя со Светой, застелив ее чистыми рушниками, в рядок выстроились фотографии и перед каждой баба Вера ставила стакан и накрывала его кусочком хлеба.
— Ну вот! Все они тут, родные наши! – кивнула на лавку Глафира Ивановна. – С нами вместе в этот праздник великий…
Тишина стала ей ответом. Алина внимательно разглядывала фотографии, а потом повернулась к бабе Глаше.
— А вы нам расскажете про них?
— Конечно, детка. Про всех расскажем. Чтобы, когда мы уйдем, вы их помнили. Готовы? – она придирчиво оглядела одевшихся, как им велели, Свету и Катю. – Головы только покройте, да и двинулись.
Через несколько минут деревня опустела и только на тропинке, которая вела в лес, мелькнула яркая красная куртка Алины.
Природа словно решила повременить с капризами и уже неделю радовала погожими деньками. Тропинки в лесу подсохли, а на полянках уже вовсю зазеленела мягкая еще травка и зажелтели одуванчики. У Кати слегка кружилась голова и она шла по тропинке вслед за дочкой, зачарованно глазея по сторонам и невольно вспоминая, как ходила в этот лес с бабушкой. Тогда эти походы были долгожданным и самым желанным развлечением. Бабушка с вечера пекла пирожки, собирала корзинку с едой и всем необходимым, приговаривая:
— Что потопаем, то и полопаем. Будет нам и супчик грибной зимой, и варенье, да, Катюша?
И маленькая Катя радостно кивала. Ведь идти с бабушкой в лес, означало для нее попасть в волшебный мир, где есть и хорошее, и плохое, а каждый кустик и деревце могут рассказать свою историю или интересную сказку. Сказки, конечно, придумывала бабушка, но до поры до времени все растения в лесу были для маленькой Кати живыми и говорили за себя сами. Вон та самая березка – спящая царевна, которая ждет не дождется своего королевича, а вон, рядышком, дубок – богатырь, который лес охраняет. Только не дубок он уже, а дуб настоящий, вон как вымахал…
Впереди расступились деревья, и они вышли на поляну, растянувшись по краю и повернувшись лицом в середине, где стоял простой обелиск, у которого сейчас лежали свежие цветы.
— Вот и пришли. Первые наши здесь остались. – Глаша вздохнула и кивнула Алине. – Спрашивала ты, детка, кто там на фотографиях. Я тебе потом всех покажу, кто здесь остался. Мой отец здесь и мама, Машин отец, Колин дед и бабушка, и Галин старший брат с невестой.
— Ванечка… — Галина Петровна всхлипнула. – И Манечка его.
— Расскажите… — Катя тихо коснулась руки Галины Петровны.
— По соседству мы жили. Ванечка был на год постарше Маши. Когда война пришла, ему только пятнадцать стукнуло. Хотел он на фронт сбежать, да поймали его и обратно вернули. Отец серчать не стал, объяснил только, что голодный солдат много не навоюет и кормить бойцов наших – это труд большой. Ваня и послушался. Отец наш председателем колхоза был. А год спустя уже на пороге у нас война стояла. Отец с Ваней в партизаны ушли, а Манечка в деревне осталась. Надо было ей потом с Глашей уйти, да побоялась она. Мамка прятала ее, чтобы не мелькала лишний раз по двору, да только не помогло это. Когда стали подростков отбирать, чтобы на работы угнать, Маня в бега подалась вместе с несколькими подругами. А когда поняла, что гонятся за ними, девчат по вооон той тропинке пустила, показала дорогу, а сама на поляне осталась. Что уж она им сказала, не знаю, а только ушли они. Когда Ваня ее нашел, она как живая лежала, только дырочка махонькая под сердцем была. В лес дальше немцы-то не сунулись. Может побоялись, а может решили, что она одна была. А Ванечка всего через пару месяцев, как облаву пустили, здесь с остальными прикрывал отход детишек да стариков, когда они от погромов спасались. Да тут и остался. Кто видел, когда хоронили, рассказывал, что он на том самом месте лежал, где и Манечка его.
Катя плакала, не скрывая слезы, ясно представив себе этих молодых людей, которым жить бы еще, да жить… Алинка, глядя на мать, заревела тоже, но ее тут же успокоили, наперебой рассказывая, как жили в землянках, пили воду из родника и собирали ягоду на болотах.
— А где это?
— А пойдем. – Глаша взяла девочку за руку и низко поклонившись, вслед за остальными, обелиску, пошла дальше по тропинке в лес. Через какое-то время тропинка стала вилять, а потом и вовсе стала еле видна и скоро все снова дружно остановились, глядя на раскинувшееся перед ними болото.
— Вот тут и прятались наши партизаны. Нет, Алиночка, нельзя туда! – Глаша придержала девочку, которая уже готова была пойти дальше по тропинке, терявшейся между кочками.
— Почему?
— Потому, что дорогу туда знать нужно или сгинешь. Утонешь и не найдут тебя, поняла?
— А ты знаешь? – Алинка с любопытством посмотрела на бабу Глашу.
— Лучше бы не знала, моя хорошая. Но туда мы не пойдем сегодня. Просто вспомним здесь всех тех, кто жизнь свою оставил в этих болотах, но остановил наступление тогда. Сберег детей, которых и не было бы уже на свете. Отцов наших и матерей, которые рядом встали, дедов, братьев и сестер. Всех, кто воевал здесь и тех, кто не вернулся с фронта.
Рядом стоящие кивнули, вытирая кончиками платков глаза и гордо подняв головы. Они дружно, не сговариваясь, поклонились и тихо запели. Алинка и Кирюшка подхватили вслед за взрослыми знакомую уже им песню: «День Победы».
Последние звуки затихли над болотом и люди стояли тихо-тихо, слушая звонкую птичью перекличку.
— Ну вот… Вспомнили наших, теперь можно и праздновать.
Баба Глаша кивнула, взяла за руку Алинку и повернула назад к деревне.
— Пойдем, попробуем твой пирог. Баба Маша сказала, что ты сильно постаралась.
— Не я, а мама.
— А ты не помогала что ли?
— Помогала. Но немножко. Я же еще маленькая.
— А немножко – это тоже помощь. «Немножко» можно очень сильно помогать. Вот слушай, я тебе расскажу. Когда война случилась, наши отцы, деды, братья, поуходили. Кто на фронт, а кто в партизаны.
— Это туда? На болота?
— Ага. Туда. Только там на болоте есть же нечего было. Да и как воевать, если ты ничего про противника не знаешь? Большим-то опасно было оттуда появляться в деревню. Тогда баба Маша и придумала по очереди хлеб носить партизанам. Маленькая была, чуть постарше тебя, а умная. Мама ее пошила девчатам одинаковые платья и косынки. Чтобы не поняли, кто есть кто. Как кто-то из них в лес уходил, на дворе у нее бегала другая. Чтобы думали, что дома она. Младшие только ходили в лес-то, их за людей не считали. А все мы, дети, внимательно смотрели, считали и разговоры слушали. Кто постарше по-немецки понимали, потому что в школе учили до войны. Слушали внимательно, а потом пересказывали старшим, а младшие уже носили новости на болота.
— Баба Саша, а страшно было? – Алина повернулась к молчавшей весь день Александре Матвеевне.
— Страшно, Алиночка, очень страшно. Леса-то мы не боялись. Все здесь хожено-перехожено. И болото тоже свое, все мы там знали. И где клюква растет, и где посуху пройти можно. Страшно было, что если поймают, то всю семью… Никого бы не пожалели, ни старых, ни малых.
Алина затаила дыхание и тихонько спросила:
— И поймали? Кого-нибудь?
— Да где им, Алиночка! – рассмеялась баба Саша. – Мы маленькие были, да удаленькие.
Катя толкнула калитку и удивленно выдохнула. Во дворе было полно народа. Она почти никого не знала, кроме Федора и Василия.
— Ну что, мама, поклонились? – Федор обнял мать и кивнул остальным старикам.
— Как всегда. А вы могли бы и пораньше приехать.
— Так мы думали, что успеем. Вы сегодня рано ушли.
— Ладно. Катюша, командуй. Потом, потихоньку перезнакомитесь.
Тот день лег в копилку Катиной памяти как один из самых значимых и самых хороших, теплых. Она внезапно почувствовала себя частью какой-то большой и очень крепко спаянной семьи. К концу дня она перезнакомилась со всеми, кто приехал в деревню, чтобы помянуть родных, которые ушли и поздравить живых. Дети, внуки, правнуки… Малышня носилась по двору, иногда замирая, когда в небо взлетали звуки гармошки, заливавшейся в руках Федора, и все взрослые дружно запевали очередную песню, от которой становилось весело или грустно, но которую непременно почему-то хотелось петь вместе со всеми. И про платочек, и про батальон, и про Катюшу, которая особенно понравилась Алинке и ее повторяли снова и снова.
Баба Маша рассказывала поочередно обо всех семьях, которые жили в деревне перед войной. Катя слушала и понимала, что из тех, кого она увидела на фотографии в руках у Кирилла, до конца войны дожили только несколько человек.
— А как же, баба Маша? Родителей не осталось, а дети? Куда их?
— Как куда? По домам разобрали. Мама моя вот Глашу забрала к себе и еще двух ребятишек. Те маленькие совсем были. Это вот Тани с Сергеем дети. Мои брат и сестра. Брата уж нет, в прошлом году не стало его, сын его приехал и внуки, а сестра вон сидит, с дочкой рядом. Шестеро детей у нее и все в люди вышли. Много таких ребятишек было, но никого из нашей деревни в детский дом не забрали. Все тут выросли.
— Это ведь тоже подвиг. – Катя задумчиво разглядывала на фотографии совсем молодых Татьяну с мужем. Она уже знала, что они были учителями в той самой новенькой школе, которую сожгли, уходя из деревни, фашисты. – Пусть и не в годы войны, а после, но подвиг.
— Конечно, Катюша. Ведь тяжело было, хоть и на земле.
Катя глянула на Алинку, которая, обняв за шею Глафиру Ивановну, что-то шептала той на ухо и подумала о том, какие же они счастливые, что живут здесь и сейчас.
Алина кивнула бабе Глаше и подбежала к матери:
— Мамочка, а почему ты плачешь? Мне баба Глаша сказала, что они даже в войну не плакали. Некогда было.
Катя смахнула слезы.
— А и правда, чего это я… Пойдем-ка самовар ставить! Там дед Коля настоящий принес. Пусть покажет нам, как его «заводить».
— Я только Кирилла позову, ладно? – Алина унеслась.
А Катя вошла в дом и осторожно поставила на лавку фотографию, которую все это время держала в руках. Она подумала секунду, а потом низко, как это делала баба Глаша, поклонилась.
— Спасибо… За все, что вы сделали… За то, что вы были…
Автор: Людмила Лаврова
